Ознакомительная версия.
Но допроса не получилось. Допрос предполагает, что один человек задает вопросы, а другой отвечает на них. Вопросов же по существу дела Михаилу Ромову практически не пришлось задавать. Теперь он имел возможность убедиться, насколько молодой блондин-медик похож на молодого юриста, учившегося в Высшей юридической школе.
— Вы с Виталием братья? — с ходу уточнил Ромов и с удовольствием увидел, как у Анатолия Любченко непроизвольно дернулось правое веко.
— Двоюродные, — скупо ответил Анатолий.
— Вынужден вас огорчить: ваш брат арестован, находится под следствием. Он во всем признался. Расскажете сами, как отключили системы жизнеобеспечения больному Лейкину? Или мне вам рассказать?
Ромов блефовал: он не располагал никакими очевидными для суда доказательствами, что Лейкина убил Анатолий Любченко. Родство с тем, кто покушался убить его в первый раз? Но Виталий мог, воспользовавшись доверием и помощью брата, пробраться на территорию института Бурденко, а там уже довершить свою работу киллера, чтобы заказчик остался доволен. Да, конечно, все данные говорят за то, что посторонних в институте Бурденко в ту ночь не было и быть не могло, но ведь всегда остается какая-то десятитысячная доля шанса, что случилось невозможное… Однако Анатолий Любченко не подвел. Он заговорил — горячо, на редкость связно, так, что Ромов не успел больше вставить ни одного вопроса в этот плотный монолог. Да в вопросах и не было нужды: Анатолий и так рассказывал все, что от него требовалось, и даже более того. Словно рад был возможности поделиться хоть с кем-нибудь подробностями совершенного им убийства, а что с ним сделают после, его давно перестало волновать. Ромов не знал о том, какие мысли и чувства посещали накануне Анатолия Любченко. Если бы знал, возможно, исповедь его предстала бы перед следователем в ином свете…
Анатолий Сергеевич Любченко никогда не поверил бы, если бы ему сказали, что он нарушит клятву Гиппократа. Да еще каким страшным образом! «В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного» — этот закон дошел от Древней Греции до современных людей в белых халатах, чтобы оставаться нерушимым. Врач — это человек, несущий выздоровление, но не смерть… А тут даже не врач вошел в дом больного, чтобы убить его, — в больнице, туда, куда приходят, чтобы выздоравливать, от руки врача прервалась жизнь находившегося в беспомощном состоянии… Мрак, мрак и мрак. Хуже не придумать. Исчадием ада нужно быть, чтобы совершить этот поступок…
Подобные мысли растравляли Анатолия, несмотря на то что он вовсе не считал себя исчадием ада. Более того, он размышлял о своей вине лишь для того, чтобы напомнить той стороне своего «я», которая не желала смириться с совершенным престу… поступком, всего лишь поступком:
«Да, мой поступок противоречит принципам врачебной этики. Я запятнал свой белый халат. Но разве это пятно кто-нибудь увидит? Нет, не увидел и не увидит. Никто не докопается. В медицине многое совершается скрытно: мы, врачи, не любим выносить сор из избы, в противном случае пациенты перестали бы нам доверять. Разве не помню я клинико-анатомической конференции, на которой разбирался случай врача, перелившего больной кровь, несовместимую по резус-фактору? Да, флакон был неправильно маркирован на станции переливания крови, с ее работников никто не снимает ответственности, но врач — согласно инструкции, он был обязан провести пробу на совместимость. В результате того, что он не произвел такое микроскопическое действие, погибла женщина — двадцатитрехлетняя, красивая, беременная, так что фактически он своим бездействием погубил двух человек. Ну и что? Коллеги строго поругали его, но оправдали. Его даже не лишили квалификации. Врач остался врачом и поклялся работать в дальнейшем так, чтобы в уплату за эти две жизни спасти возможно большее число людей.
Я тоже остаюсь врачом. В отличие от того врача я убил не двоих, а одного, и не бездействием, а действием, но разница невелика: оба мы — убийцы в белых халатах. Убийцы, так сказать, на рабочем месте. Ну и что же? У каждого врача есть свое кладбище, и большинство немолодых медиков даже не помнят всех имен, нанесенных на его надгробные плиты. Зато спасенных — больше. Меня утешает то, что я должен был убить этого человека для того, чтобы иметь и дальше возможность спасать других. Зато потом я стану отличным нейрохирургом, и потомство меня оправдает. Но откуда узнает потомство об этом постыдном случае, если я никому ничего не скажу? Ну да, конечно же, как все легко и просто: я никому не скажу, меня никто не вычислит».
Когда эти медицинские доводы не помогали, Анатолий Любченко приводил совсем уже железный аргумент:
«Жизнь за жизнь! Для того чтобы подарить еще один глоток жизни самому близкому для меня человеку, я был вынужден отнять жизнь у чужого, незнакомого. Разве это не все объясняет?»
— Толя, с кем ты там разговариваешь? — донесся из кухни голос жены, и Анатолий испугался: значит, он уже высказывает свои «за» и «против» вслух!
— Ни с кем! — Против воли его голос прозвучал раздраженно. — Так, напеваю себе под нос… А что, нельзя, да?
— Господи, Толя, конечно можно. Но зачем кричать? Ты в последнее время стал какой-то странный. Какой-то раздражительный…
«У меня просто трудный период, — доказывал он себе, загоняя страдание внутрь. — Надо потерпеть, скоро все забудется».
Жена вышла из кухонной двери, вытирая руки о передник, на котором изображена мультяшная желтая корова с куском сыра в передних копытах. У Наташи огромные и влажные коровьи глаза, походка тоже коровья, медлительная — вследствие болей в мышцах, из-за которых она еле держится на ногах.
Скоро еще располнеет, чего доброго, от гормональных препаратов — и сходство станет стопроцентным.
Наташа подошла к мужу, сидящему за письменным столом при свете уютной зеленоватой лампы, обняла его за плечи, прижала его голову к переднику.
— Миленький, Толенька… Я понимаю, это все из-за моей болезни… Не волнуйся, обострение скоро кончится. Но ты так замечательно мне помогаешь, такой чуткий, заботливый, лучше меня следишь за тем, чтобы я вовремя принимала лекарства… Какое все-таки счастье быть замужем за врачом!
От передника пахло нелюбимой едой — картофельными биточками: что поделать, если овощи дешевле всего, следовательно, Наташа чаще всего готовит именно овощи в разных видах! И хотя теперь у них есть деньги и на лекарства, и на еду, Наташа по привычке вместо мясных биточков делала картофельные. Привычка к нищенству въедается в гены… Анатолий содрогнулся от приступа внезапного отвращения, но, пересиливая себя, втиснул лицо в мягкую плоть жены, не смея размышлять на тему: когда Наташа ему телесно опротивела? После убийства, которое он совершил фактически (теперь он в этом уверен) ради нее? Или когда в их дом залетела и зловеще простерла красные мясистые крылья «фигура бабочки» — знак беды?
Существует такое понятие: полоса неудач. Жизнь, она вроде зебры, полосатая: светлая полоса — черная, то везет, то не везет. Но Анатолий Любченко отнюдь не думал, что для него наступает черная полоса, когда после блестящего окончания Военно-медицинской академии его приняли ассистентом во всемирно известный Институт нейрохирургии имени Бурденко. Любимая работа, научная деятельность — разве не об этом он мечтал? Он охотно принял и то, что доходы поначалу будут невелики и что придется сменить родной, привычный, обжитой Питер на неизвестную, надменную Москву. «В конце концов, — подумал Анатолий, — мне легче, чем Ломоносову, который пришел в Москву великовозрастный и безграмотный, вслед за рыбным обозом». В этом мнении его поддерживала молодая жена Наташа.
Зато потом пришлось трудно. Очень трудно. Много работы и очень мало денег. Тяжелые больные и требовательность профессоров. Необходимость снимать крошечную квартиру у черта на куличках. И все-таки, вопреки трудностям, жить было весело. В искристых карих Наташиных глазах, которые тогда еще не напоминали глаза печальной коровы, все преображалось волшебным образом, и Анатолий начинал твердо верить в свою удачу.
Он выдержал бы все. Обязательно выдержал бы. Трудностей было достаточно для того, чтобы тащить их на своей спине, сгибаясь, но не падая. Однако буквально через полгода после переезда произошло событие, которое показало, что судьба решила Анатолия окончательно добить. Тем жарким летом Наташа, взяв две недели за свой счет на работе, куда успела уже устроиться, махнула к родственникам на взморье. Вернулась не отдохнувшая, а, наоборот, словно бы усталая, жаловалась на лихорадку. Ночами, прикасаясь, Анатолий чувствовал исходящий от ее потного тела жарок, но не придавал значения: все его больные были на работе. А Наташа… простудилась, скорее всего. Переохладиться на пляже после купания легче легкого. Потом появились боли в мышцах и суставах, сопровождавшиеся вскрикиваниями, но сразу же и смехом, — Наташа не была медиком, она не привыкла болеть и не видела в этом симптоме ничего угрожающего. Ни в коем случае она не хотела бы отягощать жизнь мужу, который и без того упорно выкладывался у себя в клинике. А он ничего не замечал. Предпочитал не замечать. Пока не заметить стало невозможно…
Ознакомительная версия.
