Тогда он проводил время в свое удовольствие. Рейнхарт вздохнул и отошел от окна. Теперь же речь шла о работе. Он начал с душа, потом часок поспал и снова принял душ.
Лейтенант Блумгорд был женат на женщине по имени Вероник, которая изо всех сил старалась походить на Жаклин Кеннеди. И не без успеха.
У них была дочка, двумя неделями старше дочки Рейнхарта, и они жили в приземистом доме, построенном в стиле ранчо и расположенном в северо-западной части Куинз. Дом выглядел именно так, как Рейнхарт представлял себе жилище американского среднего класса. За ужином хозяин рассказал (с отдельными дополнениями хозяйки) кое-что из истории семьи. Его отец, который, между прочим, воевал в Африке и Корее и в результате получил с полдюжины медалей, а также протез вместо ноги, только что перенес троекратное коронарное шунтирование и, похоже, идет на поправку. Вероник, только что справившая тридцатый день рождения, была родом из штата Монтана, где они обычно проводят отпуска и наслаждаются чистым горным воздухом. Младшую сестру Блумгорда чуть более двух лет назад изнасиловали, но она наконец нашла терапевта, который, похоже, способен поставить ее на ноги, а еще они перешли на кофе без кофеина, но подумывают вернуться к обычному. И так далее. Рейнхарт внес свою лепту, рассказав о десятой доле собственных страданий, и к моменту подачи мороженого он уже знал о лейтенанте Блумгорде и его семье больше, чем о ком-либо из своих коллег в полиции Маардама.
Когда Вероник, добросовестно выполнив свой долг, удалилась вместе с Куинси (Рейнхарт всегда считал это имя мужским), господа сотрудники уголовной полиции уселись перед камином и принялись обсуждать серьезные вещи за рюмкой коньяку.
В половине одиннадцатого Рейнхарт начал ощущать разницу во времени. Блумгорд засмеялся и снова дружески хлопнул его по спине. Усадил его в такси и отправил обратно на Манхэттен.
За исключением того, что курить приходилось на террасе, Рейнхарт счел, что вечер прошел вполне сносно.
Он, вероятно, уснул бы прямо в такси, если бы шофером не оказался огромный поющий пуэрториканец (Рейнхарт всегда думал, что пуэрториканцы маленькие), который, невзирая на середину ночи, упорно использовал солнечные очки. Рейнхарту припомнилась реплика из фильма — «Are you blind or just stupid?»,[25] — но, хоть она и вертелась у него на языке всю дорогу, произнести ее он так и не решился.
Поднявшись в номер, он позвонил Уиннифред и узнал, что в Европе сейчас без четверти шесть утра. Потом разделся, залез в постель и уснул.
До сочельника оставалось пять дней.
В субботу утром все тот же лейтенант Блумгорд лично отвез его в Бруклин. Они свернули с 5-й авеню после Сансет-парка и припарковались на 44-й улице, чуть-чуть не доезжая до интересовавшего их дома, который находился на углу 6-й авеню. Убогий дом из грязно-коричневого кирпича с тремя низкими этажами и темными окнами, ничуть не отличающийся от остальных построек района. Небольшая лестница перед входом, на тротуаре — несколько несвежих мешков с мусором.
Латиноамериканцы и ортодоксальные евреи, пояснил Блумгорд. И поляки. Самые обычные типажи здешних мест, впрочем, евреи живут чуть подальше, вокруг 10-й и 11-й улиц.
Они немного посидели в машине, и Рейнхарт попытался вновь подчеркнуть, насколько деликатным должен быть их первый визит. Чертовски деликатным. Блумгорд уловил намек.
— Я останусь в машине, — сказал он. — Лучше иди один, а то мне очень трудно держать язык за зубами.
Рейнхарт кивнул и вылез из машины. Бросил взгляд на парк: открытое наклонное поросшее травой поле с низкими серо-белыми спортивными сооружениями в центре, похожими на бассейн. По словам Блумгорда, туристам здесь делать нечего. Приличным людям тоже. По крайней мере, ночью. С наступлением темноты Сансет-парк, согласно народной молве, менял имя с «Закатного парка»[26] на «Забойный» — Гансхот-парк.
Сейчас парк выглядел очень мирно. По асфальтированной дорожке с усилием поднимался вверх любитель бега трусцой, на скамейке сидели два явно безработных господина в вязаных шапочках и передавали друг другу бутылку в бумажном пакете. Две полные женщины катили детскую коляску и разговаривали, активно жестикулируя. Одно из голых деревьев вдоль улицы было увешано обувью — мотив, который помнился Рейнхарту по полученной когда-то открытке. Неясно, от кого.
Воздух был холодным. С реки Гудзон задувал ледяной ветер, чувствовалось, что снег не за горами. Отсюда открывался великолепный вид. К северу на фоне стального неба виднелись силуэты Манхэттена, чуть западнее — весь порт со статуей Свободы и район Статен-Айленд. «Сюда-то они и прибыли, — подумал Рейнхарт. — Отсюда и начался Новый Свет».
Он прошел мимо трех домов и четырех машин — больших, слегка проржавевших колымаг — и оказался перед номером 602. Цифры означали расположение: второй дом между 6-й и 7-й авеню, это он разузнал заранее. Он поднялся на восемь ступенек и позвонил. Залаяла собака.
«Деликатно, — подумал он снова. — Чертовски деликатно».
Дверь открыл мальчик младшего подросткового возраста, в очках и с торчащими наружу зубами. В руке он держал бутерброд с шоколадным кремом.
— Мне нужна миссис Понтшак, — сказал Рейнхарт.
Мальчик покричал внутрь дома, и через некоторое время по лестнице, пыхтя, спустилась полная женщина и поздоровалась.
— Это я, — сказала она. — Я Элизабет Понтшак. В чем состоит ваше дело?
Рейнхарт объяснил, кто он, и его пригласили на кухню. Гостиная была оккупирована мальчиком и телевизором. Они уселись за узкий пятнистый пластиковый стол, и Рейнхарт принялся излагать свое дело таким образом, как задумал. По-английски, сам не зная почему.
Ему потребовалось несколько минут, и все это время женщина поглаживала желтовато-серого кота, который скакал у нее на коленях. Собака, очевидно, обитала у соседей, и Рейнхарт периодически слышал, как она на что-то воет или гавкает.
— Я вас не понимаю, — сказала женщина, когда он закончил. — С чего ему вдруг меня разыскивать? Мы не общались пятнадцать лет. Сожалею, но ничем не могу вам помочь.
Ее английский был хуже его собственного, отметил Рейнхарт. С мистером Понтшаком, если таковой по-прежнему имелся поблизости, она, вероятно, разговаривала по-польски. Сейчас его, во всяком случае, дома не наблюдалось.
«Ага, — подумал Рейнхарт. — Ну, вот и все».
Он, со своей стороны, говорил неправду. А она?
Определить этого он не мог. Он внимательно следил за ее реакцией, но не заметил никаких признаков того, что она что-то скрывает или подозревает.
Если бы она не была такой флегматичной, с раздражением рассуждал он. Толстым и вялым людям не составляет труда что-либо скрыть. Он уже подметил это раньше. Достаточно просто сидеть, уставившись в пустоту, что они обычно и проделывают.
Оказавшись на улице, он понял, что такое обобщение несправедливо. Несправедливо и недопустимо. Но, черт возьми, он ведь привез с собой через Атлантику одну-единственную козырную карту. Жалкую козырную карту, он разыграл ее и ничего не приобрел.
Рейнхарт побрел обратно к ожидавшему в машине Блумгорду.
— Ну, как дела? — спросил тот.
— Никак, — ответил Рейнхарт. — К сожалению.
Он опустился на пассажирское место.
— Не могли бы мы куда-нибудь поехать выпить кофе? С кофеином.
— Конечно, — откликнулся Блумгорд, заводя машину. — План Б?
— План Б, — вздохнул Рейнхарт. — Четыре дня, как договаривались, потом просто плюем. Я возьму на себя столько времени, сколько смогу. Ты точно можешь выделить мне людей?
— Разумеется, — с энтузиазмом подтвердил Блумгорд. — Тебе незачем сидеть здесь самому и вести наблюдение. У нас в этой деревне имеются кое-какие ресурсы, сейчас в моде иные тенденции, чем пятнадцать лет назад. Никакой толерантности — признаюсь, поначалу я был настроен немного скептически, однако это работает.
— Я слышал об этом, — сказал Рейнхарт. — Но все же не хочу ощущать себя здесь туристом. Кроме того, вести наблюдение надо круглосуточно, иначе нет никакого смысла.
Блумгорд кивнул:
— Ты получишь в свое распоряжение машину. Давай заедем, составим график, и ты выберешь удобное тебе время. Остальное я беру на себя. Оке, compadre?[27]
— No problem,[28] — ответил Рейнхарт.
В результате он отложил свое первое дежурство до воскресенья. Блумгорд позаботился о том, чтобы начиная с четырех часов субботы на углу 44-й улицы и 6-й авеню в Бруклине стояла машина с двумя полицейскими в штатском. Рейнхарт же посвятил вторую половину дня и вечер прогулке по Нижнему Манхэттену. Сохо. Маленькая Италия. Гринвич-Виллидж и Чайна-таун. Под конец он оказался в «Барнс энд Нобл». Это представлялось чем-то вроде обязательного пункта программы. Сидел и читал. Пил кофе, ел шоколадные пирожные и слушал читавших стихи поэтов. Купил пять книг. В половине десятого он вышел оттуда и сумел сесть на нужный поезд метро до Колумбус-Серкл. Когда он выбрался из-под земли, уже пошел снег.
