– То, что ты говоришь, похоже на плохой гангстерский фильм, Воге. Но тебе, черт возьми, явно не хватает обаяния Богарта. Ты передергиваешь мои слова, не даешь мне говорить, приписываешь мне то, о чем я и не думал.
Я сделал два шага к нему.
– Если… – начал он.
– Если ты заткнешься хотя бы на две минуты, – прервал я его, – и прекратишь наслаждаться собственным красноречием, тогда какой–нибудь бедняга, вроде меня, сможет вставить пару слов, как полагаешь.
– «Какой–нибудь бедняга» – это либо очень емкий автопортрет, либо…
– Называй как хочешь. Пятитомным романом, если нравится. Я знаю, что не Джокер убил Юнаса Андресена, и я не собираюсь его в этом обвинять, да и полиция, впрочем, тоже.
– Ты знал? – произнес он беззвучно, одними губами, я ничего не услышал.
– Я ставил машину перед домом на стоянке, и мы разговаривали с Джокером как раз тогда, когда произошло убийство. Хитро, тебе не кажется?
– Хитро, – повторил он с сарказмом.
– Юнас Андресен был убит, – продолжал я, – убит выдвижным ножом. И именно поэтому я здесь. В прошлый раз ты говорил мне – ты много чего мне наговорил тогда и о жизни, и обо всем прочем, – ты упомянул о целом «складе» ножей, хранящемся у тебя здесь. И я подумал (иногда случается, что я думаю, Воге), и я подумал: такой нож есть не у всякого и его обычно не покупают накануне убийства. Такой нож просто имеют, с ним надо родиться и вырасти, или это вещь, которую надо «достать». Но, как я уже говорил, его не купить, тем более если намерен проткнуть им кого–то. Такой нож можно украсть. Как видишь, я подошел к главному, Воге. Очень простой вопрос или два вопроса: где и как ты хранишь эту свою коллекцию? Насколько надежно? Возможно ли допустить, что кто–то посторонний мог бы присвоить себе один экземпляр? В этом случае – не пропадал ли у тебя нож в последнее время?
Я хлопнул в ладоши и развел руки в стороны.
– Это так просто, Джинджа [16]! Станцуем?
Я сделал несколько быстрых маленьких танцевальных шажков. Я умел быть смешным, когда мне не нравилась публика или наоборот.
Воге недоверчиво смотрел на меня и произнес сухими непослушными губами:
– Нет. У меня не было пропаж, Веум. Я храню их надежно. Еще ни один нож не пропадал.
– Где ты их хранишь? Здесь?
– Нет, Веум. – Боге скис. – Не здесь. Дома, в ящике под замком.
– – А где ты живешь?
– Я живу здесь. Ты что, не знал? Мне это полагается по долгу службы.
Я с иронией огляделся кругом.
– А где же ты держишь свое грязное белье?
– На двенадцатом этаже в этом доме, Веум. В чудненькой маленькой двухкомнатной квартирке с видом на весь этот рай и прочие подобные прелести.
– Какие? Рынок? Разве он еще не переехал отсюда?
– Так что зря ты пришел, Веум. Мне пора с тобой попрощаться.
Мне больше нечего было ему сказать, но мне хотелось его унизить. Меня что–то беспокоило, но я не понимал что.
– Полиция, естественно, сняла отпечатки пальцев на ноже. Я полагаю, ты не будешь возражать, если я подскажу им, чтобы они взяли и твои отпечатки для идентификации.
Но Воге не оскорбился. Он оказался выше этого.
– Нет, конечно, – сказал он, – с удовольствием. Я никогда не любил этих хамов из уголовной полиции, но чего не сделаешь для старых друзей. Что ж, я с радостью потанцую, Фред [17], с удовольствием. Но не с тобой.
Я стоял и разглядывал его: лысина, обрамленная светлыми завитками за ушами, и темная щетина на подбородке.
– Что ж, – сказал я, прежде чем удалиться, – спасибо за помощь.
Я пошел по длинному бетонному коридору с тяжелым сырым воздухом мимо красных стрелок… и вдруг остановился. Я стоял и размышлял: Воге был когда–то молодым, у него не было лысины, у него могли быть густые светлые курчавые волосы, и еще не было такой темной щетины, и на щеках был только пушок, а может, он тогда тщательно брился…
Я повернулся и пошел обратно в клуб. Воге стоял в дальнем конце в дверях, ведущих в его маленькую контору. Он тотчас заметил, что я вернулся, но ничего не сказал, а только вопросительно посмотрел на меня.
Я сделал два шага по комнате и остановился.
– Ты когда–то был знаком с Венке Андресен, – сказал я. – Когда–то давным–давно. Я видел тебя в старом альбоме с фотографиями.
По его лицу я понял, что попал в яблочко.
36
Казалось, я застал его на месте преступления: с пятерней, засунутой в банку с вареньем. Я внимательно смотрел на него и с каждой секундой все больше и больше убеждался, что был прав. Он знал Венке Андресен, и его фотография до сих пор есть в ее альбоме. А теперь он работает здесь, на расстоянии нескольких сот метров от того места, где недавно лежал труп бывшего мужа Венке, жестоко убитого кем–то. Совсем не обязательно это должно было иметь какую–то связь, но было подозрительно, почему он сам не сказал об этом.
– Ну и что? – высоким напряженным голосом спросил Воге без тени сарказма. – Какое значение может иметь тот факт, что я знал ее давным–давно?
– Все приобретает значение, если кто–то погибает, как Юнас. Ты был в нее влюблен. Ты следовал за ней повсюду. Куда переезжала она, туда ехал и ты. Я слышал о безумных влюбленных, которые отправлялись гораздо дальше, чем ты, только бы быть рядом с любимой.
– Иди к черту, Веум, – сказал он нервно, – ты мне так не нравишься, что…
Он сделал несколько неуверенных шагов ко мне.
– Так не нравлюсь, что ты готов вспороть мне живот? Ты всегда так поступаешь с теми, кто тебе не нравится, Воге?
Лицо его покраснело, стало жестким.
– Скажи спасибо, что нет свидетелей, Веум, не то пришлось бы тебе отвечать за это в суде. Ты мне не нравишься, потому что всегда делаешь поспешные выводы, потому что всегда приписываешь людям поступки, которых они не совершали.
– Это уже старо, Воге, – так говорит один мой знакомый, которого я только что встретил.
– Все было не так, Веум, – продолжал Воге. – Да, я знал Венке и раньше. Мы встречались пару месяцев в конце лета – в августе – сентябре. Но ничего не было. — Я… – он пожал плечами, – я надеялся на что–то большее. Она была так не похожа на других женщин, которых я до этого знал. Не столько в интеллектуальном плане, но более открытая, восприимчивая, податливая. Женственная и приятная – короче говоря, женщина, которую можно полюбить крепче, чем других. Но ей – ей этого было не нужно… И мы разошлись, и больше ничего не было. Каждый пошел своей дорогой. А когда я случайно встретил ее здесь, выяснилось, что она живет в этих домах. Но это была чистая случайность.
– Когда это было, эти месяцы позднего лета?
Он смотрел на меня совершенно равнодушно. Он был как старая высохшая губка, лежащая у классной доски в конце длинного сухого лета.
– Это было, наверное, в шестьдесят шестом, нет, в шестьдесят седьмом году. Одиннадцать лет назад. С тех пор прошла целая вечность, Веум.
Одиннадцать лет. Он прав: это целая вечность. В августе – сентябре 1967 года я еще учился в Ставангере. Я только что познакомился с Беатой, и мы гуляли по пляжу, и нам казалось, что мы можем идти без конца и, если надо, обогнуть Ярен, держась за руки, и ветер с моря будет дуть нам в лицо, а кровавое закатное солнце светить в спину. 1967 год – с тех пор прошла вечность, много вечностей…
– Но, может быть, ты помнил о ней всегда? Она ведь была такая необычная, как ты сказал. Ведь у нас, у мужчин, так бывает. У каждого из нас есть женщина, которую мы когда–то любили, а потом мечтаем о ней до конца своей жизни. Но лучше, если мы с ней не встречаемся, потому что потом она начинает подкрашивать волосы и грудь ее теряет упругость, появляется живот. Короче, она стареет, как и мы. Мечты не бывают вечными. Любая мечта, в сущности, есть иллюзия. Дело просто в том, что некоторым труднее признать этот факт, чем другим.
– Я осознаю это, Веум. Но вернее сказать, что у меня и мечты–то не было. Или была очень недолго. Я встретился здесь с Венке как со старым школьным товарищем, которого знавал давным–давно, с которым было много общего. Но теперь ничего общего не осталось, прошло время, и я разговаривал с ней как и с любым другим старым знакомым. Вот и все.
– Правда? Это все? И часто ты с ней встречался?
– Я с ней не встречался, Веум. Я изредка случайно с ней сталкивался.
– А ее муж?
– Я его никогда не видел, не представляю даже, как он выглядел.
– Ты понимаешь, что я могу спросить обо всем этом у самой Венке?
– Так спрашивай! Спрашивай, пока не лопнет глотка. Она не умеет говорить неправду.
Правда – опасное понятие. Никогда не знаешь, в какой момент она начинает расти и вдруг становится чрезмерной. Гюннар Воге был похож на Человека, хорошо это понимающего, потому что его лицо вдруг изменилось, будто ему дали попробовать что–то непривычное.
– Где ты был во вторник вечером, Воге?
– Я думаю, тебе лучше попросить полицию, чтобы они это у меня выяснили, Веум. Тебя это не касается.
