Ознакомительная версия.
Галя отпустила ствол дерева, покачнулась, но устояла на ногах и пошла вперед — в темноту и холод. Она сама не заметила, в какой момент начала читать стихи. Должно быть, Хасан был прав, когда говорил, что если Бог разговаривает, он разговаривает стихами, и душу человеческую этому научил. И сейчас, за пять минут до смерти, этим рифмованным шепотом Галина душа навсегда прощалась с жизнью.
Страстный стон, смертный стон,
А над стонами — сон.
Всем престолам — престол,
Всем законам — закон.
Где пустырь — поле ржи,
Реки с синей водой…
Только веки смежи,
Человек молодой…
В жилах — мед. Кто идет?
Это он, это сон.
Он уймет, он отрет
Страстный пот, смертный пот…
Впереди заблестела, замерцала река. Галя не чувствовала ни холода, ни сырости — ничего. На нее накатило какое-то сонное оцепенение, словно сырой воздух с реки был пропитан дурманом.
— Все. Стой, — сказал Хасан.
Галя остановилась. Угрюмый голос бандита вывел ее из оцепенения. К горлу подкатила тошнота, сердце захолонуло от ужаса. Дрожа всем телом и прижав руки к груди, Галя повернулась к Хасану:
— Хасан, я не…
Что-то страшное и обжигающее ударило ее в грудь. Она еще успела вскрикнуть, но тут земля ушла у нее из-под ног, и Галя полетела с крутого берега в воду.
Всплеск воды был таким громким, что оглушил Хасана. Он вздрогнул, выдохнул, нагнулся и вытер окровавленный нож о траву.
На воду он не глядел — не было сил.
— Аллах акбар, — хрипло прошептал Хасан, повернулся и быстро зашагал прочь от проклятого места.
Турецкий гнал машину по мокрому пустынному шоссе, как сумасшедший, рискуя потерять управление и разбиться. Въехав в больничный двор, он едва не врезался в мусорный бак. Заглушил мотор, выскочил из машины и стрелой взлетел по мраморному крыльцу клиники.
Врач, встретивший его в приемном покое, был похож на мультяшного Санта-Клауса или доктора Айболита. Седая бородка веером, пышные седые усы, красноватый нос и лукавые глаза за стеклами круглых очков в черной оправе. Белая шапочка подчеркивала сходство, да и имя у него было соответствующее — Ганс Вольфович.
Турецкий озабоченно спросил:
— Что с ней?
Перед тем как ответить, врач задумчиво пошевелил седыми бровями и по-стариковски тяжело вздохнул:
— Колотое ранение в грудь и руку. Вдобавок переохлаждение и сильнейший стресс. По всей вероятности, убийца метил девушке в грудь, но она подставила руку и смягчила удар. Лезвие ножа прошло сквозь ладонь. Вот так!
Врач приложил ладонь к груди, другой рукой сжал воображаемый нож и ударил себя в ладонь:
— Удар был нанесен очень сильным человеком. И профессионалом своего дела.
— Почему вы так решили?
Ганс Вольфович посмотрел на важняка с сожалением, как профессор смотрит на нерадивого студента, и объяснил:
— Лезвие ножа вошло аккурат между ребер. Если бы не ладонь… — Врач закатил глаза к потолку и красноречиво вздохнул.
— Если бы он был профессионалом, он бы проверил — жива она или нет, — хмуро сказал Турецкий.
— Вы правы, — нехотя согласился доктор. — Хотя… в жизни всякое бывает.
— А что насчет переохлаждения? — спросил Турецкий.
— Судя по всему, девушку бросили в воду — в реку или озеро. А вода-то в нынешнее время года сами знаете какая. Ума не приложу, как она вообще сумела выбраться. Хотя своим спасением она отчасти обязана и воде.
— В смысле? — не понял Александр Борисович.
— Холодная вода замедлила кровотечение, — объяснил врач. — Только благодаря этому она не потеряла много крови.
— Осложнений не будет?
Ганс Вольфович задумчиво подергал себя за бородку:
— Не знаю, голубчик, не знаю. Завтрашний день покажет, но я думаю, что пневмонии ей не избежать. Хотя — dum spiro, spero, как говорили древние. — Он посмотрел на Турецкого, усмехнулся и перевел: — «Пока дышу, надеюсь».
— Я могу с ней поговорить? — спросил Турецкий, не обращая внимания на интеллигентские ужимки доктора.
Врач кивнул:
— Можете, конечно. Она ведь сама вас вызвала. Только осторожно. Если увидите, что девушка волнуется, прекращайте беседу и прощайтесь.
— Хорошо, я буду осторожен, — пообещал Турецкий и, порывисто кивнув доктору, направился в палату.
Ганс Вольфович проводил его взглядом и задумчиво произнес:
— Facile omnes, cum valemus, recta consilia aegrotis damus2…
Галя лежала в постели, перевязанная бинтами, укутанная в теплый белый халат. На голове у нее была белая шапочка. Лицо Гали было бледным, как у манекена, губы посинели.
Увидев Турецкого, Галя попыталась приподняться на локте, но Александр Борисович поспешно сказал:
— Лежи, лежи!
И она обессиленно опустилась на подушку. Александр Борисович сел на стул возле кровати, ласково погладил девушку по руке и улыбнулся:
— Как ты?
— Могло быть и хуже, — срываясь на хриплый шепот, ответила Галя. — Дышать немного… трудно. А так — ничего.
— Кто это сделал?
— Хасан… — прошелестела губами Галя. — Чеченец… Он работает на Аймана.
— На Аймана? — поднял брови Турецкий.
— Да… Айман — это Селин. Помните, тот… в ресторане…
Лицо Турецкого побелело. Он шевельнул обескровленными губами, но ничего не смог вымолвить. Мсье Селин — Айман аль-Адель?! Галантный французик с безобидным лицом и повадками парижского интеллигента-ловеласа на самом деле знаменитый арабский террорист?
Только сейчас Александр Борисович стал припоминать, что в поведении «француза» были странности. Например, неприятная суетливость, проглядывающая порой в его взгляде, странноватый акцент с пропадающим вдруг грассированием (тогда Турецкий не придал этому большого значения, посчитав, что «француз» намеренно старается заретушировать свой акцент, как это любят делать в беседе с русскими многие иностранцы). Да что там! Признаков была масса! Но дело в том, что Турецкий еще до похода в «благотворительный фонд» исключил Селина из списка подозреваемых. «Увлекся более интересными версиями и пропустил самую очевидную», — как сказал бы Меркулов. Ошибка оказалась роковой и чуть не стоила Гале жизни.
«Тупица! Идиот! — яростно клеймил себя Турецкий, бледность на щеках которого сменилась взволнованным румянцем. — Таких, как ты, надо гнать из Генпрокуратуры к чертовой матери! Выметать поганой метлой! Тоже мне, „профессионал“!..»
Галя тем временем перевела дыхание и продолжила:
— Я… читала его ежедневник. Там план операции… В Кремлевском дворце…
— Да, я знаю, — сказал Турецкий, горестно вздохнув. — Они собираются его взорвать. Но мы держим ситуацию под контролем. Главного взрывника мы уже арестовали.
Галя посмотрела на Турецкого.
— Взорвать? — прошептала она. Потом едва заметно усмехнулась и качнула головой: — Нет… Это только уловка… У них есть… специалист. Марк… Я слышала их разговор через… стенку.
Галя хрипло, прерывисто вздохнула и закрыла глаза. Турецкий молчал, не зная, как поступить — продолжить разговор или уйти, как велел доктор. Девушка явно устала, но на карту было поставлено слишком много. Александр Борисович еще немного помолчал, затем спросил, чуть повысив голос:
— Галя, ты слышишь меня? Что они собираются сделать?
Девушка медленно открыла глаза. Казалось, опухшие веки были слишком тяжелыми, и Гале приходилось прикладывать максимум усилий, чтобы удержать их раскрытыми. Она покосилась на Александра Борисовича и прошептала:
— Слушайте…
Ростислав Вадимович Рыцарев сидел в машине и, прикладываясь к бутылке водки, тупо смотрел в окно на неоновую вывеску бара. Руки его были перепачканы засохшей грязью, под ногти набилась земля. Волосы были всклокочены, широкий лоб и мускулистая шея блестели от пота.
Мимо проезжали машины, проходили люди. Рыцарев не обращал на это никакого внимания. Он просто смотрел на неоновую вывеску и пил.
Ростиславу Вадимовичу было плохо. Последние два часа стали для него сущим кошмаром. Нику он закопал в лесу, на полянке. Когда-то, несколько месяцев назад (Господи, как давно это было!), они с Никой устроили там пикник. Они были вдвоем, и больше никого. Ника в тот день много смеялась. Им было так хорошо вместе.
Кроваво-красная неоновая вывеска замерцала, издавая тихое потрескивание. Рыцарев поморщился.
Лишь теперь, вернувшись в город и вроде бы успокоившись, он начал осознавать весь ужас происшедшего. Ники больше не будет. Никогда! Не будет ее тонких ласковых рук, не будет ее озорного смеха (Ростислав Вадимович с тоскою вспомнил, как Ника запрокидывала голову, когда смеялась), не будет стройного гибкого тела, отзывающегося трепетом на каждое прикосновение его пальцев и губ.
Ознакомительная версия.
