— Юра, как ты себя чувствуешь?
— Ничего, лучше, — очень тихо ответил он. Астафьев и в самом деле чувствовал себя гораздо лучше. Голова болела, но как-то остаточно.
Ольга же была вне себя.
— Нет, они что там, в конторе, совсем охренели! У человека жесточайшая контузия, а они его допрашивали три часа!
Юрий был настроен философски.
— А что ты хотела? Я один там остался жив, на втором этаже. Кроме меня никто ничего не знал, что там было.
— Ага, а если бы тебя хватил инсульт, то мне что потом делать? Бросать работу и ухаживать за инвалидом?
— Ну, не переживай так. Все же обошлось.
— Не совсем. Ты знаешь, что сделали эти наследники Берии?
— Что?
— Они дали интервью нашим телевизионщикам, и Рождественский сказал, что главный свидетель остался жив, и они надеются, что он даст исчерпывающие показания.
Юрий, невольно присвистнул.
— Это что, они теперь могут пальнуть из «Буратино» по окнам этой больницы?
— Вполне.
— Радостно. Хотя, у меня по жизни роль наживки, ты, разве, забыла? И у меня это хорошо получается. Ловится только крупная криминальная рыба.
— Да, пошел ты на фиг! Мне от этого что, легче?
— Да нет, просто я даже благодарен этим козлам. Ты, кажется, уже не сердишься на меня за тот дурацкий разговор.
Ольга иронично хмыкнула.
— Как это не сержусь? Еще как сержусь. Просто ты каждый раз находишь оригинальный метод мириться — попадаешь в засады, в больницы, всегда чуть живой. Я ведь тебя уже не люблю, Астафьев! Ты своими изменами всю любовь мою выжег. Мне тебя просто жаль, как приблудного пса. И надоел, и выгнать жалко — погибнет ведь на морозе, без пищи и ласки, гаденыш.
Ольга побыла рядом с ним еще полчаса, рассказала все кривовские новости, чмокнула в щечку, и ушла абсолютно уверенная в том, что до ее мужа теперь никто не доберется. Ведомственный госпиталь был нашпигован охраной, как французская булка, испеченная в таджикской пекарне тараканами.
Пока Астафьев отлеживался в госпитале МВД, для него начались новые неприятности. Их принес в отделение Олег Гусев.
— Мужики, приколитесь! Тут нашего Астафьева полощут как тряпку в проруби, — заявил он, бросая на стол толстую газету.
Это была самая крупная в губернии газета под еще советским названием "Железногорская правда". Сначала оперов порадовал заголовок: "Убийца детей". Чтобы читатели представляли, как выглядит этот самый убийца, рядом была напечатана фотография Астафьева, явно сделанная во время суда. Но, самым убойным был текст.
— И тогда этот холодный убийца не колеблясь нажал на курок…
— Какой курок? Что они привязались к этому курку? — не выдержал, и прервал громкую читку Колодников. — Нажимают не на курок, а на спуск, или на спусковую скобу.
— Да не мешай ты! — Прервал его Демин. — Такие статьи и половину детективов пишут те, кто оружие в руках не держали. Что там дальше?
Олег начал искать место, на котором его тормознули.
— Так, где это? А, вот!"…нажал на курок. Мальчик чудом остался жить, пуля пробила все жизненно важные органы, и только мастерство хирурга спасло его жизнь. При этом в личном разговоре этот псевдогерой признался, что хотел стрелять в голову подростку, и только потом решил выстрелить ниже. Ну а беспрецедентный нажим, который опера во главе с неким майором Колодниковым устроили подросткам, привел к тому, что они признались в совершении более десятка преступлений. Совершенно понятно, что те дела, которые эти менты не сумели раскрыть в последнее время, они просто повесили на несчастных детей…"
— Ни х… себе! Вот это дети! — взорвался Демин.
— И это мы им повесили!
— Нормально!
— Убивать надо таких журналюг!
Матершиные комментарии неслись со всех сторон.
— Тихо-тихо-тихо! — прервал их Колодников. — Давайте дочитаем, что они там в конце предлагают.
Концовка статьи сводилась к тому, что прокуратуре надо пристальней присмотреться к этому делу. По мнению автора должны были сесть не «дети», а именно опера. Они еще обсуждали статью, когда открылась дверь, и в кабинет протиснулась худосочная фигура старшего Колокольникова.
— Можно? — спросил он.
— Что тебе, Виталий? — спросил Демин.
— Мне бы того, сына моего выпустить. А то он, говорят, совсем и не виноват.
Милиционеры переглянулись.
— Кто тебе это говорит? — спросил Зудов.
— Ну, эта, худая такая.
— Кашина?
— Ну да.
— Начинается, — пробормотал себе под нос Колодников.
Паша Зудов думал о другом.
— Да, хорошо, что Юрке сейчас не до этого. А то бы расстроился, наш красавчик.
В это самое время в прокуратуре должна была состояться важная встреча. Бабушка Жени Хало, Анна Самохина — та самая правозащитница в круглых очках, и адвокат Антонина Кашина ждали в кабинете Марата Касимова свидания со своим подзащитным.
— Еще пару недель, и я развалю это дело до конца, — тихо говорила Кашина на ухо Нине Андреевне. — Я уже нашла там пару зацепок, по которым можно освободить всех.
— Это хорошо бы было, — вздохнула Нина Андреевна. — Спасибо тебе, Тонечка, за то, что ты делаешь для Женечки.
— Да что вы, тетя Нина. Единственного племянника и не отмазать от тюрьмы? Да не я это буду.
Тут завели Жука. Пока милиционер отцеплял наручники с рук малолетки, бабушка сквозь слезы рассматривала любимого внука. Тот и прежде не отличался полнотой, а сейчас кожа лица словно обтягивала кости черепа, нос заострился, и редкие веснушки как бы поблекли. Еле дождавшись, пока внука освободят от наручников, она обняла его.
— Женечка! Милый, как ты похудел!
— А что вы хотите? На тюремной баланде еще никто не поправлялся, — съехидничала Кашина.
— Нет, они по полной программе ответят за все это! — взорвалась Самохина. Она поправила очки и торжественно заявила: — Об этом безобразии мы уже заявили на своем сайте, и мне уже звонили из "Геральд трибун". Скандал будет международным.
Между тем сам Женечка вяло реагировал на все происходящее. Он был в каком-то заторможенном состоянии. Никто из присутствующих не знал, что за эти дни в заключение у Жени Хало сильно поехала крыша. Причиной этого была стремительно развившаяся в заключении клаустрофобия. Началось все с малого: его раздражал железное лязганье «кормушки», потом начало казаться, что потолок, тот словно начал опускаться вниз. Камера как будто становилась все меньше и меньше. Потом его начали раздражать соседи по камере, трое таких же как он малолеток. Он уже не играл с ними, как в начале, в «очко» самодельными картами, а последние сутки не обмолвился с сокамерниками ни словом. Его мозг словно плавал в каком-то аквариуме, и все находящиеся рядом люди казались нереальными.
Между тем в разговор ступил Касимов.
— Скажите, Хало, на вас оказывался нажим со стороны оперативников во время задержания и первичных допросов?
— Конечно оказывался, — тихо ответил Жук. Все эти ответы были обговорены еще в предыдущей встрече с Кашиной, и сейчас он отвечал как автоответчик.
— В чем это выражалось?
— Когда бабушка выходила, мне наступали ногой на вывихнутую ступню и требовали, чтобы я во всем признался.
— Фашисты! — воскликнула правозащитница. Анна Андреевна только смахнула с глаз слезинку. Кашина только улыбалась своими тонкими губами. Это все придумала она, и донесла до племянника на прошлом свидании. Допрос шел как по нотам, и вскоре Марат удовлетворенно кивнул головой, и, взяв в руки готовую бумагу, сообщил присутствующим: — Ну что ж, теперь нужно идти к зампрокурору.
Касимов упорно называл Малиновскую зам прокурора, а не и.о. Буквально через три минуты он вернулся со все той же бумагой в руках, но с явно расстроенным лицом.
— Черт! Малиновская уехала в Железногорск и сегодня ее не будет.
— Но она обещала быть на месте!? — возмутилась Кашина.
— Говорят, что вызвал областной. Хотя, наверняка помчалась в больницу к своему этому хахалю.
— Ну, скоро она будет ездить к нему на свиданку в тюрьму — радостно заявила Самохина.
— Так что же с Женечкой? — спросила Анна Андреевна. — Его же хотели отпустить сегодня.
— Не беспокойтесь, мы его отпустим завтра. Тут нужна только одна подпись и печать, — успокоил Касимов. — Переночует еще один раз в этом неприятном месте, а потом выйдет на свободу.
Пока шли все эти разговоры, сам подследственный сидел с отрешенным лицом. Правда, теперь лицо его порозовело. Он почти не понимал, про что говорят все эти взрослые, зато понял, что его привели сюда, чтобы освободить. И когда ему велели подняться, а бабушка вдруг начала его целовать, до Жени дошло, что его сейчас повезут обратно в изолятор. Милиционер уже протянул руку, чтобы приковать его наручниками к своей руке, но Жук отпрыгнул в сторону, выхватил из органайзера ножницы. Затем он сделал шаг в сторону, и с неожиданной силой обхватил левой рукой горло Самохиной, а правой рукой приставил к нему ножницы.
