Если у Карима из-за этого возникнут неприятности, это может обернуться очень скверно. Инспекторы заставили бы своего босса надавить на префекта, который затем надавил бы на Национальную полицию, или, может быть, они даже связались бы с Министерством обороны и привлекли бы жандармов, которые должны были заниматься сельской преступностью.
Если они заставят Карима и Рашиду начать разговор, никто не знает, чем это может закончиться. Нанесение преступного ущерба государственной собственности означало бы прекращение действия лицензии Карима на продажу табака и конец его кафей. Он мог бы промолчать, но Рашида подумала бы о ребенке и могла бы расколоться. Это привело бы их к старине Джо и остальным членам команды по регби, и не успеете вы оглянуться, как вся сеть тихого городка Сен-Дени столкнется с обвинениями и начнет распутываться. Бруно не мог этого допустить.
Бруно осторожно замедлил шаг, поворачивая за угол у доски объявлений Коммуны и проходя мимо военного мемориала в ряды автомобилей, которые были выстроены перед CrйDit Agricole, как множество разноцветных солдатиков. Он поискал глазами жандарма Твинго, а затем увидел Дюрока, стоявшего в обычной очереди перед банкоматом банка. В двух местах позади него маячила фигура Карима, который мило болтал с Колетт из химчистки. Бруно с облегчением закрыл глаза и направился к дородному североафриканцу.
«Карим», — сказал он и быстро добавил: «Бонжур, Колетт», целуя ее в щеки, прежде чем снова повернуться к Кариму и сказать: «Мне нужно поговорить с тобой о расписании воскресного матча. Буквально на минутку, это не займет много времени». Он схватил его за локоть, попрощался с Колетт, кивнул Дюроку и повел свою упирающуюся жертву обратно к мосту.
«Я пришел предупредить вас. Я думаю, они, возможно, установили наблюдение за машиной, возможно, даже предупредили жандармерию», — сказал Бруно. Карим остановился, и его лицо расплылось в довольной улыбке.
«Я сам об этом подумал, Бруно, потом я увидел того нового жандарма, стоящего в очереди за наличными, но его глаза бегали повсюду, поэтому я остался позади него. В любом случае, дело сделано».
«Вы чистили шины, когда Дюрок стоял там!?»
«Вовсе нет». Карим ухмыльнулся. «Я сказал своему племяннику разобраться с этим вместе с другими детьми. Они подкрались и засунули картофелину в выхлопную трубу, пока я болтал с Колетт и Дюроком. Эта машина не проедет и десяти километров, как двигатель заглохнет».
ГЛАВА 3
Когда сирена, возвестившая полдень, начала пронзительно завывать над городом, Бруно вытянулся по стойке смирно перед мэрией и подумал, был ли это тот же самый звук, который возвестил о приближении немцев. На ум пришли кадры старинной кинохроники: ныряющие снаряды, люди, бросающиеся на помощь бомбоубежищам, победоносный вермахт, марширующий через Триумфальную арку в 1940 году, чтобы топнуть ботинками по Елисейским полям и начать завоевание Парижа. Что ж, подумал он, это был день мести, восьмое мая, когда Франция праздновала свою окончательную победу, и хотя некоторые говорили, что это старомодно и недружелюбно в наши дни в Европе, город Сен-Дени вспомнил Освобождение ежегодным парадом своих почтенных ветеранов.
Бруно вывесил дорожные знаки Route BarrйE, чтобы перекрыть боковую дорогу, и позаботился о том, чтобы доставили цветочные венки. Он надел галстук, начистил ботинки и козырек фуражки. Он предупредил стариков в обоих кафе, что время приближается, и принес флаги из подвала под мэрией. Сам мэр стоял в ожидании с орденской лентой на груди и маленькой красной розеткой Ордена Почетного Легиона в лацкане пиджака. Жандармы сдерживали нетерпеливое движение, в то время как домохозяйки ворчали, что их сумки становятся тяжелыми, и продолжали спрашивать, когда они смогут перейти дорогу.
Жан-Пьер из магазина велосипедов нес триколор, а его враг Башело держал флаг с изображением Лотарингского креста, эмблемы генерала де Голля и Свободной Франции. Старая Мария-Луиза, которая в молодости служила курьером в одной из групп Сопротивления, была отправлена в концентрационный лагерь Равенсбрюк и каким-то чудом выжила, щеголяла флагом Сен-Дени.
Монсурис, член совета коммунистов, нес флаг Советского Союза поменьше, а старый месье Джексон — и Бруно очень гордился тем, что организовал это — держал флаг своей родной Великобритании. Вышедший на пенсию школьный учитель, он приехал, чтобы провести свои преклонные годы со своей дочерью, которая вышла замуж за Паскаля из местной страховой конторы. Месье Джексон был восемнадцатилетним новобранцем в последние недели войны 1945 года и, таким образом, был таким же комбатантом, имевшим право разделить честь парада победы. Однажды, сказал себе Бруно, он встретит настоящего американца, но на этот раз Звездно-полосатый флаг носил юный Карим как звезда команды по регби.
Мэр подал сигнал, и городской оркестр заиграл «Марсельезу».
Жан-Пьер поднял флаг Франции, Бруно и жандармы отдали честь, и небольшой парад двинулся через мост, их флаги храбро развевались на ветру. За ними шли три шеренги жителей Сен-Дени, которые несли военную службу в мирное время, но пришли на этот парад из чувства долга перед своим городом и своей нацией. Бруно отметил, что вся семья Карима пришла посмотреть, как он несет флаг. Сзади маршировала группа маленьких мальчиков, выкрикивающих слова гимна. После моста парад сменился вышли из банка и прошли через автостоянку к мемориалу — бронзовой фигуре французского солдата времен Великой отечественной войны. Имена павших сыновей Сен-Дени занимали три стороны постамента под фигурой. Бронза потемнела с годами, но огромный орел победы, который восседал с распростертыми крыльями на плече солдата, сиял золотом от свежей полировки. Мэр позаботился об этом. Четвертой стороны постамента было более чем достаточно для захоронения погибших во Второй мировой войне и последующих конфликтах во Вьетнаме и Алжире. Из краткого опыта войны на Балканах самого Бруно не было названо ни одного имени. Он всегда испытывал облегчение от этого, хотя и удивлялся, что такая маленькая коммуна, как Сен-Дени, могла потерять более двухсот молодых людей на бойне 1914–1918 годов.
Школьники города выстроились по обе стороны мемориала, младенцы из Родильного дома впереди сосали большие пальцы и держали друг друга за руки. Те, что стояли позади них, чуть постарше, в джинсах и футболках, были еще достаточно молоды, чтобы быть очарованными этим зрелищем. Напротив них, однако, сутулились некоторые подростки из «Сговора», изображая насмешку и легкое недоумение по поводу того, что новая Европа, которую они унаследовали, все еще может позволять себе такие устаревшие торжества национальной гордости. Но Бруно заметил, что большинство подростков стояли тихо, осознавая, что они находятся в присутствии всего, что осталось от их дедов и прадедушек, списка имен на постаменте, который говорил что-то об их наследии и великой тайне войны, и что-то о том, чего Франция может однажды снова потребовать от своих сыновей.
Жан-Пьер и Башело, которые, возможно, не разговаривали пятьдесят лет, но которые знали ритуал этого ежегодного события, вышли вперед и приспустили свои флаги в знак приветствия бронзовому солдату и его орлу. Монсурис опустил свой красный флажок, а Мария-Луиза — свой так низко, что он коснулся земли. Запоздало, не уверенные в правильности выбора времени, Карим и англичанин месье Джексон последовали его примеру. Мэр торжественно вышел вперед и поднялся на небольшое возвышение, которое Бруно установил перед мемориалом.
