Ознакомительная версия.
Но с каждым днем солнышко пригревало все больше и больше, и соответственно все более и более облегчалось «спортивное обмундирование» заядлых игроков.
Вот уже и первая малышня закопошилась в песочнице, и первая «полуподснежная» зелень появилась на газоне… А вскоре начали раскупориваться и распахиваться заклеенные наглухо на зиму окна.
Елена Владимирская, живущая в постоянном цейтноте, конечно же не в числе первых выбрала время, чтобы отодрать широкие бумажные ленты, удалить остатки клейстера и грязной прошлогодней ваты, которой были заткнуты щели в рассохшихся рамах, и начисто вымыть и протереть заляпанные дождями и снегом стекла. Но в конце концов свершилось! И все окна комнаты Владимирских — а они были огромны и располагались в объемном, чуть ли не метровой глубины, эркере — распахнулись навстречу весеннему воздуху. И, разумеется, с этой минуты Юрина скрипка зазвучала на весь двор.
— Тю, это что тут у нас еще за Паганиня выискалась? — Излишне образованный дядя Сева с искренним изумлением воззрился на открытое окно.
— Да это, вероятно, рыженький еврейчик, докторский сынок. Он с утра до ночи на скрипочке пиликает. — Сантехнику Гоше, обитателю полуподвальной каморки, увлеченному игрой, некогда было смотреть по сторонам; зажав в могучей лапе оставшиеся костяшки, он продумывал эффектный заключительный ход.
— Нет, это не докторский пацан. Они в левом крыле живут. А это — справа.
— Рыба! — Гоша с такой силой хряпнул последней доминошкой по столу, что все выложенные раньше косточки подскочили чуть ли не на полметра. — Доктор этот, кстати, классный ремонт у себя заделал. Так все перестроил, что любо-дорого. У него и вообще теперь получилась изолированная квартира, целых четыре комнаты!
— Ну уж эти-то умеют устраиваться! За них не беспокойся!
— Брось! Доктор — клевый мужик. И жена у него вежливая. Заскочишь на пару минут, ну там крантик подкрутить, прокладочку поменять — считай, рублик-другой у тебя уже в кармане. Да и рюмочку еще поднесут.
— Подумаешь: рюмочку! У него этой спиртяги шаровой — немерено!
— Ну мерено или немерено — не наша забота. А когда к тебе с уважением — не просто стакан граненый в нос суют, а в красивой рюмочке, да на подносике, да с огурчиком-помидорчиком, а то еще и с бутербродиком с селедочкой — приятно! Человеком себя чувствуешь!
— Ну ладно тебе. Ходи!
— Нет. Это не докторский сынок. Тот совсем рыжий. А этот беленький.
— Точно. Это Владимирской мальчишка, Елены Васильевны.
— Вот же загадки природы! Такая красивая баба, а все одна, одна…
— Ну а ты-то чего теряешься?
— Да кончай ты!
— Ходи уже наконец!
Окончательным сюрпризом для всей честной компании стало широко распахнувшееся через пару дней окно и в левом крыле, откуда тоже понеслись звуки скрипки.
— Ну не двор у нас, а настоящая хфилармония. Хоть билеты продавай!
— Вообще-то это есть нарушение общественного порядка: шуметь по вечерам и не давать людям культурно отдыхать. — Сева сегодня постоянно проигрывал и был сильно не в духе.
— И никакого нарушения тут нет. Время — детское. Пиликай сколько хочешь.
— Ладно. Я еще с участковым на эту тему побалакаю.
Но, разумеется, ни с каким участковым Сева разговаривать не стал, понимая, что он в своих претензиях кругом неправ. Более того, привыкнув за несколько дней к скрипичной стереофонии — звуковой эффект, совершенно еще не получивший широкого распространения в то время, — Сева даже начал ощущать определенную недостаточность, если в какой-то из вечеров звучала лишь одна скрипка или, тем паче, в сверхмузыкальном дворе вдруг вообще воцарялась полная тишина.
А мальчишки развлекались, как могли. Практически не видя друг друга — их окна располагались сильно по диагонали, да и двор был совсем не маленьким, — они с удовольствием перекидывались музыкальными пассажами: «А я вот так умею!» — «А я могу еще быстрее!» — «А вот сыграй чисто эту ноту!» — «Ага, фальшиво!» — «Сам ты фальшивишь! А вот так!..» Временами заочное соревнование прерывалось и начинал звучать слаженный дуэт, когда кто-то один начинал играть разучиваемую пьеску, а второй тут же подхватывал знакомую мелодию и обе скрипки сливались в слаженном унисоне.
Юре редко случалось бывать во дворе. Как правило, они с мамой стремительно пробегали его наискосок, вечно куда-нибудь торопясь. Единственное самостоятельное действие, которое Юре разрешалось, — поход к расположенному на углу киоску с мороженым. Сегодня эскимо было сильно подтаявшим. Не обращая внимания на сладкие и липкие руки, на пятна, которыми он уже успел украсить курточку и штанишки, Юра был озабочен лишь одним: успеть доесть мороженое, не уронив его.
— Это ты играешь на скрипке вон в том окне?
Подняв голову, Юра на мгновение утратил бдительность, и тут же недоеденное эскимо сорвалось с палочки и шлепнулось на землю. Перед ним стоял рыжий вихрастый мальчик, чуть выше его ростом, со скрипичным футляром в руках.
— Ну вот. — Юра был явно огорчен.
— Извини, я не хотел.
— Хотел — не хотел… А до-диез во второй октаве у тебя всегда звучит фальшиво!
— Врешь!
— Я вру?
«Творческий» конфликт медленно, но верно начинал перерастать в прелюдию к нормальной мальчишеской потасовке, но в этот момент из подъезда появилась высокая, стройная, элегантная, очень куда-то торопящаяся дама.
— Гера, что происходит?
— Он говорит, что у меня до-диез фальшивый.
— Бывает иногда и фальшивым. А ты кто, мальчик?
— Я — Юра Владимирский.
— Он играет на скрипке вон в том окне.
— Так это ты там занимаешься! Очень приятно! Вот что, мы сейчас торопимся, даже уже опаздываем на урок. А завтра, ну часика в три, приходи к нам, хорошо? Познакомитесь поближе, поиграете и на скрипках, и просто так. Договорились?
— Я не знаю. Как мама…
— Ну, я думаю, мама не будет против, если ты скажешь, что идешь к товарищу-скрипачу. Мы живем вот в этом подъезде на четвертом этаже. Фамилия наша Райцер. Там на двери есть табличка. Гера, а ты чего молчишь?
— Ну приходи, ладно уж, только до-диез…
— Хватит вредничать! Нашел тоже повод для ссоры! Так мы ждем тебя, Юра Владимирский!
Юрий Васильевич настолько ушел в свои воспоминания, что резкий рывок машины вправо и столь же резкое торможение стали для него полной неожиданностью.
— Что вы делаете, Сережа! — истошно завопил побледневший Николай Родионович.
— Блеск, Сережа, — включившийся в дорожную ситуацию Юрий Васильевич по достоинству оценил мастерство водителя, сумевшего не только избежать цепного столкновения, но и, резко свернув, обезопасить себя от наезда сзади, — мне бы такую реакцию.
— Ну, Юрий Васильевич, те, кто с вами ездил, говорят, что уж вы-то…
— Как умею, как умею… Но чтоб вот так вот… Нет, так не смогу. Николай Родионович, не волнуйтесь, мы в надежных руках. Кстати, что там у нас со временем? — И, дождавшись информации, полученной Николаем Родионовичем от автоответчика: — Сорок пять минут до посадки? Как, Сережа?
— Тютелька в тютельку успеваем, Юрий Васильевич.
— Черт его знает! Все у нас в Расее через одно место делается! Ну кому, интересно, пришло в голову, что именно Домодедово — самый далекий от города аэропорт — должен стать главными воздушными воротами страны?
— Но зато как реконструировали, Юрий Васильевич!
— Реконструировали классно! Ничего не могу сказать. Но дорога…
— Да нет, вы неправы, Юрий Васильевич. Многое уже сделано, связь с аэропортом уже прилично налажена, а в проектах…
— Николай Родионович, вы мне эти официальные фантазии не пересказывайте, пожалуйста, я их и так прекрасно знаю. Но даже если и построят что-нибудь сверхмодерновое — хоть на магнитной, хоть на воздушной, хоть на подводной подушке, — серьезных гостей все равно надо будет встречать на машинах, а следовательно, всегда придется отмеривать все те же километры. Вас, с вашим служебным положением, это, между прочим, касается в первую очередь. Я-то что? Я при вашем министерстве — человек случайный.
— Ну вы уж скажете, Юрий Васильевич!
— А и скажу. Слава богу, представительские функции пока еще не моя основная профессия.
И вновь все погрузились в молчание.
…Разумеется, мама не возражала против визита к Гере Райцеру. О семье доктора она была наслышана — вероятно, со слов все той же вездесущей и общительной Аглаи Степановны — как о людях достойных и интеллигентных. «Только не очень долго, Юрок, хорошо? Не надо надоедать людям».
И на следующий день Юра — скрипку с собой он все-таки не взял — в растерянности топтался возле большой, фигурно обитой черным дерматином двери, на которой красовалась блестящая табличка «Профессор В. Н. Райцер, отоларинголог, фониатр». Проблема заключалась в том, что звонок находился на недосягаемой высоте, а на мягкой двери не было ничего подходящего, по чему можно было бы постучать.
Ознакомительная версия.
