Ознакомительная версия.
Турецкий, пропуская этот бессмысленный треп мимо ушей, тем временем вертел листок в руках, посмотрел на свет, даже понюхал — пахла записка только бумагой, никаких следов того, что на предыдущем листе что-то писали с нажимом, не было, и вообще, ничего примечательного. Выяснять, где росла та сосна, из которой сварили эту бумагу, и где тот магазин, в котором ее продали, — чистейшей воды идиотизм, потому что узнать, кто эту тетрадь купил, все равно не удастся. Это, к сожалению, не «роллс-ройс» и даже не «джип-чероки», тетради в России покупает каждый третий, если не каждый второй.
— Это точно почерк вашего сына?
— Да, — кивнул Промыслов, — я думаю, да. Рука у него, пожалуй, немного дрожала, но тем не менее это определенно его почерк.
— Я все-таки хотел бы удостовериться на сто процентов. Если вам эта записка дорога — скопируйте ее для себя, а мне, пожалуйста, найдите еще один-два образца почерка сына. Пусть эксперты проверят идентичность.
Вице-премьер нахмурился и, отобрав записку, еще раз пристально ее рассмотрел:
— Думаете, кто-то водит меня за нос?
— Ничего я не думаю, — честно ответил Турецкий. — Как к вам это попало?
— Домой пришло письмо без обратного адреса, жена вскрыла и нашла этот листок, сразу же позвонила мне, ну а я, не откладывая, вам.
— А конверт?
Промыслов положил на стол перед Турецким конверт.
Обыкновенный штемпель, городской, индекс 117513, — значит, отправлен где-то на юго-западе. Отпечатки если и удастся снять — поди определи, чьи они, его столько людей лапало, начиная с работников почты и кончая Промысловым, его женой и еще бог знает кем. Адрес написан печатными буквами. Это, конечно, не имеет значения, если есть с чем сравнивать, пиши хоть арабской вязью, все равно персональные признаки сохраняются. Но писал вряд ли Жека, зачем ему было извращаться, записку-то он нормально писал.
Пока Турецкий разглядывал конверт, Промыслов сходил в приемную и отксерил листок.
— Я думаю, это все-таки похищение, — сказал он. — Если бы Евгений был свободен, он бы появился или в крайнем случае позвонил. А ему вот только и удалось, что передать с кем-то записку.
— Но требований выкупа по-прежнему не было?
— Нет.
— Ну может быть, требовали не деньги, — уточнил Турецкий, — или, скажем, какие-то услуги, намекая на зависимость судьбы сына от их выполнения или невыполнения?
— Нет. — Промыслов, кажется, заколебался.
Турецкий напрягся.
— То есть я не могу с уверенностью утверждать, но, пожалуй, нет. Вы же понимаете, у меня должность такая, от меня постоянно кто-то что-то требует, просит, домогается, и в принципе близкие коллеги знают о болезни Евгения, — возможно, в последние дни о нем и заходил разговор. Но его исчезновение я, разумеется, не афишировал и, пожалуй, такого разговора, в котором прозвучали бы и просьба, и упоминание о сыне, не припомню.
— Давайте припоминать вместе, — предложил Турецкий, — у меня есть две практически равновероятные версии: к исчезновению вашего сына могут быть причастны наркоторговцы или правоохранительные органы. Его кредиторов я отвергаю, поскольку они уж точно потребовали бы денег и, получив их, отпустили бы Евгения с миром.
— Почему правоохранительные органы? Какие правоохранительные органы? — вдруг забеспокоился Промыслов.
— У вашего Евгения были проблемы с милицией, разве вы этого не знали?
— Нет! Его что, задерживали за хулиганство или за хранение наркотиков?
Собственно, Турецкий и сам до сих пор точно не знал, задерживали или нет и кто задерживал. По версии Вовика, Жеку взяли обычные патрульные, а потом уже в отделение пришли бойцы из УНОНа и конкретно с ним разговаривали. Но пока так и не удалось выяснить, в каком отделении имели место эти события. Ребята Грязнова перелопатили все рапорты о задержаниях наркоманов, хулиганов, пьяниц, бомжей, но о задержании Промыслова нигде не упоминалось. Хотя, если уноновцы заметали следы, то рапорт, конечно, могли и изъять. То есть должны были изъять.
— Валерий Викторович, Евгений носил сережку в ухе?
— Носил, а какое это имеет отношение к милиции? — не понял Промыслов.
— Поподробнее, пожалуйста, расскажите: когда начал носить, ходил ли с серьгой в последнее время?
Промыслов, явно не привыкший к тому, что его вопросы остаются без ответов, начал недовольно объяснять:
— Женя проколол ухо сразу после окончания института. Жена очень расстроилась по этому поводу, но он носил маленький, едва заметный гвоздик, потом перестал. Года два назад кто-то подарил ему золотую сережку-колечко, матери он сказал, что девушка подарила и что ей так нравится. А пару месяцев назад пришел домой с разорванной мочкой и без серьги. Сказал, что, защищая честь дамы, вступил в неравный бой с хулиганами, за что и поплатился. И все-таки при чем здесь милиция?
— Есть сведения, что именно в милиции ему и порвали ухо, — сухо доложил Турецкий.
— В камере? — снова разволновался вице-премьер, видимо представляя все ужасы переполненных тюрем. — Но почему он мне об этом не рассказал и что значит эта ваша формулировка: «к исчезновению Евгения причастны правоохранительные органы»?
— Не в камере, а во время допроса с пристрастием, когда Евгения пытались склонить к даче ложных показаний против невиновного человека. Потом, когда выяснили, что он сын, а не однофамилец вице-премьера, его отпустили. Но затем могли еще раз испугаться, или решили перестраховаться, или вообще идти ва-банк и, принудив вас к чему-либо незаконному, таким образом обезвредить и превратить из противника в союзника. — Турецкий уже не рад был, что вообще затронул эту тему. Не дай бог, Промыслов сейчас же начнет ставить на уши всех силовых министров, а заодно генерального, тогда уж точно можно будет ехать в отпуск прямо завтра, а заодно и работу в Сочи поискать, поскольку с этой определенно вышибут. — Я наверняка не первый, кто утверждает, что в милиции не все кристально честны и неподкупны. Но дело в том, что никаких доказательств всего вышесказанного у меня пока нет. И даже не намечается, — на всякий случай соврал он.
— А что есть и что намечается?
— Есть только рассказ одного знакомого Евгения, с которым тот поделился впечатлениями о пребывании в изоляторе временного содержания. Все это еще в стадии проверки, так что я хотел бы, во-первых, попросить вас не бросаться сейчас же сломя голову к министру внутренних дел с требованием немедленно разыскать и наказать виновных — это может только навредить Евгению, и не только ему, а во-вторых, подумать, чего бы от вас могли потребовать.
— Рядовые коррумпированные милиционеры?
— Ну почему рядовые? — осторожно возразил Турецкий.
— То есть? — давил вице-премьер.
— Берите повыше, ну скажем, на уровне… замминистра МВД.
— Что, так серьезно? — удивился Промыслов.
— Угу.
— Не знаю, — поразмыслив, сказал вице-премьер, — но я подумаю.
— Хорошо, перейдем к другой не менее вероятной возможности: Евгения похитили наркоторговцы, что им от вас может понадобиться?
— Я конечно, не такой специалист, как те, кто в УНОНе работает, но, по моему разумению, главное сейчас для наркоторговцев — это хотя бы частичная легализация их деятельности. Самый короткий путь к этому — принятие закона о легализации легких наркотиков. Закон этот уже давно муссируется, но может муссироваться еще годы и годы. И на первый взгляд я лично никак не могу повлиять на процесс его принятия. Но это только на первый взгляд. Можно все-таки представить некую комбинацию с моим участием. Например, такая цепочка услуг: я, скажем, способствую частичному погашению долгов за электроэнергию (а это довольно большие деньги), предположим, учреждениям Минздрава, Минздрав выходит в Думу с предложением ускорить рассмотрение и принятие закона, где-то кто-то надавливает еще пару рычагов — и наркодельцы вдруг становятся обычными рядовыми предпринимателями.
Когда с утра пораньше Турецкий приехал в МУР, чтобы со Славкиной помощью для молниеносной экспертизы запрячь почерковедов из ЭКУ для исследования Жекиного послания, Грязнов уныло накачивался кофе, со всех сторон обложенный бумагами.
— А у меня тут содом с гоморрой, — похвастался он, косо поглядывая на призывно мигающие лампочки многоканального телефона, зуммер он сознательно вырубил. — Теперь, если отвернуться, можно сделать вид, что никто и не звонит, неплохо придумано?
— Опять мафиозные разборки со стрельбой? — справился Турецкий, наливая и себе кофе.
— Не-а, все банально до безобразия: у рынка повязали двух бомжей, которые пытались продать из-под полы омоновский бронежилет. Не новый, засаленный, а на нем странные пятна, похожие на засохшую кровь, и в спине застряла сплющенная пуля.
Ознакомительная версия.
