– Не сердись, Коля, но я опять ее не увижу. Теперь-то трояками отдашь, а? Признай, Коля, что на данный момент похвастать тебе нечем.
– Похвастай ты.
– Это все. – Еремей простовато окинул взглядом комнату, положил руку на колено жене. – Но! – Он поднял указательный палец, предостерегая меня от поспешных выводов. – Именно к этому я и стремился. Именно к этому. Сечешь разницу? Я никогда не рвался в заоблачные выси, а самолюбие свое кормил пищей простой, натуральной, полезной для здоровья.
Еремей поднялся, подошел к стенке, открыл замысловатую дверцу, причем встал как-то неудобно, наискосок, чтобы мне было видно – в баре у него, в этом небольшом ящичке с зеркальными стенками, множество диковинных бутылок. Взяв одну из них, Еремей вернулся, поставил бутылку на стол и сел в кресло. Бутылка была уже открыта, и он снова налил в рюмки. Коньяк оказался не из простых – «Двин». Такой встретишь не часто. Но, отпив глоток, я понял, что это не «Двин». За золотистой этикеткой скрывался дешевенький коньячишко, от которого болит голова и тянет в желудке. Поверх рюмки я посмотрел на Еремея. И встретился с его настороженным взглядом, прикрытым стеклами очков.
– Так вот о разнице. – Еремей облегченно перевел дух, решив, что его фокус с переливанием коньяка удался. – Я всегда был среди вас белой вороной. Да-да, не отрицай. Я казался трезвым, скучным, занудливым. А вы шумно ломились в будущее. И вот мы в будущем. И что же видим вокруг себя?
– Да! – с подъемом поддержала Людмила. – Что же мы видим?
– Мы видим маленький конфуз... – Наслаждаясь нашим вниманием, Еремей повертел рюмку. – Мы видим, что люди, которые так стремились в это почти недостижимое будущее и наконец-то ворвались в него, попросту не знают, как им быть дальше. Они не прочь вернуться назад, на теплую набережную, к тому гастроному, к прежним милым забавам и пустым трепам. Им не столько нужно было это будущее, сколько болтовня о чем. Я прав?
– На этот раз нет, Еремей. – Я долго принюхивался к рюмке, потом взял бутылку из-под «Двина» и принялся внимательно ее рассматривать, вчитываться в этикетку. Конечно же, она оказалась слегка потертой, видно, не один раз Еремей угощал гостей «роскошным» коньяком. – Конечно, ты не прав и сам прекрасно это знаешь. – Я поставил бутылку на стол, подальше от себя, и больше не смотрел на нее, будто сделал окончательный вывод.
– Отчего же сломались ребята?
– Никто не сломался, Еремей. Да, у некоторых были неприятности, но ребята выдержали. Кто сломался? Я знаю только одного.
– Кто же это?
– Да ты, Еремей, Ты. Хвастаешься тем, что у тебя никогда не было никаких стремлений? Этим не хвастают, этого стыдятся. И потом, они у тебя были. Не надо так легко отрекаться от них. Чего не бывает, вдруг снова взыграет старое, а? Я уверен, что в одном из этих красивых шкафчиков сложены твои старые тетради, блокноты, рукописи... А, Люда? – быстро спросил я.
– Да-а-а, лежат, – растерянно ответила Людмила.
– Достань их, Еремей, может, еще не поздно? Теперь-то, когда есть берлога, есть красивая и заботливая жена...
– Заткнись! И не лезь куда тебя не просят. Заткнись, – повторил Еремей тихо. – Не твоего это ума дело.
– Как будет угодно. – Я посмотрел на часы, чтобы всем стало ясно – пора заканчивать. – Ты, Еремей, первым бросил наши игры. Не потому, что они казались тебе такими уж глупыми, – боялся проиграть. Я не жалею, что тогда был таким, а не иным. И никто из ребят не отрекся от себя тогдашнего. Не удалось прыгнуть выше головы? Ну что ж, еще не все потеряно.
– Нет, старик! – прервал меня Еремей. – Все. Поздно. Конец. Отпрыгались. Но ты так и не ответил – почему никто ничего не достиг? Неужели все были столь бездарны?
– Ты опять за свое... А почему, собственно, они должны были достичь чего-то такого, что поразило бы твое воображение? Они занимаются своим делом. Для успеха недостаточно одних лишь способностей. Может быть, ребятам не хватило чего-то другого – настырности, хватки, пронырливости?
– Именно тех качеств, которыми обладаю я? – спросил Еремей, побледнев.
– Еремей! – укоризненно воскликнула Людмила. – Нельзя же так. О присутствующих не говорят.
– Их имеют в виду!
– Не надо, Еремей... Успокойся. Ребята не были бездарны, ты это знаешь. Помнишь чеканки Дедули? Их брали для продажи в художественный салон. Ведь брали!
– Ого! – расхохотался Еремей. – Нет, Коля, нет! Молодые кровя играли. А время все расставило на свои места. Иваныч пишет романы, которые никому не нужны, Игореша сидит за взятку, Дедулю в закрытой конуре по стране возят, Валик сотрясает основы кухонной морали, ты... Хотя нет, о присутствующих не говорят. Их имеют в виду. – Еремей откинулся в кресле, скорбно покачал головой. – Жаль. Ребята были неплохие. Время провести, бутылку распить, по набережной пройтись... Но хороший парень – не профессия. Жаль.
– Лукавишь, Еремей. Тебе их не жаль. Тебе нужны их неудачи, потому что они оправдывают, прости... Тебя.
– Меня?! – восторженно ужаснулся Еремей. – Оглянись!
– У тебя неплохая квартира, да. Но о чем это говорит? Это говорит о том, что у тебя неплохая квартира. И все. Больше ни о чем. Ну, может быть, еще о том, что у тебя есть знакомые в мебельном магазине.
– Да не принимайте вы все это к сердцу! – воскликнула Людмила. – Он всегда говорит одно и то же... Был у нас как-то ваш знаменитый Дедуля, и опять все о том же разговор пошел – почему сломались ребята, почему бездарными оказались... У Еремея одна тема разговора.
– И что же ответил ему Дедуля?
– А! Лучше не вспоминать! – Под ледяным взглядом Еремея Людмила сникла, но тут же, не желая признать свою зависимость, вскинула голову, посмотрела мужу в глаза. – Заработал Еремей по физиономии. Так что сегодняшний ваш спор можно считать милой беседой.
И тут я вспомнил суть того, что произошло с нами когда-то... Собственно, никакой ссоры не было, просто наступил момент, когда мы с Еремеем почувствовали, что прекрасно друг друга понимаем, знаем истинный смысл самых невинных шуток, улыбок, словечек. После этого вести какую-то игру стало невозможно, да и незачем. В своей увлеченности мы не замечали тогда собственной наивности, позволяя друг другу быть значительными если не в настоящем, то в будущем. Еремей видел свое превосходство, заключавшееся лишь в том, что был сдержаннее нас. Впрочем, быть сдержанным, когда сдерживать нечего, не так уж трудно. Была и у него маленькая слабость – он питался нашими неудачами и поражениями, пожирая и отвергнутые романы Иваныча, и осмеянные постулаты Мельника, упивался сердечными страданиями Игореши, сам оставаясь неуязвимым. И однажды я сказал ему все это при ребятах. Еремей выслушал с каменной улыбкой, молча повернулся и ушел, выбрасывая в стороны носочки туфелек, ушел в залитую солнцем и зноем зелень прибрежной улочки.
Вот и все.
Да, была еще последняя точка, вернее, клякса.
Дедуля собирал всех на вечеринку, намечался какой-то очень серьезный повод – не то его день рождения, не то сдача фильма на телевидении, что-то в этом роде. Все было прекрасно. Как говорится, весело, легко и празднично – Дедуля всегда был щедрым хозяином. На следующее утро Еремей позвонил Дедуле на студию и поинтересовался, куда делись три вареных языка, которые он принес на вечеринку, не было, дескать, на столе языков. Это был единственный случай, когда наш Дедуля, наш неунывающий командор, в самом полном смысле слова онемел. Единственное, что смог сообразить в тот момент, – это пообещать Еремею обязательно выяснить, куда делись вареные языки. Он тут же позвонил ребятам, но никто ничего о языках не знал. Не помня себя, Дедуля выскочил на улицу, поймал такси и помчался домой. Ворвавшись в еще не убранную после вечеринки квартиру, он принялся обшаривать балкон, кухонные шкафчики, холодильник и, наконец, на подоконнике нашел завернутые в промасленную газету три шершавых говяжьих языка. В суматохе кто-то сунул их туда, да так они и остались. Схватив языки, Дедуля тут же бросился к Еремею – в какую-то финансовую контору. Он прорвался сквозь кордоны вахтеров, взбежал на третий этаж и только там, увидев Еремея, перевел дух. «Вот, – сказал он, – нашел. Все три в целости и сохранности». А выйдя на улицу, из автомата сообщил всем, что языки нашлись и у Еремея никаких претензий к нам нет.
Еремей всего-то в сорок лет признал наше поражение окончательным. Но – елки-палки! – через год вернется Игореша и, глядишь, снова возглавит строительное управление, получит квартиру Валик, напечатают романы Иваныча, а Дедуля покинет конуру рефрижератора и снова бросится в несбыточные, безнадежные аферы, потому что другие ему не нужны. Кто знает, возьмем да соберемся мы снова на горячих плитах набережной, зайдем в наш гастроном, выпьем по стаканчику сухого вина и пройдемся, отражаясь во весь рост в витринах. Мы живем друг в друге, и продолжаются наши разговоры, споры, мы все еще мечтаем о победах, хотя кому-то, возможно, это покажется смешным.
