— Эй, — сказал Фрэнк, — ничего такого. Я весь день болтался по городу. Было жарко. Я вспотел.
Лулу соскользнула с кровати. Движения у нее были текучие, грациозные, словно совсем бескостные. Змеиная гибкость. Она вывернулась из сине-розового костюма, который издал такой звук, будто кто-то далеко втянул сквозь соломинку последние капли молочного коктейля.
В душе Фрэнку нежно, но решительно велели занять позицию. Он стоял, раздвинув ноги и упершись руками в кафельную стену, а Лулу тем временем намыливала его сверху вниз и снизу вверх. Она выключила свет и оставила включенным обогреватель. В ванной парило, как в бане, а обогреватель превращал насыщенный влагой воздух в розоватую дымку, получилось довольно романтично. Фрэнк запрокинул голову, когда скользкие и мыльные руки Лулу стали медленно выписывать широкие круги по бугрящимся мышцам его живота.
— Нравится так, правда?
— Да. — Голос Фрэнка охрип. Ему с трудом удавалось устоять, удержать равновесие.
Лулу привстала на цыпочках и поцеловала его в ложбинку на шее, нежно прикусив.
— Так тоже нравится, верно?
— Да, — снова ответил Фрэнк. Он улыбнулся под душем, а потом его улыбка растаяла, смытая внезапной пугающей мыслью, что вода, в которой он стоит, куда глубже, чем кажется.
— Что случилось, милый?
Фрэнк сказал:
— Твоя очередь. Давай-ка мыло.
Она вся была как река, тело ее струилось, образуя извивы, такие нежные и восхитительные, предсказуемые и ошеломляющие. Фрэнк из кожи вон лез, стараясь, чтобы его огромные, неловкие, огрубелые ручищи порхали, как перышки, по ее телу. Она была такая крохотная, так безукоризненно сложена, такая хрупкая. Косточки словно принадлежали какой-то маленькой птичке. Он боялся, что, если будет недостаточно осторожен, сделает ей больно.
Она прерывисто вздохнула, прижалась к нему.
Фрэнк спросил:
— Что-нибудь не так?
— Можно повторить?
— Всегда пожалуйста, — сказал Фрэнк.
После душа Лулу спросила, есть ли у него чистая белая рубашка. Одна висела в шкафу, на плечиках, которые нельзя украсть и унести с собой. Номер стоит двести пятьдесят долларов в сутки, а администрация отеля боится, что уведут пару вешалок. Вот она, современная жизнь. Фрэнк дал ей рубашку. Она доходила Лулу до колен и молодила по крайней мере еще года на два. Теперь ей невозможно было дать больше двенадцати. Она спросила:
— Где ключ от комнаты?
— В кармане штанов.
Лулу надела свои очки, взглянула на него. В больших зеркальных линзах отразились два голых распухших Фрэнка. — Дай мне, — сказала она.
Порывшись в карманах, Фрэнк нашел пластмассовый прямоугольник. Отдал ей, она взяла его за руку и потянула к двери. Он вышел вслед за ней в коридор. Дверь захлопнулась: вздох петель и заключительный тихий щелчок, — словно бесповоротно откусив кусок его жизни. Фрэнк стоял голышом и уже начинал зябнуть.
Что, черт побери, она задумала?
Ниже по коридору открылась дверь, вышла пожилая пара. Мужчина проверил замок и об руку с женой удалился прочь. Лулу прошептала:
— Второй медовый месяц, спорим. Милые какие. Поцелуй меня, Фрэнк.
Фрэнк обнял ее и поцеловал длинно и горячо.
— Замечательно.
Она вспрыгнула к нему на руки. Подхватив ее, Фрэнк сообразил, что оказался в освященной временем позе жениха, собравшегося перенести невесту через порог. И наконец понял, зачем ей понадобилась белая рубашка — другого свадебного платья у них не было. Он отпер дверь, внес ее в комнату и пошел к кровати.
— Ох, Фрэнк, — сказала она. — Ты ни за что не поверишь, но я тебя всю жизнь ждала.
На рубашке был миллион пуговиц. Фрэнк справился с несколькими и наклонился поцеловать ее грудь.
— Я тебя обожаю, Фрэнк. — Она слегка повернулась, чтобы ему было удобнее.
Фрэнк открыл было рот, но передумал. Лулу спросила:
— Что?
— Ничего.
— Нет, ты хотел что-то сказать. Я знаю.
Фрэнк продолжал возиться с пуговицами. Не терять же время.
— Не то чтобы это очень важно, но лучше бы ты не красила волосы. — Его пальцы легко прошлись по ее животу. — Особенно тут. Они на пользу не идут, эти химикаты.
— Я не высвечиваю волосы, Фрэнк. — Она сняла очки. — Посмотри на меня.
Фрэнк послушно заглянул в холодные глубины и льдистые мелководья бледно-голубых глаз своей милой.
— Посмотри на мою кожу. Видишь вены? Я цвета айсберга, черт бы его драл. — Она села, слегка от него отодвинувшись. — Я альбинос, Фрэнк.
— Альбинос?
— Вороны, носороги, люди… Это врожденное. Не лечится. Причина — отсутствие пигмента в волосах и коже. Заметил, какие у меня светлые глаза? Я ношу цветные контактные линзы, без них радужки еще бледней. Я не хвастаюсь, Фрэнк. Крашеная пластмасса задерживает часть света. Только подумай: свет причиняет боль.
Фрэнк поцеловал ее в губы. Она сказала:
— Это хорошо, Фрэнк. Мне понравилось, так и целуй меня. Давай проделаем маленький опыт.
— Какой?
— Закрой глаза. Представь на минутку, что ты слепой. Незрячий. — Голос Лулу был мягкий, как клубника.
Фрэнк зажмурился.
— Постарайся помнить, что ты всегда был слепым, всю жизнь не видел ничего, кроме темноты. — Она помолчала, затем продолжала: — Ты всю жизнь жил один. Я — первая и единственная женщина, которой ты коснулся. Ты не знаешь, будем ли мы еще вместе. Поцелуй меня, Фрэнк. Целуй меня, целуй и целуй. Запоминай меня, раскрой все мои тайны. Увидь меня такой, какая я есть, в темноте.
Фрэнку было тридцать восемь. До сих пор он не давал себе труда влюбиться. Может, потому, что вел кочевую жизнь. Да и женщины, которые ему попадались; обычно не хотели увязать. Раньше это его вполне устраивало. Хотя он и любил женщин, но к сексу, может быть, потому, что привык к длительным воздержаниям, он никогда не относился слишком всерьез — для него это была забава вроде запуска бумажного змея, всего-то и нужно, что попутный ветер да подходящее настроение.
На этот раз все было иначе.
Раньше Фрэнку приходилось иметь дело с женщинами, которые умели брать, но дарить были не способны. Лулу, он начинал понимать, была неповторима в том, что находила вкус в обоих видах наслаждения.
Фрэнк решил уступить, проделать этот фокус с поцелуями слепого. Он умерил пыл. Скоро обстоятельства перестали казаться искусственными, он забыл себя, забыл, кто он. Он будто сбросил свою личность, выпростался из нее и пошел дальше. Перестал быть Фрэнком Райтом и превратился в кого-то совершенно иного.
Вот только в кого? Этого он пока даже смутно не осознавал.
Рот-бабочка пил нектар плоти. Поскольку его глаза были закрыты, он не мог видеть, что повсюду, где целовал ее, она расцветала нежно-розовым цветом. Но он остро ощущал растущее тепло ее тела, то, как она разгоралась навстречу ему. Он продолжал упиваться ею, но стал целовать чаще, и тогда она схватила его голову в ладони и подалась к нему, вскрикнула и оттолкнула его.
Он открыл глаза и, к своему смущению, обнаружил, что она плачет и слезы струятся по щекам. Он предложил ей кончик простыни. Она не обратила внимания. Он закурил. Солнце садилось, и окно превратилось в черный прямоугольник с разбросанными кое-где крапинками света. Фрэнк глубоко затянулся.
Пятьсот долларов. Немудрено.
Лулу хлюпнула, справилась с собой. Удовлетворенно вздохнула. Сказала:
— Устал, родной?
Фрэнк ответил:
— Немного.
— Ты надолго сюда?
— Еще на сутки. У меня тут кое-какие дела.
— Какие?
— Не спрашивай.
Лулу прижалась к нему, положила голову на грудь. Он погладил ее легкие, как паутинка, волосы. Она сказала:
— Да, я так и думала. Что-то, о чем ты не можешь говорить. Что-то плохое.
— Да будет тебе.
— Я знала о тебе все в ту минуту, как увидела. А ты про меня так не чувствовал?
Фрэнк подумал, понаблюдал, как дым от его сигареты сгущается в воздухе. Убедившись, что нашел верные слова, ответил:
— Когда ты вошла в эту дверь, я сказал себе, что, если бы даже мы были вместе до самой смерти, я все равно ничего бы о тебе не знал.
Лулу хихикнула.
— Спроси: что?
— Что?
— Ты прав.
Она явно была им довольна. Интересно почему, подумал Фрэнк. Она села, оседлав его длинными белыми ногами. Сказала:
— Теперь моя очередь. Но условия меняются. Тебе нельзя двигаться, даже самую крошечную чуточку. И нельзя говорить. Никаких указаний, никаких просьб. И никаких стонов и прочего подлизывания. Моя задача — угадать, что тебе нравится. Если я буду на верном пути, мне не понадобятся никакие подсказки. Понял меня, Фрэнк?
Фрэнк сказал:
— Уж надеюсь, — сделал последнюю затяжку и затушил сигарету в пепельнице.
Она поцеловала его в губы.
Фрэнк лежал неподвижно. Последний свет дня струился сквозь гостиничное окно, косо падая в комнату. Повсюду залегла тень, только ее поразительно бледное тело купалось в свете; свет словно проходил сквозь нее, пронзал и пронзал ее.
