— Скажите мне честно, месье комиссар, это лично ему хотели за что-то отомстить?
Мегрэ понял ее, но подумал перед тем, как ответить, хотя утром эта мысль уже приходила ему в голову.
По-видимому, когда Жанвье стал жертвой преступления, совершенного на улице Ломон, подозрение сразу пало на Паулюса. Но, как уже заявил Мегрэ во время рапорта начальнику уголовной полиции, чем больше они эту гипотезу обсуждали, тем она становилась более маловероятной.
— Парень этот не убийца, шеф. Мне удалось собрать о нем кое-какие сведения. Когда он полтора года назад приехал в Париж, то поступил работать служащим в контору по продаже торговых предприятий на бульваре Сен-Дени.
Комиссар туда ходил. Конторы, расположенные на антресолях, были грязные, неопрятные, как и сам хозяин, похожий на барышника.
На стенах маленькие, написанные от руки и прикрепленные кнопками объявления сообщали о продаже торговых предприятий, чаще всего кафе и баров. В обязанности Паулюса входило писать круглым почерком эти объявления, а также отправлять сотни циркуляров.
Сменивший Паулюса на вид изголодавшийся парень с длинными волосами работал в темной передней, где целый день приходилось жечь электричество.
— Паулюс? — переспросил хозяин с явно выраженным крестьянским акцентом. — Я вышвырнул его за дверь.
— За что?
— Да он каждый день таскал по нескольку франков из маленькой кассы.
Имелся в виду ящик, где всегда лежала небольшая сумма денег на мелкие текущие расходы: почтовые марки, заказные письма, телеграммы.
— Вот уже шесть месяцев, шеф, — продолжал Мегрэ, — как Паулюс потерял это место. Правда, какую-то сумму ему ежемесячно присылали родители, но недостаточно, чтобы на это прожить. Ведь они люди небогатые. В конце концов он устроился агентом по продаже энциклопедий, ходил по квартирам. Я видел его портфель, в котором лежал рекламный экземпляр, а также бланки соглашений на покупку в рассрочку изданий в двадцать два и двадцать четыре тома.
Расследование продолжалось. В Париже пахло весной. Лопались почки каштанов, тянулись к свету крошечные нежно-зеленые листочки. Тысячи молодых людей, таких же как Паулюс, сновали по улицам Парижа, озлобленные бесконечными поисками работы, поисками своего будущего.
— Он, должно быть, познакомился с парнем постарше себя и, конечно, более продувным. Мадемуазель Клеман говорит, что время от времени его навещал приятель, который раза два даже ночевал у Паулюса, какой-то блондин лет двадцати пяти. Мы его найдем. Заметьте, на ограбление «Аиста» Паулюс пошел с игрушечным пистолетом. Напугать хозяина кабачка посредством игрушки или хладнокровно убить на улице инспектора полиции — вещи совершенно разные.
— Вы думаете, что Жанвье ранил друг Паулюса?
— Но с какой целью? Для того чтобы убить Жанвье, у них могло быть только две причины: им либо нужно было войти в дом, чтобы забрать припрятанные деньги — что весьма рискованно, либо освободить путь, чтобы их вынести. Однако же мадемуазель Клеман решительно заявляет, что никто не входил в дом и не выходил оттуда.
— Разве что Жанвье удалось раскрыть что-нибудь важное и…
Мегрэ думал об этом все утро, сидя в своем кабинете на набережной Орфевр. В меблированных комнатах на улице Ломон остался дежурить Воклен, которого мадемуазель Клеман устроила в гостиной у открытого окна.
Комиссар даже перерыл письменный стол Жанвье и составил список дел, которыми инспектор занимался в последнее время. Но ничего не нашел… Мадам Жанвье нервно теребила свою сумку. Видимо считая себя слишком бледной, она наложила на щеки вдвое больше румян, чем требовалось, и казалось, что лицо ее покрылось лихорадочными пятнами.
Наконец за ними пришли. Перед тем как проводить в палату, сиделка сделала им кое-какие наставления:
— Вам можно побыть возле больного только несколько минут. Не нужно его утомлять. Нельзя говорить с ним о вещах, которые могут его взволновать.
Мегрэ впервые увидел инспектора лежащим в постели. Ему показалось, что тот сильно изменился, еще и потому, что Жанвье, всегда румяный, свежий, гладко выбритый, с нежно-розовой кожей, лежал теперь обросший бородой.
Сиделка дала указания и больному:
— Не забывайте, что сказал врач. Разговаривать вам категорически запрещено. Если комиссар будет задавать вопросы, отвечайте «да» или «нет» кивком, не волнуйтесь, не нервничайте.
И добавила, направляясь к столику, на котором лежал журнал:
— Впрочем, я сама останусь здесь.
Мегрэ стоял у двери, и больному пока еще его не было видно. Мадам Жанвье подошла к постели, сжимая в руках сумку, и, глядя на мужа, с робкой улыбкой пробормотала:
— Не волнуйся, Альбер. У нас все благополучно. Все очень добры ко мне, и дети здоровы. Тебе было не очень больно?
Нельзя было без волнения наблюдать, как из глаз раненого вдруг скатились две крупные слезы и как он стал жадно глядеть на жену, словно уже не надеялся ее увидеть.
— Только о нас не беспокойся. Комиссар уже здесь…
Заметила ли она, что он слишком нетерпеливо стал искать кого-то глазами? Мегрэ даже стало неловко.
Жанвье, конечно, был хорошим семьянином, обожал жену и детей. Однако же Мегрэ всегда казалось, что ближе всего для него была уголовная полиция.
Комиссар сделал два шага вперед, и лицо раненого оживилось. Несмотря на запрет, он хотел заговорить, но Мегрэ знаком остановил его:
— Спокойно, дорогой Жанвье! Прежде всего я должен тебе сказать, как все мы счастливы, что ты выкарабкался. Шеф просил передать тебе поздравления и свои лучшие пожелания. Он сам тебя навестит, как только визиты перестанут тебя утомлять.
Мадам Жанвье скромно отошла в сторонку.
— Врач разрешил нам пробыть у тебя всего несколько минут. Я взял это дело в свои руки. Чувствуешь ли ты себя в силах, чтобы ответить мне на несколько вопросов? Ты слышал, что сказала сиделка? Отвечай кивком и даже не пытайся говорить.
Широкий пучок солнечных лучей пересекал палату, в нем дрожали тончайшие пылинки.
— Видел ты человека, который в тебя стрелял?
Жанвье, не задумываясь, отрицательно качнул головой.
— Тебя подняли с правого тротуара, как раз у дома мадемуазель Клеман. Видимо, ты не успел уползти перед тем, как тебя обнаружили. Улица была пустынна, не так ли?
Веки раненого опустились.
— Ты ходил по улице взад и вперед?
Веки Жанвье опять опустились.
— Ты не слышал приближающихся шагов?
Снова отрицательный кивок.
— Ты зажигал сигарету?
В глазах Жанвье появилось удивление, потом едва заметная улыбка. Он понял мысль Мегрэ.
— Да. — Он опять опустил веки.
Согласно заключению врача, выстрел был сделан с расстояния примерно в десять метров. Поблизости от дома мадемуазель Клеман фонаря не было, и, зажигая сигарету, Жанвье мог стать более заметной мишенью.
— Ты не слышал, чтобы где-нибудь открывалось окно?
Раненый подумал, потом, немного поколебавшись, отрицательно качнул головой.
— А может быть, окна открывались раньше?
Утвердительный кивок.
Погода стояла такая теплая, что это было естественно.
— В доме мадемуазель Клеман тоже?
Опять утвердительный кивок.
— Но не в ту минуту, когда раздался выстрел?
— Нет.
— Ты никого не видел и не слышал?
— Нет.
— Не помнишь ли, в какую сторону ты смотрел, когда тебя настигла пуля?
Из положения тела в самом деле нельзя было ничего заключить, потому что наблюдались случаи, когда раненный пулей человек, падая, поворачивался кругом или на пол-оборота.
Усилие, которое Жанвье пришлось преодолеть, чтобы вспомнить, мучительно отразилось на его лице. Мадам Жанвье уже не слушала их. И не только из скромности. Она подошла к сиделке и тихонько разговаривала с ней, видимо расспрашивая ее и даже отваживаясь на робкие советы.
Нет, этого Жанвье вспомнить не мог. И неудивительно. Ведь в тот вечер он столько раз ходил взад и вперед по небольшому отрезку тротуара…
— Успел ты обнаружить что-нибудь новое относительно Паулюса и его сообщника? Может быть, что-нибудь такое, что не фигурирует в твоих рапортах?
Это могло быть единственно допустимым объяснением, но и тут Жанвье ответил отрицательно.
— А не обнаружил ли ты неожиданно что-то, касающееся другого дела, может быть даже давнишнего?
Жанвье снова улыбнулся, угадав предположение Мегрэ.
Опять нет. Все объяснения оказывались ложными, отпадали одно за другим.
— Итак, ты зажег сигарету, и в ту же минуту раздался выстрел. Ты не слышал шагов. Ты не слышал никакого шума. Ты упал и потерял сознание.
— Месье комиссар, — вмешалась сиделка, — мне очень неудобно вас прерывать, но приказ доктора для нас закон.
— Только не волнуйся, дорогой Жанвье. А главное, не думай больше об этом.
