Ознакомительная версия.
Щеткин не видел Кирилла при жизни, но по фотографиям и показаниям его знакомых составил о нем представление как о массивном, крупном, даже чрезмерно толстом человеке. Если так, значит, он пошел в отца, потому что стоявшая перед Щеткиным женщина лет шестидесяти, которая могла быть только матерью гендиректора «Гаррисон Райт», оказалась худощавой и небольшого роста – пожалуй, она выглядела выше исключительно из-за своей худобы и темно-синего платья в вертикальную полоску. За ней дышала потоками воздуха квартира, показавшаяся Пете по первому впечатлению чем-то вроде каюты корабля, которого носит по свету воля ветров… «Воздушный корабль», – поэтически подумал Петя, протягивая свое удостоверение. Анна Валентиновна едва скользнула по нему и Пете взглядом больших, прозрачных, бесслезных, но при этом отрешенных глаз.
– Да, – сказала она, – проходите, будьте любезны. Я понимаю, вы должны расследовать, куда девался Кирюша…
И, спеша перебить Щеткина, который все равно не знал бы, что на это ответить, строго добавила:
– Я не могу поверить, что он разбился. Просто не могу. Я не верю. Бывают ведь ошибки. – Это прозвучало у нее не вопросительно, а утвердительно, словно иначе и быть не могло. – Мне его не показали. Говорят, там не труп, а сплошной… сплошное… Одним словом, его нельзя узнать. Может быть, это и не мой сын. А где мой сын, я не знаю. Он всегда был таким… непредсказуемым! Однажды Кирюша, когда ему было шесть лет, пропал на целый день, а потом выяснилось, что он самостоятельно поехал на ВДНХ и там пять часов бродил в павильоне ракетостроения, а потом сел на неправильный автобус, и он его далеко завез, и пришлось возвращаться пешком… Это правда, я не обманываю. А меня все обманывают. А если бы не обманывали, показали бы его тело. Говорят, тело в ужасном состоянии, но разве мать не узнает своего сына в любом состоянии? Говорят, будет экспертиза. Экспертиза все покажет…
Что можно возразить в ответ на такой монолог? И стоило ли возражать? Петя способен был лишь горячо сочувствовать этой матери, пережившей взрослого сына. Если сын для нее жив, пока судебно-медицинские эксперты не вынесли окончательного вердикта, кто отнимет у нее эту иллюзию? Хотя бы еще несколько дней Кирилл для матери будет жив – а после, стоит надеяться, она найдет в себе силы смириться с неизбежным.
– Вы ездили… на аэродром? – Щеткин не решился спросить о морге. Анна Валентиновна энергично взмахнула тонкой, перевитой синими венами рукой.
– Куда вызвали, туда и поехала. Кому я нужна? Что я понимаю, бестолковая старуха? Всем будет заниматься Оля, жена Кирюши. Она деловая, жесткая…
Характеристика, данная Ольге Легейдо, поразила Щеткина. Трогательная блондинка Ольга, нежный цветок – и вдруг жесткая, да к тому же и деловая? Уже интересная информация к размышлению. Если только несчастная старуха не помешалась от горя…
Самого худшего, чего боялся Щеткин, направляясь сюда, не произошло: Анна Валентиновна не плакала. Горе выражалось у нее в бурной и беспорядочной деятельности. Она бегала по всей комнате – старомодно большой, с лепниной на потолке, – постоянно хватая с мест разнообразные вещи и возвращая их обратно. Сняла с полки фарфорового ежика-спортсмена с теннисной ракеткой – поставила обратно; подхватила с дивана пяльцы с незаконченной вышивкой, изображавшей, насколько понял Щеткин, букет цветов, – не положила, а уронила так, что пяльцы завалились за диванный валик. Анна Валентиновна не обращала внимания на такие мелочи. И при этом она непрерывно говорила, говорила и говорила:
– Чем я могу вам помочь? Показать его фотографии? Дипломы? Вот здесь в шкафу – его любимые книги, посмотрите, пожалуйста… Он не взял их с собой – для того дома купил новые издания. Потом, он в последние годы в основном читал с экрана компьютера, по этому вашему, как вы его называете, Интернету, совсем отвык от нормальных бумажных книг…
Щеткин посмотрел на корешки любимых книг Кирилла Легейдо. Ему бросилась в глаза часто повторяющаяся фамилия «Майринк». Фамилия Пете ничего не говорила, но корешки были затрепанные, значит, этого самого Майринка Легейдо перечитывал часто.
– Мистическая проза, – уловила его интерес Анна Валентиновна. – Майринк жил в Праге, писал по-немецки. Кирюша буквально бредил Прагой. Дважды ездил туда – и по делам, и туристом. Говорил, что после Москвы Прага для него лучший город на земле.
– А где же книжка про Карлсона? – наивно спросил Петя. Анна Валентиновна попыталась улыбнуться, но даже тени улыбки у нее не получилось – так, натужное сокращение лицевых мускулов. По правде говоря, в ее положении не до улыбок…
– Вот все вы уверены, наверное, что Кирюша ничего, кроме «Карлсона», не читал! Я понимаю, он сам хотел, чтобы о нем так думали, нарочно представлялся таким ребячливым, таким… простым…
А ведь он получил прекрасное образование. И если бы не занялся бизнесом, стал бы выдающимся ученым. Психолингвистом… Из него вышел бы ученый мирового значения, я убеждена!
Кирилл Легейдо, сын скромных инженерно-технических работников, родился в середине буйных шестидесятых годов ХХ века, которые на Западе совершили революцию в музыке, литературе, кино, мировоззрениях… Но то – на Западе! В Советском Союзе Кирюше не светило ничего, кроме дисциплины, воспитания коллективизма, участия в пионерской организации и военно-патриотических играх, обязательного среднего образования, а в перспективе – работы неутомительной, но и неденежной. Однако в эту скучную схему детства и юности Кирилл умудрился внести свою изюминку, да еще какую! Создавалось впечатление, будто ветер хипповых шестидесятых, перелетев советскую границу, повлиял на спокойные легейдовские гены… В школе на родительских собраниях Анну Валентиновну часто хвалили за успехи сына в учебе и постоянно ругали за его поведение. Почему считалось, что Кирюша плохо себя ведет? Нет, он не хулиганил, дрался редко – только когда к нему приставали, дразня «шкилетиной» и «кощеем». Как ни смешно, в детстве он был очень худеньким! Причина, по которой от Кирюши Легейдо стоном стонали директор, завуч и многие учителя, заключалась в его независимости и самостоятельности: качества, которые были тогда подозрительными у взрослых, казались почти невероятными у ребенка. По тем предметам, которые любил – история, география, литература, русский и английский языки, – Легейдо учился охотно, демонстрируя знания, выходящие за пределы школьной программы; что касается остальных, сознательно довольствовался «троечками». Не видя смысла в ежедневном посещении школы, этот мальчик, предвосхищая принцип вузовского образования, мог пропустить несколько уроков, чтобы потом ответить по нескольким темам сразу. Худшим его пороком, по мнению педагогов, был твердый отказ участвовать в игре «Зарница», смотрах и прочих демонстрациях детской лояльности. «У него совершенно не сформирован интерес к жизни школы!» – клевали на собраниях учителя огорченную Анну Валентиновну, которая не смела в ответ рассказать, что у Кирюши зато вполне сформирован интерес к взрослым книгам по филологии и теории литературы. И к внешкольным друзьям, многие из которых были старше его, но находили о чем поговорить с этим мальцом… Такие оправдания привели бы педагогический коллектив в ярость. И без того отдельные учителя готовы были съесть Легейдо живьем – особенно биологичка, после того как он в присутствии инспектора из роно поправил ее: нет такого животного – «лошадь Прежвальского», а вот «лошадь Пржевальского» – есть!
Одним словом, Кирюша Легейдо, хотя внешне тогда совсем не походил на Карлсона, был настоящим нарушителем школьного спокойствия – совсем как маленький толстенький человечек с пропеллером…
Папа Кирюши, рано умерший мечтатель, надеялся, что сын станет поэтом. Более трезво мыслящая Анна Валентиновна отмечала, что, хотя для Кирюши не представляет трудностей написать стихотворение или рассказ в подражание образцам известных писателей, литературное творчество само по себе его не влечет. Изощреннейший читатель, Кирюша старался понять: в чем секрет влияния литературы на людей? Почему такая нематериальная, невидимая вещь, как слово, способна вызывать материальные, телесные ощущения? Как взаимодействует слово с человеческим мозгом? Неудивительно, что, поступив на филологический факультет МГУ, рано или поздно Кирилл должен был увлечься наукой психолингвистикой, которая всеми этими вопросами занимается. Жизнь бурлила! Уйма планов, уйма новых книг, уйма друзей, с которыми он до часу ночи обсуждал на кухне разнообразные аспекты бытия…
В этом, однако, не было никакого диссидентства. Кирилл не видел пользы в обсуждении недостатков социальной системы, при которой выпало жить. Кирилла вообще не интересовала политика. Его прирожденный нонконформизм заключался в том, что при любом внешнем раскладе, при любом режиме он делал то, что хотел делать. До тех пор пока режим ему не мешал делать, что хочет, Кирилл вообще не обращал на него внимания.
Ознакомительная версия.
