Жанвье снова улыбнулся, угадав предположение Мегрэ.
Опять нет. Все объяснения оказывались ложными, отпадали одно за другим.
— Итак, ты зажег сигарету, и в ту же минуту раздался выстрел. Ты не слышал шагов. Ты не слышал никакого шума. Ты упал и потерял сознание.
— Месье комиссар, — вмешалась сиделка, — мне очень неудобно вас прерывать, но приказ доктора для нас закон.
— Только не волнуйся, дорогой Жанвье. А главное, не думай больше об этом.
Он угадал вопрос на губах инспектора: достаточно хорошо знал своего коллегу, чтобы понять его.
— С сегодняшнего дня я переезжаю на улицу Ломон, поселюсь в доме мадемуазель Клеман и в конце концов доищусь правды, верно?
Бедный Жанвье! Видно было, что он представил себе комиссара в доме толстухи. С какой радостью он тоже пошел бы с ним туда!
— Мне нужно уходить, Альбер, — сказала мадам Жанвье. — Я буду навещать тебя каждый день. Мне сказали, что завтра можно будет побыть тут подольше.
При больном она бодрилась, но когда вышла в коридор вместе с Мегрэ, то не могла сдержаться и всю дорогу, не переставая, плакала. Комиссар заботливо вел ее под руку и молчал, не пытаясь утешать.
Он заказал телефонный разговор из своей квартиры, которая теперь казалась ему почти чужой. И не только потому, что он был один, что не с кем было перекинуться словом. Просто он не привык бывать дома в такое время, разве что в воскресенье.
Он открыл настежь все окна и в ожидании звонка стал совать в свой старый кожаный чемодан белье и необходимые предметы туалета.
Ему удалось разыскать мадам Мегрэ в клинике — она добилась разрешения дежурить у сестры, которая понемногу поправлялась. Видимо боясь, что он ее не услышит, мадам Мегрэ говорила каким-то не своим, пронзительным голосом, от которого дребезжала мембрана.
— Да нет, со мной ничего не случилось. Я только хочу тебя предупредить, чтобы ты сюда сегодня вечером не звонила, и объяснить тебе, почему ты не застала меня дома вчера.
Перед ее отъездом они договорились, что мадам Мегрэ будет звонить домой каждый вечер около одиннадцати.
— Жанвье был ранен… Да, Жанвье… Нет… Опасность миновала… Алло!.. Для расследования дела я вынужден поселиться на улице Ломон… В меблированных комнатах… Мне там будет удобно… Да нет же, нет!.. Уверяю тебя… Хозяйка — милейшая женщина… — У него случайно вырвалось это слово, и он тут же улыбнулся. — У тебя есть под рукой карандаш и бумага? Запиши номер… Только звони мне пораньше, так от девяти до десяти вечера, чтобы не будить жильцов. Аппарат висит в коридоре на первом этаже… Нет, ничего не забыл… Здесь потеплело… Уверяю тебя, пальто мне не понадобится…
Он вышел из дому с тяжелым чемоданом в руке и запер дверь на ключ, испытывая какое-то странное чувство, будто совершил предательство.
Только ли из-за расследования он переселяется на улицу Ломон? А может быть, и потому, что слишком тоскливо оставаться одному в пустой квартире?
Мадемуазель Клеман, возбужденная, кинулась ему навстречу. Ее полная грудь, обтянутая блузкой, при каждом движении колыхалась, как желе.
— Я ничего не трогала в комнате, как вы меня просили. Только сменила простыни и положила новые одеяла.
Воклен, сидевший в первой комнате в кресле у окна с чашкой кофе в руках, сразу же поднялся и настоял на том, чтобы комиссар позволил ему отнести наверх его чемодан.
Это был забавный дом, совсем не похожий на другие дома с меблированными комнатами. Хотя и старый, он был удивительно чистый и веселый. Обои во всех комнатах и в коридоре были светлые, чаще всего светло-желтые с цветочками, но не создавали впечатления чего-то старомодного или банального. Деревянные панели стен, отполированные временем, весело отсвечивали, а ступеньки, не покрытые дорожкой, приятно пахли воском.
Комнаты, намного просторнее, чем в других подобных отелях, скорее напоминали номера в хороших провинциальных гостиницах. Почти вся мебель была старинная: высокие, глубокие шкафы, пузатые комоды.
Мадемуазель Клеман неожиданно для Мегрэ поставила несколько цветов в вазу на круглом столе: скромные цветы, которые она, должно быть, купила на рынке, когда ходила за провизией.
Она поднялась вместе с ними:
— Вы не возражаете, если я разложу ваши вещи? Мне кажется, для вас это дело непривычное. — И добавила, смеясь каким-то особым, горловым смехом, от которого задрожал ее бюст: — Конечно, если только в вашем чемодане нет таких вещей, которые мне нельзя видеть.
Он подозревал, что она вела себя так со всеми жильцами, и не из раболепства, не из профессионального долга, а просто ей так нравилось. Он даже подумал, не принадлежит ли она к породе женщин типа мадам Мегрэ и, не имея мужа, тешится тем, что нежно заботится о своих жильцах.
— Давно уже вы держите эти меблированные комнаты, мадемуазель Клеман?
— Десять лет, месье Мегрэ.
— Вы уроженка Парижа?
— Нет, Лиля. Точнее — Рубэ. Знакома вам фламандская пивная в Рубэ? Мой отец более сорока лет прослужил там официантом, и все его знали. Мне не было еще двадцати лет, когда я поступила туда работать кассиршей.
Слушая ее, можно было подумать, что она тогда играла в кассиршу, как девочкой играла в куклы, а теперь в хозяйку меблированных комнат.
— Я всегда мечтала переехать в Париж, завести собственное дело, и, когда мой отец умер и оставил мне небольшое наследство, я приобрела этот дом. Я не смогла бы жить в одиночестве. Мне необходимо, чтобы вокруг меня кипела жизнь.
— Вам никогда не приходило в голову выйти замуж?
— Тогда бы я перестала быть сама себе хозяйкой. А теперь будьте так любезны и спуститесь на минутку вниз. Мне неловко разбирать ваши вещи при вас. Я предпочла бы остаться одна.
Мегрэ сделал знак Воклену следовать за ним. На лестнице они услышали звуки фортепиано и распевающий женский голос. Звуки доносились из комнаты на первом этаже.
— Кто там живет?
И Воклен, уже знавший всех жильцов, тут же объяснил:
— Месье Валентен Декер. Тридцать лет назад он был довольно известным опереточным певцом.
— Если я не ошибаюсь, комната налево?
— Да. Даже не комната, а целая квартира: маленькая гостиная, где он дает уроки пения, спальня, ванная и даже кухня. Он сам занимается стряпней. Его ученицы — чаше всего молоденькие девушки.
Когда они спустились на первый этаж, Воклен вытащил из кармана какие-то бумажки:
— Я приготовил для вас план дома с фамилиями жильцов и краткими сведениями о каждом из них. Впрочем, это не понадобится. Мадемуазель Клеман и без вашей просьбы обо всех расскажет. Странный какой-то дом! Вот вы сами увидите. Люди толкутся везде, как у себя дома, заходят на кухню, варят себе кофе, а так как телефон висит в коридоре, каждый знает подробности обо всех соседях. Мадемуазель Клеман предложит вам столоваться у нее, она и мне предлагала, но я предпочел ходить в маленькое бистро неподалеку отсюда.
Они отправились туда вместе. На террасе, под большим тентом, стояли два круглых столика, а в зале за бутылкой белого вина сидел какой-то каменщик.
Трудно было себе представить, что в двух шагах отсюда на бульваре Сен-Мишель бурлила жизнь. Посреди улицы, словно в маленьком провинциальном городке, играли дети. Слышались удары молотка из соседней мастерской.
— Я думаю, мне придется несколько дней столоваться у вас, — сообщил Мегрэ хозяину.
— Если вы не слишком разборчивы, хозяйка для вас постарается…
К одиннадцати часам утра оружейный эксперт Гастин-Ренетт прислал отчет, который обеспокоил Мегрэ. Пуля, ранившая Жанвье, вылетела из револьвера крупного калибра, скорее всего из кольта с барабаном.
Оружие это тяжелое и громоздкое, его не спрячешь в кармане пиджака, и потому им обычно пользуются только в армии.
— Никто с сегодняшнего утра не бродил вокруг дома? — спросил комиссар, чокаясь с Вокленом.
— Несколько журналистов. Фотографы из газет.
— Не было интересных звонков по телефону?
— Нет. Только какой-то мужчина вызывал мадемуазель Бланш, и она спустилась в халате, наброшенном на ночную сорочку. Красивая девушка.
— В котором часу?
— В одиннадцать.
— И она ушла?
— Нет. Видимо, снова легла в постель.
— Чем она занимается?
— Ничем. Говорит, что она драматическая артистка. Ей случалось исполнять маленькие роли то ли в театре «Шатле», то ли в каком-то другом. Два или три раза в неделю ее навещает дядя.
— Дядя?
— Я говорю со слов мадемуазель Клеман. Впрочем, не знаю, строит ли хозяйка из себя дуру или она в действительности настолько наивна. Если так, то она настоящая корова. «Вы понимаете, — сказала она мне, — мадемуазель Бланш учит свои роли. Поэтому она почти все время проводит в постели. Дядюшка очень о ней заботится. Он хочет сделать из нее большую актрису. Она совсем молоденькая, ей не больше двадцати двух лет…»
