Чарльз Айсслер был сутенером и любителем сознаваться в убийствах проституток. Три привода в полицию за сутенерство обеспечили ему в общей сложности год тюрьмы; его ложные признания в убийствах стоили ему девяносто двух дней в психушке «Камарильо». Пол Орчард был вором и альфонсом, а также бывшим шерифом округа Сан-Бернардино. В дополнение к своим административным правонарушениям он имел две судимости за вооруженные налеты. Во мне вспыхнула небольшая искорка ярости. Я чувствовал себя так, как если бы выходил на ринг против боксера, в победе над которым я не был уверен. Фрици сказал:
— Красивый квартет, а, паренек?
— Прямо хор мальчиков.
Фрици поманил меня пальцем; я подошел и стал лицом к четырем подозреваемым. Моя искорка ярости все еще горела, когда он произнес:
— Вы все сознались в убийстве Орхидеи. Мы не можем это доказать, поэтому попробуйте сделать это сами. Баки, задавай вопросы про последние дни жизни девчонки. А я буду слушать до тех пор пока не услышу откровенный сифилитический бред.
Я начал с Бидвелла. Из-за его дрожания под ним трясся стул; протянув руку к крюку, я остановил трясучку.
— Расскажи мне про Бетти Шорт, старик. Почему ты ее убил?
Старикан посмотрел на меня умоляющими глазами; я отвел взгляд. Фрици, изучавший досье на стене, заполнил возникшую паузу.
— Не робей, паренек. Этот хрыч заставлял мальцов сосать ему хрен.
Моя рука дернула крюк.
— Выкладывай, старик. Почему ты ее грохнул?
Бидвелл ответил едва слышным старческим голосом:
— Я не убивал ее, сэр. Я просто хотел, чтобы меня забрали в психушку. Трехразовое питание и постель — это все, что мне надо. Пожалуйста, мистер.
И действительно он едва ли мог удержать в руке нож, не говоря уж о том, чтобы связать женщину и отнести две части трупа в машину. Я подошел к Сесилу Деркину.
— Рассказывай ты, Сесил.
Этот пижон передразнил меня.
— Рассказывай про что? Ты эту фразу где взял из «Дика Трейси» или из «Охотников за гангстерами»?
Краем глаза я увидел, как за мной пристально наблюдает Фрици.
— Еще раз повторяю. Расскажи мне про твои отношения с Бетти Шорт.
Деркин захихикал.
— Я трахал Бетти Шорт. И я трахал твою маму! Я твой папочка!
Я нанес ему двойной в солнечное сплетение — короткие, но сильные удары. Его ноги подкосились, но он удержался на стуле. Отдышавшись, он вдохнул и снова стал хорохориться.
— Строите из себя умников, да? Ты — плохой парень, твой напарник — хороший? Ты меня ударишь, он спасет. Разве вы, клоуны, не знаете, что эти роли пришли из водевиля?
Я помассировал свою правую руку, до сих пор не зажившую после Ли Бланчарда и Джо Дюланжа.
— Я — хороший парень, Сесил. Помни об этом.
Это была красивая фраза. Деркин не нашелся что ответить; я переключился на Чарльза Майкла Айсслера.
Потупив глаза, он сказал:
— Я не убивал Лиз. Я не знаю, зачем я это делаю, простите меня. И, прошу вас, пожалуйста, не позволяйте тому человеку меня бить.
Он говорил вполне искренне, но что-то меня в нем насторожило. Я сказал:
— Убеди меня.
— Я... я не могу. Я просто не убивал.
Я представил Айсслера сутенером, а Бетти Шорт временной проституткой и подумал, не было ли между ними каких-либо отношений, — но потом вспомнил, что проститутки, имена которых упоминались в ее черном блокноте, говорили, что она работала в одиночку. Я спросил:
— Ты знал Бетти Шорт?
— Нет.
— А слышал о ней?
— Нет.
— Почему же ты сознаешься в ее убийстве?
— Она... она выглядела такой хорошенькой и симпатичной, и, когда я увидел ее фотографии, мне стало так плохо. Я... всегда сознаюсь в убийстве симпатичных девушек.
— В твоем досье сказано, что ты сознаешься только в убийстве проституток. Почему?
— Ну, я...
— Ты бьешь своих девчонок, Чарли? Ты подсаживаешь их на наркотики? Заставляешь их обслуживать твоих дружков?
Я остановился, подумав о Кэй и Бобби Де Витте. Айсслер начал качать головой, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Через некоторое время он уже просто рыдал.
— Я занимаюсь такими плохими делами, мерзкими, мерзкими, мерзкими.
Подошел Фрици и стал рядом, кастеты в каждой руке. Он сказал:
— Мягким отношением мы ничего не добьемся, — и выбил стул из под Айсслера. Сутенер-мученик завопил и шлепнулся плашмя, как выброшенная на берег рыба; послышался хруст костей из-за того, что наручники приняли на себя всю тяжесть его веса. Фрици сказал:
— Смотри, как надо, парнишка.
С криком «Подонок! Ниггер! Педофил!» он сбил ногой оставшиеся три стула. Теперь все четверо любителей сознаваться болтались на крюках, вопя и цепляя друг друга ногами — осьминог в тюремной робе. Казалось, что вопит один человек — до тех пор пока Фрици не подошел к Чарльзу Майклу Айсслеру.
Зажав кастеты в руках, он стал лупить его в живот, удар правой, удар левой, правой-левой. Айсслер завизжал и начал задыхаться; Фрици выкрикнул:
— Рассказывай про последние дни Орхидеи, ты, блядун-сифилитик!
Я готов был убежать куда угодно. Айсслер прохрипел:
— Я... не... ничего... не знаю.
Фрици ударил ему в промежность.
— Рассказывай, что знаешь.
— Я знаю, что ты творил в Отделе нравов!
Фогель осыпал его градом ударов.
— Рассказывай то, что знаешь! Рассказывай то, что рассказали тебе твои девки, блядун-сифилитик!
Айсслера вырвало; Фрици подошел ближе и продолжил избиение. Услышав хруст ребер, я отвернулся и уставился на сигнализацию на стене, рядом с соседней дверью. Я так и стоял, тупо глядя на стену, пока наконец в поле моего зрения не оказался Фогель, покативший мимо меня накрытый простыней стол, который я заметил до этого.
Психи висели на своих крюках и тихо стонали, Фрици подошел ко мне, ухмыльнулся и сдернул со стола простыню.
Под ней оказался обнаженный женский труп, разрезанной пополам, — пухленькая девушка, причесанная так, чтобы она напоминала Элизабет Шорт. Фрици ухватил Айсслера за воротник и прошипел:
— Чтобы доставить вам удовольствие, позвольте представить труп номер сорок три. Вы все будете его кромсать, и тот, кому удастся сделать это лучше всего, получит путевку в психушку!
Айсслер закрыл глаза и прикусил нижнюю губу. Старина Бидвелл побагровел и начал брызгать слюной. Я почувствовал запах фекалий, идущий со стороны Деркина, и увидел, что у Орчарда сломаны запястья, вывернуты под прямым углом, с костью и сухожилиями наружу. Фрици достал короткий мексиканский тесак и провел по лезвию рукой.
— Покажите мне, как вы это делали, ублюдки. Покажите мне то, о чем не писали в газетах. Покажите, и я сжалюсь над вами и больше не буду делать вам бо-о-ольно. Баки, сними с них наручники.
У меня подкосились ноги. Я навалился на Фрици и повалил его на пол, а сам побежал и включил сигнализацию. Сирена загудела так громко и отчетливо, что мне показалось — именно ее звуковые волны вышибли меня со склада в автофургон и донесли прямо до двери Кэй уже без всяких извинений и слов преданности Ли.
Так я соединился с Кэй Лейк.
Включив ту сирену, я очень сильно осложнил себе жизнь.
Лоу и Фогелю удалось замять инцидент. Меня вышвырнули из Отдела судебных приставов, переведя в патрульно-постовую службу, на мой старый участок. Лейтенант Джастроу, начальник смены, был закадычным другом окружного сатаны-прокурора. Я прекрасно видел, что он следит за каждым моим шагом — ожидая, что я начну стучать, или сдрейфлю, или сделаю еще что-нибудь не так.
Но я не оправдывал его ожиданий. Да и что мог противопоставить полицейский с пятилетним стажем человеку, прослужившему двадцать два года, а также будущему окружному прокурору, у которого к тому же имелся дополнительный козырь на руках: из патрульных, приехавших тогда на склад, теперь собрали новую команду судебных приставов — весьма благоразумный шаг, ибо работа в Отделе судебных приставов делала их молчаливыми и счастливыми. У меня было всего два утешения, которые не позволили мне сойти с ума: во-первых, Фрици никого не убил и, во-вторых, после проверки списков, выпущенных из городской тюрьмы, оказалось, что все четверо допрашиваемых были направлены в больницу с «травмами, полученными в результате автокатастрофы», а позже переправлены в различные психиатрические заведения на «обследование». И мой страх погнал меня туда, куда я так долго боялся прийти. Кэй.
В ту первую ночь она была моей утешительницей и моей любовницей. Я пугался шума и резких движений, и поэтому, раздев меня, она заставила меня лежать неподвижно, бормоча «и все такое прочее» всякий раз, когда я пытался поговорить о Фрици и Орхидее. Ее прикосновения были такими нежными, что я их практически не ощущал; я трогал и ласкал все впадинки ее тела до тех пор, пока наконец не почувствовал, что мое собственное тело уже больше не представляет из себя только сжатые кулаки и напряженные мускулы полицейского. Тогда мы занялись любовью — уже без Бетти Шорт.
