Чу сидел в дальнем конце спиной к нему за одним столиком с женщиной, внешне похожей на латиноамериканку. Она что-то записывала в блокнот. Босх подошел к ним, отодвинул стул и сел. Лица Чу и женщины приняли такое выражение, словно они попали в компанию Чарлза Мэнсона[7].
– Я передумал насчет кофе, – сказал Босх.
– Гарри, – пробормотал Чу, – а я тут…
– Рассказываешь Эмили о нашем расследовании? – Он посмотрел в упор на Гомез-Гонзмарт. – Я не ошибся, Эмили? Или вы позволите мне называть вас Гони-Гони?
– Гарри, это вовсе не то, что ты подумал, – начал оправдываться Чу.
– Вот как? Неужели? А мне показалось, будто ты пришел в газету и выкладываешь все, что тебе известно о нашем деле.
Быстро протянув руку, он схватил со стола блокнот.
– Эй! – закричала журналистка. – Это мое!
Гари начал читать записи. Они были сделаны в виде стенографии, но он заметил несколько раз повторяющуюся группу букв «Мкн» и фразу «часы + ссадины = ключ».
Этого было достаточно, чтобы подтвердить его подозрения.
– Я ухожу, – объявила Гони-Гони, вырвав у него блокнот.
– Не спешите, – ответил Босх. – Посидите, вам обоим придется изменить планы.
– Вы не имеете права указывать мне! – возмутилась журналистка и так порывисто встала, что стул опрокинулся на спинку.
– Не имею, – согласился детектив. – Но в моих руках будущее и карьера вашего приятеля. Если они для вас что-нибудь значат, вы меня выслушаете.
Он выжидающе глядел на нее. Гомез-Гонзмарт, накинула на плечо ремешок от сумки.
– Эмили, – сказал Чу.
– Мне очень жаль, – ответила она. – А теперь простите – пора идти писать материал.
И удалилась, оставив побледневшего как полотно информатора. Чу смотрел ей вслед, пока Босх не вывел его из ступора.
– Чу, ты понимаешь, что наделал?
– Я думал…
– Ты погорел. Спекся. И теперь тебе лучше подумать, как остановить ее. Что конкретно ты ей сказал?
– Сказал… что мы привезли Маккуиллена и попытаемся его расколоть. Но не важно, признается он или нет: если травмы на теле Ирвинга совпадут с формой его часов, он все равно попался.
Разозлившийся Босх едва сдержался, чтобы не накинуться на Чу и не надавать ему подзатыльников.
– Когда ты начал снабжать ее информацией.
– В тот самый день, когда мы начали расследование. Я знал ее раньше. Несколько лет назад она писала статью, и мы с ней встречались. Она всегда нравилась мне.
– И на этой неделе она объявилась, подергала за веревочку, и ты выложил ей все про мое расследование.
Чу в первый раз поднял на Босха глаза.
– Вот здесь, Гарри, ты попал в точку. Твое расследование, а не наше.
– Но зачем, Дэвид? Зачем ты это сделал?
– Ты сам это сделал. И не называй меня Дэвидом. Я вообще удивляюсь, что ты помнишь мое имя.
– Что? Я это сделал? Что ты мелешь?
– Ты, ты. Отстранил меня от всего, ни к чему не допускаешь, отодвинул в сторону. Сам занимаешься расследованием, а меня бросил на другое дело. И не в первый раз – вечная история. Так с напарником не поступают. Если бы ты правильно вел себя со мной, я бы ничего такого не сделал!
Босх заговорил спокойнее. Он заметил, что сидящие за соседними столиками начали коситься на них. Все они были журналистами.
– Мы больше не напарники, – сказал он. – Закончим эти два дела, и подавай заявление о переводе. Мне безразлично, куда ты денешься, – лишь бы не оставался в нашем отделе. А если заартачишься, я всем расскажу, как ты продал напарника и расследование последней вертихвостке. Ты станешь изгоем, тебя не возьмет ни один отдел, разве что служба внутренней безопасности. Будешь смотреть на всех со стороны.
Босх встал и пошел прочь. Чу едва слышно окликнул его, но он не обернулся.
Когда он вернулся в комнату для допросов номер один, Маккуиллен сидел, сложив на столе руки. Бывший полицейский, явно не догадываясь, какую роль в их разговоре сыграют часы, бросил взгляд на циферблат и поднял глаза на Гарри.
– Тридцать пять минут. Я думал, вы с лихвой перекроете час, – заметил он.
Босх сел напротив и положил на стол перед собой тонкую зеленую папку.
– Извините, – ответил он. – Надо было кое-кого ввести в курс дел.
– Нет проблем. Я позвонил на работу. Если понадобится, меня заменят на всю ночь.
– Отлично. Полагаю, вам известно, почему вы здесь. Надеюсь, у нас состоится разговор по поводу воскресного вечера. Думаю, чтобы защитить вас и формализовать нашу беседу, я обязан зачитать вам ваши права. Вы приехали сюда добровольно, но в моем обычае сообщать людям, в каком они положении.
– Хотите сказать, что меня подозревают в убийстве?
Босх побарабанил пальцами по папке.
– Я бы так не формулировал. Сначала мне необходимо получить ответы на несколько вопросов, а затем я сделаю выводы.
Босх открыл папку и извлек из нее верхний лист: отказ от гарантируемых конституцией прав. В их числе было право потребовать присутствия адвоката во время допроса. Гарри зачитал документ вслух и попросил Маккуиллена подписать. Подал ему ручку, и бывший коп, а теперь диспетчер таксомоторной компании без колебаний поставил подпись.
– А теперь, – продолжал Босх, – вы готовы сотрудничать и говорить со мной по поводу воскресного вечера?
– До определенного предела.
– И где этот предел?
– Пока не знаю, но мне хорошо известен механизм. Время идет, однако некоторые вещи остаются неизменными. Вы здесь для того, чтобы убедить меня сесть в тюрьму. Я же приехал, понимая, что вы черт-те что вбили себе в голову. И если сумею помочь вам, не намотав при этом свои кишки на ржавый гвоздь, я это сделаю.
Босх откинулся на спинку стула.
– Вы помните меня? Помните мою фамилию?
Маккуиллен кивнул:
– Конечно. Я помню каждого в той специальной комиссии.
– Включая Ирвина Ирвинга?
– Разумеется. Тот, кто наверху, запоминается лучше, чем другие.
– Я был в самом низу, и мое мнение ничего не значило. Не ручаюсь за достоверность, однако считаю, что вас сознательно спалили. Нужно было кем-то пожертвовать, и этим человеком оказались вы.
Маккуиллен сцепил на столе руки.
– Все последующие годы мне было плевать на это. Поэтому, Босх, не старайтесь проявлять ко мне сострадание.
Гарри кивнул и подался вперед. Маккуиллен предпочитал играть жестко. Он был либо слишком хитер, либо слишком глуп, если надеялся продержаться один на один без адвоката. Босх решил подыграть ему.
– Хорошо, не будем ходить вокруг да около. Почему вы сбросили с гостиничного балкона Джорджа Ирвинга?
Маккуиллен криво улыбнулся.
– Прежде чем говорить об этом, я хочу получить кое-какие гарантии.
– Что за гарантии?
– Никаких обвинений по поводу оружия и прочих мелочей.
Босх покачал головой.
– Вы же утверждали, что вам известен механизм. В таком случае должны понимать, что я не могу пойти на сделку. Это прерогатива окружного прокурора. Но со своей стороны подтвержу, что вы сотрудничали со следствием. Могу даже попросить для вас льготы. Но на сделку пойти не имею права, и вы знаете об этом.
– Вы хотите выяснить, что произошло с Джорджем Ирвингом. Я скажу вам, но только на этих условиях.
– Оружие и какая-то мелочевка?
– Именно. Оружие и еще одна ерунда.
Босх не видел смысла в словах Маккуиллена. Если он признает, что убил Джорджа Ирвинга, то обвинения в ношении незарегистрированного оружия будут второстепенными и несущественными. Отсюда следовал вывод: Маккуиллен не собирается признавать себя виновным в смерти Ирвинга.
Возникал вопрос: кто с кем играет? Босх хотел убедиться, что верховодит он.
– Вправе обещать одно: постараюсь вам помочь. Вы мне расскажете, что произошло воскресным вечером, а я не стану придираться к мелочи. Это самое большее, что я готов сейчас предложить.
– Похоже, придется положиться на ваше слово, Босх.
– Даю вам слово. Давайте начнем.
– Мы уже начали. И вот вам мой ответ: я не выбрасывал Джорджа Ирвинга с балкона «Шато-Мармон». Он упал оттуда сам.
Босх откинулся назад и начал барабанить пальцами по крышке стола.
– Бросьте, Маккуиллен. Почему вы решили, что я поверю этому? Неужели полагаете, что этому вообще кто-нибудь поверит?
– Я ничего от вас не жду, просто говорю, что не делал этого. Вы все неправильно поняли. С самого начала подошли предвзято, пусть даже основывались на некотором наборе косвенных улик. Сложили все вместе и заключили, что я убил Ирвинга. Но я не убивал его, и вы не в состоянии доказать обратное.
– Что ж, надейтесь.
– Надежда тут ни при чем. Я знаю, что не можете доказать, потому что не убивал.
– Давайте начнем с начала. Вы ненавидите Ирвина Ирвинга за то, что он сделал двадцать пять лет назад. Бросил вас на растерзание, разрушил карьеру, если не жизнь.
– Ненавижу – сложное понятие. Конечно, я ненавидел его прежде, но с тех пор прошло много времени.
– А как насчет воскресного вечера? Какое чувство вы испытывали к нему?
