Ознакомительная версия.
А Турецкий старался не думать о десятках метров земли над головой, на которой еще стоят дома, лежат дороги и ездят машины. Как-то в метро это в голову не приходит, возможно потому, что там светло и потолки такие высокие и мощные.
Собственно, в загадочный мир подземелий они проникли без препятствий: через подвал обыкновенного старого дома в районе Красных ворот. Через железную дверь с нарисованной на ней молнией и давно стершейся надписью «Не влезай, убьет», открыв имевшимся у бомжа ключом обычный навесной амбарный замок. Дальше — в тоннель, где гулял сквозняк и что-то шевелилось вдоль стен, потом в какое-то подобие шахтного штрека с довольно длинной вертикальной железной лестницей.
Проведший всю свою сознательную жизнь в горной промышленности, бомж спокойно топал впереди, освещая дорогу и не переставая трепаться:
— Тут в старых переходах главная проблема — старая крепь, ставили где, это, еще до войны, а где и до революции, наверно, где-то и совсем сгнила и рассыпалась, потому если столбы видите, не опирайтесь, лучше вообще их, это, не трогать. Обрушиться может от самой малости, — скажем, поезд в отдалении протарахтит. Опять же под ноги надо смотреть, у вас вон на улицах дома проваливаются, а тут чего уж говорить — бывают такие дырищи, особенно где вода подтекает. Опять же речки подземные, ключи, родники, — бывает, в такое болото забредешь. А когда снег тает или дожди сильные, тут воды по колено. А сколько народу по глупости пропадало: за ржавую трубу схватишься, а она под током — крыс тут много, изоляцию на кабелях погрызли, вот и бывает. А еще…
— Кончай пугать, — попросил Грязнов, — лучше веселое что-нибудь расскажи. Жизнеутверждающее. Например, что будет, если, пока мы тут гуляем, тот замок кто-нибудь возьмет и обратно закроет?
— Да разве выходов мало! Это я вас самым наилегчайшим путем веду, а выйти-то можно и по-другому. Кстати, почитай, уже пришли.
И действительно, коридор, по которому они двигались, несколько расширился и вдалеке замаячили дрожащие огоньки.
— Это вот и есть наш тупичок, — с некоторой гордостью сообщил Ровенглод, хотя гордиться тут было явно нечем: в квадратном помещении метров двадцать на двадцать на каких-то отвратительных тюфяках и матрасах сидело, лежало, храпело человек десять неопределенного возраста и пола.
Пахло плесенью и мочой. Кто-то из угла натурально заржал, и смысл ржания сводился к тому, что водка уже кончилась и Ровенглод опоздал.
Говоров относительно неплохо устроился: он лежал на надувном матрасе, укутанный в спальник. Хотя температура здесь была градусов двадцать, его бил озноб, а лицо блестело от пота, он не спал — бессмысленно вращал глазами, не совсем соображая, кто перед ним и что происходит. Турецкий с Грязновым осторожно приподняли его и влили в глотку стакан предусмотрительно захваченного коньяка. Потом при свете фонаря осмотрели рану. Рана была нетяжелая — его действительно полоснули ножом по ребрам, неглубоко, и, если бы ее сразу обработать и перевязать, зажило бы через пару дней. Но от грязи порез загноился.
— Александр? — вдруг узнал Турецкого Говоров. Коньяк сделал-таки свое благородное дело: журналист почти пришел в себя, хотя его продолжало лихорадить. — Саша, я набрел на такое!
— Тебе в больницу нужно, — сказал Турецкий. — Мы сейчас поможем тебе встать и потихоньку пойдем на поверхность — глядишь, к утру и дойдем.
Говоров энергично замотал головой:
— Мне на поверхность нельзя, они меня уже вычислили. Я не самоубийца, сам в петлю не полезу.
— Кто вычислил?
— ФСБ.
— Они тебя подрезали?
— Нет, шпана. Здешние беспризорники. Но я уже в норме. Теперь все будет нормально.
— Ты мне отдашь материалы по Кривенкову? — спросил Турецкий.
— Кривенков — это туфта, его скоро и без нас кончат. На улицах появился синтетический героин. Действие у него такое же, как и у обычного, но привыкание наступает еще быстрее. Его производят в секретных лабораториях ФСБ, и эти лаборатории находятся где-то здесь, под землей.
У Турецкого глаза полезли на лоб. Он молча посмотрел на своего приятеля. Грязнов только покрутил пальцем у виска: что, мол, с него взять, с журналюги подрезанного.
Выходить на поверхность журналюга так и не согласился. В самой категорической форме. Оставив ему запас пенициллина, зеленки и одноразовых шприцев, сыщики потопали обратно. Уставший от долгой ходьбы и предвкушающий неприятное возвращение в камеру, Ровенглод шел молча, отчего обратная дорога показалась намного длиннее.
Остаток ночи Грязнов с Турецким провели в обществе бутылки коньяка и, несмотря на то что все закончилось благополучно, торжественно поклялись впредь в подобные авантюры не пускаться.
Как выяснилось наутро, бронежилет Говорову подарили сами же омоновцы года три назад, когда он в поисках горячего материала участвовал в операции по освобождению заложника. На кладбище Турецкого приглашал действительно он, собираясь передать материалы об уноновцах, а не пришел потому, что его в очередной раз кто-то выследил и кто-то об этом предупредил. Материалы его, по сути, ничего нового не содержали, их и без его наводки добыли орлы Грязнова, правда, Говоров кроме Болтунова вычислил еще троих его коллег, но сейчас это не имело значения. Грустно, но факт. Ведь чем больше народу задействовано в афере, тем лучше это вписывается в версию Кривенкова о крупномасштабной операции.
Дома Турецкого на автоответчике ожидало сообщение от Кривого. С суетой и проблемами последних часов Турецкий даже не сразу сообразил, кто это. Но в конце концов вспомнил, утром перезвонил и услышал следующее:
— Не знаю, порадую вас или нет, Александр Борисович, но пока что все остается так, как мы с вами и прикидывали на глазок. Ни в Интернете, ни в других сетях эти стихи не найдены. Что касается остальных стихов, их автор не является автором прозаического текста дневников, образцы которого вы мне представили. Я провел лингвистический анализ и…
— Вы уверены? — перебил Турецкий.
— На девяносто девять процентов, — заявил Кривой. — Не говоря уже о том, что дневник женский, а стихи, как следует из моего небольшого исследования, писал мужчина. Это пока что единственное, о чем можно говорить с определенностью. Можно, конечно, порассуждать о том, что стихи похожи на Есенина, есть некоторые интонации, но не более того. Наиболее известные есенинские единомышленники и последователи, такие, как Клюев и Рубцов, уже отпали. Но вы же понимаете, у Есенина была масса эпигонов, так что… Официальное заключение я уже направил вам в прокуратуру. Кстати, у меня снова проблемы с оружием. «Английский истребитель-бомбардировщик стратегического назначения…»
Вот зараза, в который уже раз подумал Турецкий, что ж тетрадочка такая тоненькая-то оказалась…
Турецкий допивал четвертую чашку кофе и рисовал картинки.
Пирамиды и кубики в треугольных и квадратных рамках, а вокруг облака, а может, не облака, а волны. Специалист бы из этого рассеянно-сюровского художества извлек массу интересного о сложной внутренней сущности следователя Генпрокуратуры, о его многогранном внутреннем мире и даже о довлеющих в данный конкретный момент на него обстоятельствах. Например, замкнутые кривые линии, похожие на облака, говорят, что нарисовавший их легко приспосабливается к новой обстановке, новому партнеру. Кривые поверхности — одна в другой — раскрывают личность, чувствительную к нуждам других. Многоугольники, квадраты, треугольники рисуют обладатели логического мышления, хорошо организованные люди, их способность критически оценить ситуацию и идеально ее разрешить. Пирамиды, кубы и шары говорят, что их автор способен учитывать несколько вариантов при принятии решений. Таким людям хорошо удается работа, требующая конкретизации абстрактной идеи.
А хорошо организованная личность, обладающая стройным логическим мышлением и чувствительная к нуждам других, в данный момент, попивая кофе, занималась конкретизацией абстрактной идеи отпуска.
Отпущенная на поиски Жеки неделя давно кончилась, но ни Жеки, ни даже следов Жеки не обнаружено. Отпуск, похоже, накрылся медным тазом. По крайней мере, моря Турецкому этим летом не видать как собственных ушей. И даже относительно вольготная холостяцкая жизнь заканчивается — завтра возвращаются Ирина с Нинкой.
Надо бы устроить дома генеральную уборку, хотя бы вынести, что ли, гору пустых бутылок, и, кроме того, надо бы наконец решиться и сдать кровь на этот чертов СПИД. В смысле на его отсутствие.
В кабинет заглянул Меркулов:
— Похвастаешь чем-нибудь?
Турецкий скептически поглядел на свои художества и, скомкав, забросил в корзину.
— Могу только поплакаться.
— Давай, — Меркулов уселся на стол, — извини, я сегодня без жилетки, жарко очень.
Ознакомительная версия.
