Ознакомительная версия.
Мимо человека в бейсболке прошли, беседуя, Петя Щеткин и парень в униформе летного клуба. Человек в бейсболке, наклонив голову так, что длинный козырек полностью закрыл лицо, сделал вид, будто поднимает с земли случайно оброненную бумажку. На него не обратили ни малейшего внимания. Что и требовалось доказать. Больно они кому-то нужны – такие вот серенькие парни!
Серый парень в бейсболке продолжил короткими перебежками от объекта к объекту свой путь в глубь аэродрома. Теперь ему стало очевидно, что на него не обратят внимания, даже если он наденет шотландскую юбку или индейский головной убор: аэродром кипел иными интересами. Какими? Очевидно, тревожными: люди взволнованно и тихо переговаривались, кто-то вздыхал, едва не со слезами, кто-то, наоборот, пытался заглушить волнение громкими, бодрыми командами, которые на фоне общего подавленного ропота звучали диссонансом. Точно по тонкой нити, следуя по этим восклицаниям и вздохам к эпицентру распространения тревожных чувств, человек в бейсболке добрался до летного поля, превратившегося в выжженный кошмар. Вздыбленная земля. Обломки того, что уже перестало быть аппаратом, предназначенным для того, чтобы нести человека в небеса. И разорванные, обугленные останки того, что перестало быть человеком… Этому, лишенному намека на человеческий облик, больше не поможет врач. Возле места происшествия суетились совсем особенные врачи – судмедэксперты.
Человек в бейсболке созерцал эти печальные реалии совершенно особенным взглядом, в котором не было ни скорби, ни ужаса. Глаза его оставались бесстрастны, точно объектив фотоаппарата, с максимальной точностью запечатлевающий все подробности. На это не потребовалось много времени. После этого он повернулся – и снова растворился среди работников аэродрома, используя ту же тактику, с помощью которой он сюда проник.
…В близоруком взгляде прищуренных Ольгиных глаз, как показалось Турецкому, отражалась безмолвная жалоба. Она стояла возле полки с альбомами и книгами, перебирая корешки, прочитать надписи на которых была не в состоянии.
– Знаете, Саша, так тяжело без линз. Я не привыкла чувствовать себя такой беспомощной.
– Но неужели нет запасных?
– Это и были запасные. – Улыбка Ольги взывала о снисхождении к женской слабости. – Последние… Когда плачешь четыре дня подряд – приходится часто снимать, менять… Наверное, смыла в раковину сослепу, когда умывалась.
Правдоподобное объяснение. Одна Иринина подруга тоже носила контактные линзы – и, прежде чем приспособилась к их ношению, утопила в раковине безвозвратно не меньше трех пар. А когда эта подруга в гостях у Турецких, нечаянно потерев глаз, роняла линзу на пол, хозяевам приходилось поспешно вскакивать на стулья или задирать ноги, пока гостья ползала по полу, отыскивая свое утраченное сокровище. Так что и с Ольгой вполне могло произойти то, о чем она говорит… Но разве Турецкий сомневался в ее словах? Почему? У него не было никаких оснований для подозрения. Разве только то, что вдова Легейдо чересчур красива… чересчур беспомощна… чересчур женственна… Очень, очень многое в ней – чересчур. До такой степени, что может закружиться самая трезвая мужская голова… Нет-нет, только не голова Александра Борисовича. Он уже твердо решил, что не будет обращать внимания ни на золотистые, великолепного природного цвета волосы, ни на просверкивающую под едва запахнутым домашним одеянием упругую грудь, ни на… Короче, он будет держать себя в руках. И помнить об Ирине Генриховне.
Кроме того, нелишне отметить, что у Турецкого началось профессиональное раздвоение личности… Нет, речь не идет о психическом заболевании: несмотря на последствия травм, до этого дело не дошло. Речь идет о том свойстве натуры, которое заставляет писателя постоянно подбирать в уме слова для того, чтобы наилучшим образом изобразить окружающее; актера – внимательно ловить в зеркале свое искаженное горем лицо, чтобы позднее на сцене использовать эту мимику для новой роли… Происходит, таким образом, разделение человека – и творца. Сыщик, тоже профессия творческая. Поэтому неудивительно, что Саше частенько приходилось и приходится раздваиваться. И в то время, как Турецкий-мужчина охотно поддавался чарам вдовы Легейдо, Турецкий-следователь с ледяной отстраненностью отмечал: «Да, объяснение насчет линз правдоподобно. Однако с тем же успехом оно может быть своего рода кокетством. Женщина с очень плохим зрением чувствует себя беспомощной. А мужчины склонны клевать на женскую беспомощность…»
От книг Ольга передвинулась к альбомам. Изо всех сил щурясь, вплотную придвинув к полке лицо, она силилась разобрать что-то, понятное ей одной. Турецкий выжидательно застыл рядом.
– Нет, – сдалась Ольга, – совсем не вижу. Просто вынимайте альбомы один за другим и смотрите. Вдруг что-то вас заинтересует.
Альбомы с фотографиями похожи на персональные кладбища: здесь обычно сохраняются лица людей как покойных, так и навсегда ушедших из жизни обладателя альбома, а значит, тоже все равно что умерших. В сущности, разглядывание старых фотографий – занятие, не склоняющее к хорошему настроению. В особенности чужих старых фотографий. Тем более фотографий, принадлежащих человеку, который недавно погиб.
Но Турецкий погружался в мир Легейдо не для того, чтобы поднять настроение, и не из праздного любопытства. На страницах этих саркофагов, облаченных в пестрые переплеты, могла обнаружиться разгадка преступления – и Саша, вынув один из альбомов, принялся внимательно его листать, рассматривая фотографии и подписи к ним. И все-таки, почти против воли, он продолжал украдкой посматривать на Ольгу, которая стояла рядом и выглядела трогательно-потерянно. Словно Красная Шапочка, обнаружившая, что заблудилась в дремучем лесу и где-то поблизости бродит незримый волк…
– Вам надо съездить к окулисту… или в «Оптику»… – Турецкий ни на секунду не забывал об Ирине Генриховне, но что предосудительного в том, чтобы помочь человеку, даже если человек – красивая женщина? – За линзами. Отвезти вас?
– Спасибо. Я тронута. Я же совершенно чужой вам человек.
– Ну что вы. Если я веду расследование, это не значит, что я какой-то черствый и бессердечный.
Ольга улыбнулась – и будто бледное солнце проглянуло из-за облаков.
– Хотя я и близорукая, но вижу, что вы не такой… Однако боюсь, вы мне не поможете. Мобильный моего окулиста был только у Кирилла. А я не помню телефона – только адрес. Я попросила домработницу съездить в эту клинику, записать меня на прием…
– То есть вы будете так мучиться еще несколько дней? – возмутился Турецкий.
– Я не мучаюсь, – покачала головой Ольга. – Мне так даже легче. Сижу, ничего не делаю, никого не вижу. Да и не хочу видеть. Хотя… вот с вами как-то спокойно…
Она пошла обратно к дивану, неуверенно поводя рукой в воздухе, словно ощупывая испускаемые предметами импульсы. Равнодушно наблюдать за этим Александр Борисович, само собой, был не в состоянии. Подхватив Ольгу под локоть (какая же у нее гладкая, теплая, мягкая рука!), он помог ей сесть. За что был вознагражден тихим «Спасибо». Сам примостился рядом.
– Ольга, – стараясь оправдать свое близкое присутствие, немедленно сказал Турецкий, – на этой фотографии, – он услужливо поднес альбом к самому ее лицу, – банкетный зал, Кирилл, вы и еще два человека, мужчина и женщина…
– Да-да, конечно, – Ольга не сразу сориентировалась, о какой фотографии идет речь, – это? Снимок был сделан пять лет назад, на Новый год. Это его коллеги. Исполнительный директор и креативный директор его агентства.
– Что за отношения были у них с Кириллом?
И кто из них исполнительный, а кто креативный?..
Над головой – белый потолок. Душный воздух настоян на лекарствах. Что произошло? Володя попытался повернуть голову, но застонал от неожиданно острой боли в груди. Боль в груди присутствовала, как он теперь понимал, с самого начала, потребовалось лишь неосторожное движение, чтобы вывести ее на поверхность, сделать явной для него. Боль была такой яркой и оглушающей, что Володя задохнулся и несколько минут лежал неподвижно, словно выпав из существования. Боль зарождалась в груди, но не сосредоточивалась в ней – Володя целиком, с грудью, с руками и ногами, со всеми внутренними органами, ощущал себя придатком боли.
– Что со мной? – еле слышно вымолвил он. Звук его совсем недавно мощного и громкого голоса напоминал шелест воздуха, пропускаемого сквозь пластмассовую трубочку. Однако и такой голос услышали и наклонились к его кровати:
– Очнулись? Тихо, тихо, не двигайтесь. Нельзя вам сейчас двигаться.
Из своего положения лежа Володя видел медсестру в своеобразном ракурсе: лицо ее состояло главным образом из длинного подбородка и гигантских шлепающих губ, все остальное возносилось к потолку в слаборазличимом радужном сиянии, испускаемом лампами дневного света. Наверняка медсестра не была уродиной и, судя по гладкости кожи, была довольно-таки молода, но фантастический мир вокруг Володи все искажал в странную и пугающую сторону.
Ознакомительная версия.
