Ознакомительная версия.
— Ты лучше мне скажи вот что… — хмурясь, сказал он Алевтине. — Ну, во-первых, огромная тебе благодарность за помощь, поверь, я не забываю доброго отношения своих друзей. Но я хотел бы уточнить кое-что… И это — во-вторых. Ты в кассе проверила этого Городецкиса?
— Ну разумеется.
— А на билетном контроле была?
— Это зачем?
— А вдруг он не улетел? Билет купил, зафиксировал себя, так сказать, официально и отвалил. Как? Нереально?
— Саша, я и не подумала… — испугалась Аля.
— Что ж теперь делать?.. — философски заметил Турецкий, указав тем самым на существенный прокол в оперативной деятельности. И чем, надеялся, сумел снять негативный эмоциональный настрой девушки в отношении слишком уж «лежащей на поверхности», видимо, в ее понимании, гостиничной истории в Воронеже. Может, Плетнев или Щеткин дали неполную либо одностороннюю информацию по этому делу? Если кого-то в «Глории» они информировали вообще — ту же Алю, например. Что — вряд ли. Но могли ведь и просто обмолвиться, между прочим, совсем без повода, а ревнивая, видите ли, девушка сразу все переиначила, истолковала по-своему. Нет, пресекать! Только пресекать — причем сразу и на корню! И никаких разговоров на эту тему. О деле надо думать…
Но неожиданно пришедшая в голову мысль о билете «зациклила» внимание. А ведь надо обязательно проверить! Тем более что Ирка ни о какой охране и слышать не желает. Это для нее сплошной абсурд. И напрасно…
Разговор с ней тем же вечером решительно ничего не дал, наоборот, едва не поругались, что было бы очень некстати — в его-то положении. Решил на то время, пока он пребывает в Латвии, — а это продлится неизвестно сколько! — попросить Колю Щербака или Филиппа Агеева «поездить» за Ириной незаметно. Но только до того момента, пока он сам не выяснит абсолютно точно, где находится Городецкис. А это можно будет завтра же узнать, во-первых, в аэропорту — сам и займется, нечего девушку гонять, а во-вторых, там, на взморье. Где еще предстояла и тяжкая миссия встречи и разговора с Еленой Георгиевной — там, в ее доме, в Дубултах…
Но, как оказалось, этот последний момент был хоть и неприятным, и тягостным, однако самым простым во всей акции.
Меркулов разговаривал с начальником Департамента уголовной полиции. Тот в середине девяностых годов был заместителем прокурора Латвийской Республики, с тех пор они и знакомы. Надеясь на то что прежние их отношения переменчивое и плохо предсказуемое время не сильно изменило, Константин Дмитриевич изложил ему ту версию гибели женщины, которую ему предложил Саня. Ну, посочувствовали, разумеется, и Ивар Янович Пурвиекс, так его звали, обещал оказать Турецкому посильную помощь, когда она потребуется. И со своей стороны тоже обещал поддержку.
Но Александр Борисович, после посещения Елены Георгиевны, начал свои деловые визиты не с него, а с бывшего следователя по особо важным делам, ныне довольно-таки успешного адвоката Лазаря Иосифовича Дорфмана. Дорфманиса, как он теперь значился на бронзовой табличке, привинченной у входа в его адвокатскую контору, расположенную в уютном особнячке в Майори.
Турецкого встретил высокий и стройный молодой человек, представившийся помощником адвоката Димитрасом Вилипсом. Был этот типичный «блондинистый», с прозрачными светлыми глазами, прибалт по-европейски вежлив и холоден. Впрочем, возможно, такое впечатление возникало от его «льдистого», равнодушного взгляда. Но, как чуть позже выяснилось, Лазарь звал его просто Димой, разговаривая с Турецким на нормальном русском языке, правда, с небольшим «южным» акцентом, а вовсе не прибалтийским. И всякий раз при упоминании имени Дима помощник тайком от шефа недовольно морщился. И Турецкий подметил это, но постарался сдержать улыбку.
Без тени эмоций Димитрас попросил немного подождать, указав на удобное кресло и массу цветных глянцевых журналов с полуголыми красотками, и предложил чашечку кофе. Напиток был достойным — крепким и душистым. Александр Борисович и две чашки выпил бы, но проявлять вот так, откровенно, «российскую непосредственность» не хотелось. Наверняка чуть позже сам Лазарь предложит и рюмку коньячку, и тот же самый кофе. Поэтому не стоило торопить события.
Так оно и случилось. Встреча была теплой, по-старому дружеской. Бывший «важняк» постарел, конечно, но и приобрел истинную, а не показную вальяжность преуспевающего западного коммерсанта. Они, эти деятели, не раз убеждался Турецкий, разительно отличаются от российских коллег своей «европейской» манерой поведения и своеобразным корпоративным имиджем. И хотя многие «россияне» распрощались уже с малиновыми пиджаками, толстенными «голдами» на мощных шеях и пачками «бабла» по карманам, формы общения наших отечественных коммерсантов нередко представлялись более подходящими для какой-нибудь балашихинской братвы.
Лазарь же выглядел истинным европейцем. Строгий костюм, определенно от Армани, галстук-бабочка, малюсенькие золотые очочки — идеальный вариант и для беседы, и для беглого чтения, мощные часы на волосатом запястье, наконец, роскошные мягкие туфли, хрен знает от кого, но тоже дорогого. Хотел бы Александр Борисович назвать все это, вместе взятое, модным «прикидом», да язык не повернулся. Этот крупный, уверенный в себе господин смотрелся именно господином, и никем другим.
Под рюмочки отличного французского коньяка «БОЭН ХО» двадцатилетней выдержки, которого еще как-то не доводилось употреблять Александру Борисовичу, и, естественно, все того же отличного кофе текла неспешная беседа, перемежаемая восклицаниями типа «а помнишь?»…
Решив не «темнить» перед старым приятелем, Александр Борисович пересказал ему всю историю, максимально приближенную к правде. То есть за исключением лишь некоторых несущественных для следствия, интимных деталей. Но в таком ключе, чтобы у Лазаря, который, как помнил Александр, никогда и сам прежде не был равнодушен к женским прелестям, не осталось и сомнений в том, что «чудовище», в смысле Турецкий, обошелся с красавицей не по-мужски и не воспользовался, причем с неоднократным успехом, представленной ему прекрасной возможностью. И это обстоятельство тоже должно было свидетельствовать в пользу Александра, имевшего в данном деле глубоко личные мотивы, которые он и не собирался скрывать от приятеля. В другом месте и разговор был бы иным. Иначе о чем им, двоим, вообще и говорить-то? Да, к сожалению, веселое и печальное — всегда рядом. Наслаждение и трагедия… Нормальные мужчины это понимают. В противном случае как же рассчитывать и на взаимопонимание, и, разумеется, на взаимопомощь!
Не забыл Александр Борисович сказать Лазарю Иосифовичу и о миссии Константина Дмитриевича, ибо Дорфманис тоже давно знал Меркулова. Но для того чтобы отправиться в Департамент уголовной полиции, Турецкий хотел бы сперва заручиться несомненно важными и профессионально грамотными — в условиях суверенной Латвии — советами старшего коллеги.
Потом Александр Борисович выразил надежду, что, возможно, адвокатское бюро Лазаря Иосифовича заинтересуется защитой интересов оставшейся в одиночестве матери погибшей Эвы. И на всякий случай, скорее для информации, продиктовал адвокату ее адрес в Дубултах.
И в довершение всего он положил перед адвокатом копию обвинительного заключения Московского городского суда по уголовному делу пятнадцатилетней давности, связанному с подделкой валюты, после чего осужденный Городецкис А.М. и был передан судебным органам Латвийской Республики. Где отсидел свой срок «от звонка до звонка». А выйдя на свободу, не оставил своих уголовных замашек.
Свою собственную «вину» в этом уголовном деле «о незаконном производстве и сбыте фальшивой иностранной валюты в особо крупных размерах», судимую одинаково строго во всех странах, Александр Борисович также признал и вспомнил несколько эпизодов, которые, несомненно, оказали решающее влияние на освобожденного преступника, ослепленного жаждой мести своему «преследователю» Турецкому. Очевидно, у того все еще тлела в душе уверенность, что если бы его, как он надеялся, как просил сам и настойчиво навязывал через своих посыльных, в первую очередь следователю Турецкому, словом, если бы его сразу передали правоохранительным органам Латвии, то и приговор был бы гораздо мягче. Ну, с учетом весьма непростых в ту пору межгосударственных отношений. Сбывал-то он валюту все-таки в России, чем подрывал основы ее экономики, а никак не своего родного государства! Имелся и такой мотив. И поэтому жесткий и суровый, что называется под самую планку, приговор в Москве, несомненно, оказал сильное «политическое давление» и на латвийские судебные органы. И они уже не могли, что называется, по определению, не считаться с такой позицией соседа. Что Европа скажет? Не говоря об Америке! Свободная, демократическая Латвия подрывает экономические основы других государств с помощью собственных преступников-фальшивомонетчиков?! С помощью поддельных американских долларов? Да ведь скандал на весь белый свет! Кому он нужен?! А все — проклятый Турецкий!..
Ознакомительная версия.
