Ознакомительная версия.
«…Тот Новогодний праздник я до сих пор вспоминаю с содроганием.
Мы собрались у знакомых, много ели, еще больше пили. Я в то время (как, впрочем, и в любое другое) была свободна. Так уж вышло, что юношеская влюбленность в ГП-1 была моим последним более или менее глубоким увлечением.
Душой компании оказался свежеиспеченный доктор наук, тридцатипятилетний смазливый тип. За столом мы оказались рядом. Он все подливал мне шампанского, а потом мы много и утомительно танцевали — танцевал он отвратительно, а еще все время нашептывал мне банальные, избитые фразы о том, что в жизни каждого мужчины наступает такой момент, когда… короче, на выжженном солнцем пути он наконец встретил нежную фиалку. Мягко говоря, защитив докторскую, он вдруг подумал, что пора бы и жениться, а то, пока дадут академика, совсем песок посыплется. И милые, добрые хозяева квартиры, о которых я была лучшего мнения, предложили ему меня в качестве перспективной кандидатуры. Еще бы: умница, не уродина, спортсменка, кандидат наук, без детей, без мужа и на восемь лет его моложе.
Танцы я еще кое-как перенесла, но, когда он, совершенно упившись, попробовал под молчаливое одобрение хозяев утащить меня в укромный уголок, надавала ему по щекам и ушла. Провожать меня он благоразумно не стал, только в знак своего глубочайшего раскаяния буквально всучил мне чужой подвявший букет, который вытащил из вазы на праздничном столе.
Я топала домой с острым желанием вымыться и завалиться спать. Букет, который он сунул мне на пороге, я забросила в первую же урну. Было раннее сырое утро, снега не было, в метро и на улицах было пусто, только изредка попадались подвыпившие гуляки.
У нашего подъезда торчала «скорая», милицейский «газик», микроавтобус и две «Волги». Туда-сюда шныряли какие-то серьезные люди. У лавочки стояла наша соседка, которую мы за глаза звали Пышкой — она такая пухленькая, как будто ее изнутри что-то распирает, как распирают дрожжи булку хлеба. Соседка была в пальто, накинутом прямо на ночной халатик. Она посмотрела на меня как-то странно и, кивнув говорившему с ней высокому седоватому мужчине, отвернулась. Кажется, она плакала. Мужчина подошел ко мне, за воротник его пиджака зацепился обрывок ленточки серпантина. Он что-то спросил, я не расслышала, а он не стал повторять.
Я как-то заторможенно соображала, что же случилось. Наверное, опять Достоевский с кем-то поскандалил — жил у нас в подъезде писатель-алкоголик, который регулярно устраивал пьяные дебоши. О том, что что-то могло произойти с родителями, я даже не подумала.
— Пойдем ко мне, — вдруг предложила Пышка и, обняв меня за плечи, потащила в подъезд. — Ты только не волнуйся, — приговаривала она, — все образуется, если у человека что-то на роду написано, от этого уже никуда не деться.
Мы медленно поднимались по лестнице, а она все несла какую-то чушь. Пышка жила этажом выше, поэтому, чтобы попасть к ней, нам пришлось пройти мимо моей квартиры. Дверь была распахнута, и именно у нас в прихожей толпилась милиция. В глубине квартиры щелкали вспышки, кто-то громко крикнул, что уже можно уносить.
Пышка пыталась тащить меня дальше, но я словно приросла к площадке. Как я оказалась в квартире, не помню, совсем молодой бледный лейтенант пробовал преградить мне дорогу, но Пышка шепнула ему: «Это дочь», и он отступил.
В гостиной на столе прокисал нетронутый праздничный ужин. Помню засохшие, с загнувшимися краями ломтики сыра, догоревшие до основания свечи, неоткрытое шампанское с уже сорванной фольгой. И две накрытые простынями фигуры. Одна в кресле, другая на полу у стола.
— Пойдем, не надо тебе смотреть, — уговаривала меня соседка, но я смотрела и не могла оторваться.
Мама была в кресле, одна ее туфля слетела и валялась далеко у стены, простыня, по которой расплывались бурые пятна, не накрыла только бледную тонкую руку с тонким золотым обручальным кольцом и каким-то длинным синим следом у запястья. Под креслом на ковре блестела буроватая лужа. Я хотела подойти и отдернуть простыню, но тот мужчина, который говорил со мной внизу, загородил маму собой и повторил слова Пышки:
— Вам лучше этого не видеть.
Потом пришли санитары, быстро и ловко переложили на носилки Отца и понесли. Потом остановились, один сказал, что на лестнице слишком узко и придется нести боком или над головой. Другой сказал, что лучше боком, и пристегнул тело ремнями, они попробовали перевернуть носилки — не отваливается ли. А я все смотрела во все глаза на соскользнувшую простыню и на круглую аккуратную дырочку в папином лбу.
— Вам пока лучше побыть у соседей, — сказал мне тот же седоватый мужчина и легонько подтолкнул меня к выходу.
Потом мы сидели на кухне у Пышки, она все пыталась напоить меня валерьянкой, а потом — дешевым ячменным кофейным напитком. Кухня у нее была белая, как больничный туалет — вся до потолка обложена кафельной плиткой, и Пышка, обычно такая розовая и жизнерадостная, тоже была бледной, и руки у нее противно мелко тряслись.
То ли она таки подсыпала мне снотворного, то ли сказалась дурацкая бессонная ночь, но я заснула.
Проснулась я на чужом диване, оттого что запищало радио и бодрый диктор возвестил, что в Москве девять утра. Я долго лежала с закрытыми глазами, надеясь, что мне просто приснился дурной сон, что вот сейчас я открою глаза и окажется, что я все еще у знакомых, что остальные гости тоже спят где-нибудь рядом на раскладушках и креслах, что никуда я не уходила, а потом я позвоню родителям и Отец якобы небрежно, но с явным облегчением скажет, что я уже большая девочка и они за меня совсем не беспокоятся.
Я осторожно приоткрываю глаза и вижу все того же высокого седоватого мужчину, он сидит у стола и что-то пишет, а потом поднимает голову и смотрит на меня, мы оба в квартире у Пышки, из кухни пахнет жареной картошкой.
Это был не сон.
— Старший следователь, — он называет свою фамилию. — Я обязан задать вам несколько вопросов. Извините, просто такой порядок. — Он смотрит на меня как на тяжелобольную. — Вы можете ответить сейчас?
— Могу. — Я уселась на диване, набросив на колени пальто, почему-то было холодно.
Ленточка серпантина по-прежнему была на месте, я смотрела на следователя и думала, что его, наверное, вытащили прямо из-за праздничного стола. Он понял, что с ним что-то не так, смущенно поправил воротник, скомкал ленточку и сунул в карман.
— Вы встречали Новый год у знакомых?
— Да.
— В котором часу вы ушли?
— В десять.
— Ваши родители ждали гостей?
— Нет.
— Кто-то из друзей, знакомых или родственников мог прийти без предупреждения?
— Не знаю.
— Они обычно без опаски открывали дверь незнакомым людям?
— Да.
Он продолжал задавать глупые, бесполезные вопросы, а я продолжала отвечать, однозначно, почти не задумываясь. Наконец он, видимо, удовлетворил первое любопытство и попросил:
— Сейчас мы спустимся в вашу квартиру и посмотрим, что унесли грабители, хорошо?
— Так это было ограбление? — неизвестно чему удивилась я. Не знаю, чего я ожидала, но мысль, что из-за каких-то жалких шмоток можно убивать, показалась мне дикой.
Преступники забрали видик, магнитофон, мою золотую медаль за успешное окончание школы, которая, конечно, совсем не золотая, мамину шкатулку с драгоценностями, хотя какие там драгоценности — одна золотая брошка, еще бабушкина или даже прабабушкина, и две пары сережек, бриллиантов и золотых слитков у нас не было и быть не могло.
Унесли еще отцовский микроскоп и старые настольные часы, из сейфа забрали дедовское ружье и какие-то деньги, я даже не знала, сколько там было. И еще — отцовскую гордость, вандалоустойчивый чемоданчик-»дипломат» с кодовым замком и сигнализацией — при попытке взлома встроенный динамик начинал выть жутким голосом. Возможно, грабители надеялись, что в нем-то и хранятся несметные богатства, но ведь ничего, кроме отцовских байкальских дневников, там не было, да и быть не могло.
— Работала хорошо организованная небольшая банда рецидивистов. До вас они уже ограбили шесть квартир и никогда не оставляли свидетелей. Но мы их обязательно поймаем, — пообещал следователь.
А мне тогда было все равно, поймают их или не поймают, родителям это уже не поможет.
Уже потом Пышка рассказала мне, как все было.
Примерно около четырех утра она проснулась оттого, что у нас в квартире слишком громко играла музыка и как будто кто-то кричал. Она живет над нами, а перекрытия в доме не слишком толстые. Пышка — старая дева чудовищно пуританских взглядов и в праздники никогда никуда не ходит и к себе никого не приглашает. В этот раз она тоже выпила рюмку вишневой наливки в полночь и отправилась в постель. Наша музыка мешала ей спать, но поскольку была все-таки новогодняя ночь, она не сразу решилась спуститься к нам, думала: взрослые люди сами должны совесть иметь. Она пошла на кухню, налила себе еще рюмочку и увидела из окна, как рядом с крыльцом притормозила черная «Волга», а из подъезда выскочили сразу три Деда Мороза с большими полными мешками, уселись в машину и уехали. А музыка продолжала орать и действовать ей на нервы. Тогда она накинула пальто и поднялась к нам.
Ознакомительная версия.
