Однако все же недоглядели. Мальчишки из расположенного поблизости пионерского лагеря забрались на закрытую территорию обкомовских дач, угнали моторку и начали кататься по водохранилищу. В дымину пьяный Разуваев это увидел, сел в катер и помчался догонять их и наводить порядок своими методами. Самосадов и Кузьмин увидели это слишком поздно. На их глазах катер врезался в моторку и разнес ее в щепки. Один мальчик – Витя Сорокин – утонул сразу, двух других с тяжелыми травмами доставили в больницу. Миша Савиных умер на операционном столе, а Юра Петраков после операции находился в реанимации без сознания, но прогнозы были неплохими. Все-таки Дмитрий Васильевич Евтеев был превосходным хирургом и за операционным столом сделал практически невозможное.
Но это было опасно: мальчик придет в себя и расскажет, что наделал пьяный Разуваев, тем самым поставив крест не только на карьере самого Разуваева, но и на службе тех, кто должен был оберегать его от неприятностей. Пришлось взять в оборот доктора Евтеева, который сперва пришел в ужас от того, что ему предлагали, но как-то быстро сломался, не устояв перед сулимыми благами: переводом в Южноморск с солидным повышением и трехкомнатной квартирой. И еще, конечно, свою немалую роль сыграл страх: пойти наперекор могущественному КГБ в те годы казалось немыслимым. Это сейчас такую службу, как ФСБ, мало кто боится, они все больше террористами да шпионами занимаются, а в те времена они могли все и даже больше чем все. Перекрыли бы кислород на всю оставшуюся жизнь, если вообще на свободе оставили бы, а то и в психушку могли пожизненно запихнуть. Доктору всего-то и нужно было неправильно интерпретировать показания приборов и симптомы и назначить препарат, который в данном случае окажется смертельным. Уговаривал доктора Евтеева Коля Самосадов, Кузьмин же был просто поставлен перед фактом.
Все сошло гладко, мальчик скончался, не приходя в сознание, материалы проверки по несчастному случаю передали в архив, Разуваев получил свою Звезду Героя и ждал повышения от кандидата в члены ЦК, при этом частенько наезжал в Москву попариться в баньке со столичными девочками, одной из которых и была Лариса Кротова, человек доверенный и проверенный, состоявшая на связи с Самосадовым. Лариса все видела, все слышала, много чего знала и понимала, но умела крепко держать язык за зубами. Словом, для Николая Самосадова была человеком незаменимым.
Слушая пьяную болтовню Разуваева, она много чего узнала, в том числе об истории на водохранилище, и, когда решила «соскочить» и жить обычной гражданской жизнью, пустила свои знания в ход, угрожая Самосадову предать историю огласке, если он ее не отпустит и не поможет устроиться. Самосадову пришлось согласиться, но он начал вынашивать план устранения Ларисы. Тут очень удачно подвернулся Валерка Стеценко, он ходил под «расстрельной» статьей и легко дал себя уговорить совершить новое преступление и отделаться всего восемью годами – за пьяное убийство на бытовой почве больше не дали бы.
«Значит, Хан сказал правду, и мама действительно была проституткой, – думал Кротов, слушая Геннадия Антоновича и удивляясь собственной отстраненности от этого рассказа, словно речь шла не о его матери и в конечном итоге не о нем самом. – И Хан не ошибся в своей конструкции, дядю Валеру наняли для того, чтобы он убил маму, разыграв пьяную ссору на бытовой почве. Он все врет, этот Кузьмин, он думает, что я не знаю про смерть Самосадова, и врет, сваливая вину на него. Он совершает ошибку, думая, что я был слишком маленьким и ничего не помню. Я действительно многого не помню, я не помню имен, обстановки, названий городов и улиц, я не помню, кто в чем был одет и кто что сказал. Но лица я не забываю никогда. Я помню их все и могу по памяти нарисовать любое. И Кузьмина я вспомнил, как только увидел. Конечно, он постарел и изменился, но все равно я его узнал, он приходил к маме несколько раз между тем днем, когда она привезла меня в Москву от тети Ани, и днем нашего переезда в ту квартиру, где ее потом убили. Кузьмин приходил один, никакого другого мужчины с ним не было, иначе я бы и его запомнил… Наверное, мне нужно как-то отреагировать на сообщение о том, что мама занималась проституцией и ее убили по заказу, я же не должен показывать, что уже знаю об этом. Но как отреагировать? Вопросы задавать? Демонстрировать недоверие? Биться в истерике? Что делать-то?»
– Я вам не верю, – твердо произнес Кротов. – Может быть, мама была неразборчива в связях, я это допускаю, но она не могла быть проституткой. А значит, и история ее убийства – тоже ложь. Вам просто очень нужны деньги, и вы выдумали все это, чтобы их заработать.
* * *
– А что, неплохой ход, – одобрительно кивнул Стасов. – Ты подсказал?
Ханлар Алекперов отрицательно покачал головой:
– Нет, это его импровизация. Молодец Кротов, сообразил, что нужно делать вид, будто информация для него новая и неожиданная. Я этот момент как-то упустил, когда готовил его к встрече.
В микроавтобусе, напичканном дорогой техникой, было душно и накурено. Технику для прослушивания происходящего в квартире Кузьмина раздобыл Стасов, Хану это при всем желании не удалось бы, ведь дело Кротова не входило в круг его служебных обязанностей.
– В общем, как мы и ожидали, Кузьмин все валит на своего умершего коллегу Самосадова, – подала голос Настя Каменская, закуривая очередную сигарету, – хотя ежу понятно, что рассказывает он о себе. Самосадов-то умер два года назад, кто же тогда убил Стеценко, если не сам Кузьмин?
– Торопишься, Настя, – отозвался Хан. – Причастность Кузьмина к убийству Стеценко – это только одна из версий. Остается еще множество других, и хотя на территории твой дружбан Коля Селуянов всех оперов на уши поставил, все равно нельзя быть уверенным, что они проверили все досконально и полно. Кстати, обратите внимание: про убийство Стеценко он вообще молчит, ни слова не говорит. Придраться не к чему.
Стасов потянулся к термосу, налил себе горячего чая и с удовольствием откусил огромный кусок от принесенного с собой гамбургера.
– Это точно, – сказал он, дожевывая, – при такой постановке вопроса Кузьмина привлекать к ответственности не за что: доктора подстрекал не он, и Стеценко на убийство уговаривал тоже не он, а якобы покойный Самосадов. Хитрый, подлюга. Но ничего, и на него управа найдется, мы информацию Селуянову скинем, пусть сыщики с территории с ней поработают, авось и прижмут этого гада. Каменская, гамбургер будешь?
Ей очень хотелось есть, но она понимала, что Стасов при его габаритах наверняка испытывает голод более сильный, чем она сама.
– Не буду, спасибо, Владик.
– Тогда я его доедаю, с тобой не делюсь? – с надеждой спросил Стасов.
– Доедай, конечно. Если что – я за мороженым сбегаю, вон киоск стоит.
– Это мысль! – оживился Владислав. – Давай-ка сбегай, купи на всех, а мы пока послушаем. Мне шоколадного.
– А мне ванильного, – тут же откликнулся Алекперов.
Спорить не хотелось. Но и идти за мороженым не хотелось тоже. А вот есть, наоборот, хотелось. И когда же она научится наконец быстро соображать, давать правильные ответы, не говорить лишнего и не попадать в дурацкие ситуации?
* * *
– А если я найду дядю Валеру и спрошу, как все было? Не боитесь, что ваша выдумка разлетится в пух и прах? – спросил художник.
– Найди и спроси, – Кузьмин пожал плечами. – Только зачем? Неужели ты думаешь, что твой дядя Валера признается? Он будет намертво стоять на том, что убил твою маму на почве личной неприязни, из ревности. Ты ничего не добьешься и ничего не узнаешь.
«Это точно, – подумал Кротов. – Я действительно ничего не добьюсь и ничего не узнаю, потому что Стеценко мертв. Кузьмин не проявляет никакой нервозности, словно и вправду не знает об убийстве. А вдруг он ни при чем?»
– А вы не допускаете мысли, что дядя Валера, точно так же, как и вы, хочет денег и за деньги все расскажет?
– Да и ради бога! – рассмеялся Геннадий Антонович. – Он расскажет тебе все то же самое, что рассказал я. Ты просто дважды заплатишь за одну и ту же информацию и зря потратишь деньги.
«Нет, дорогой мой, Стеценко рассказал бы совсем другое. Он поведал бы, что это именно ты, а никакой не Самосадов, подбивал его сесть за бытовое убийство вместо «расстрельной» валютной статьи. И это означало бы, что именно ты, а вовсе не Самосадов, был заинтересован в устранении моей матери. Это твоей, а не его карьере угрожал бы скандал с Разуваевым. Потому что нельзя было просто так стать Героем Социалистического Труда и членом ЦК КПСС, тебя должны были рекомендовать и за тебя должны были поручиться уважаемые люди, которые не могли допустить, чтобы те, кого они рекомендовали и за кого поручились, не оправдали доверия. Эти уважаемые люди тебе и твоему начальству такого не простили бы, ведь это был бы удар лично по ним, по их репутации. Вы все лишились бы своих мест, званий и зарплат».
