Ознакомительная версия.
— Вы уверены, что никогда прежде не видели ни этого кинжала, ни его… условно говоря, владельца? — поинтересовался он.
— Уверен, — покачал головой Ренат Георгиевич. — Странное сочетание этого… орудия и, как вы выразились, исполнителя, верно?
Он пристально посмотрел на Володю, и тому отчего-то сразу сделалось не по себе: смотрит — точно рентгеном просвечивает. Между тем Дубинский перед звездами как шоу-бизнеса, так и экономики и даже политики никаких трепетных чувств отродясь не испытывал, он вообще не страдал такого рода комплексами.
— Да, вы правы. — Взяв себя в руки, он ответил Мансурову как можно короче и холоднее. — Что ж… Осталось подписать заявление и протокол, и в дальнейшем постараюсь беспокоить вас только в случае крайней необходимости.
Когда формальности остались позади и все присутствующие поднялись, дабы распрощаться, ничуть не жалея о том, что встреча подошла к концу, Мансуров, уже направлявшийся к дверям, неожиданно вновь повернулся к следователю.
— У меня единственная просьба, — произнес он, — если удастся установить личность этого юноши… Проинформируйте меня, пожалуйста, по телефону, который я написал на визитке от руки. Всего наилучшего, успеха вам!
Некоторое время Володя еще постоял за своим столом в опустевшем кабинете, прежде чем опуститься обратно на стул. Ему вдруг вспомнились слова жены, когда она позвонила ему ночью по телефону… как там сказала Танюша? С кинжалом кинулся, совсем как в романе! — А вдруг действительно покушались на Мансурова из-за какой-нибудь сугубо личной историйки, до которой хрен докопаешься?!
Вот только этого ему еще не хватало!
Спрашивать Рената Георгиевича насчет врагов и возможного сведения с ним счетов он не стал, чтобы тот не принял его за круглого идиота: у кого, у кого, а у него в этом смысле среди отечественных бизнесменов наверняка пальма первенства. Недаром же на вопрос, не подозревает ли он сам кого-нибудь, Мансуров только пожал плечами да головой покачал. Ясен день — подозревает. Человек эдак двести — триста, и то это лишь те, которые в первом ряду стоят.
Владимир Владимирович Дубинский тяжко вздохнул, устроился за столом поудобнее и нажал клавишу селектора, связывающую его с приемной шефа, точнее — с его секретаршей.
— Маша? — Он снова вздохнул. — Повтори еще раз, когда сам нас всех собирает? Как это — через пятнадцать минут?! Ах все уже собрались и ждут? Ладно-ладно, сейчас буду…
С отвращением посмотрев на заткнувшийся селектор, Дубинский начал быстренько собирать разбросанные по столу бумаги. Совещания он терпеть не мог, сам их проводил со своими оперативно-следственными группами на манер летучек — быстро и по сути. К сожалению, его шеф подобной оперативностью не отличался. Значит, впереди чистой воды бездарная потеря времени.
«Ладно, — утешил он себя, подымаясь с удобного своего стула, фирменного „Президента“, — сейчас попытаюсь устроиться подальше, желательно за спиной Калины, авось удастся слегка вздремнуть…»
Ему и в самом деле смертельно хотелось спать, но кого волновало, что старший следователь Дубинский «пошел» уже на вторые сутки бессменного бодрствования? Разве что Танюху с Машей, пока что не потерявших надежду дождаться хозяина дома хотя бы к ужину.
Серафима Ивановна Кузина, или просто Сима, целых тридцать лет проработавшая санитаркой в одном и том же отделении психоневрологической больницы № 17, была живым опровержением расхожего мнения о сотрудниках подобных лечебных учреждений. Известно, что в народе бытует убеждение, будто все, кто лечит и обслуживает психических больных, рано или поздно тоже становятся им подобными.
Вопреки всему этому Сима за годы работы в больнице не только не потеряла своего завидного психического здоровья, но и ухитрилась сохранить на редкость уравновешенный характер и безмерное терпение к своим подопечным. Единственным недостатком Серафимы Ивановны при желании можно было счесть ее беззаветную, не знающую границ любовь к телевизору, предавалась которой она при любой возможности. Но данная страсть имела свое вполне логичное объяснение.
Сима родилась и выросла в глухой сибирской деревушке, которую вынужденно покинула в возрасте далеко не юном: ей было уже почти тридцать пять годиков, когда партия и правительство приняли решение о строительстве огромного завода по переработке, кажется, сланцев, именно на месте ее родной деревни. Нужно, правда, признать — и без того вымирающей.
Так уж вышло, что в своем серьезном возрасте Сима не обзавелась ни мужем, ни детьми, а из всей ее родни на свете осталась только двоюродная сестра, давным-давно отбывшая в Москву. Серафиме Ивановне и в голову не приходило, что сестра Наташа может не обрадоваться приезду своей единственной родственницы: ведь сама она, сложись все наоборот, точно бы обрадовалась. Кто ж знал, что большие города так меняют людей, как, например, изменила столичная жизнь Натащу!
Размягчить сердце сестрицы не помогла даже приличная по тем временам сумма денег, полученная Серафимой Ивановной за снесенный государством родной дом и удачно проданную в соседнюю, выжившую, деревню корову.
— Не видишь, что ли, сами в двух комнатах целой оравой мучаемся? А уж когда мой Васька нажрется — я и без тебя-то не знаю, куда с детями деваться!.. Так что, Серафима, давай ищи работу с жильем — хотя бы вот и дворником в домоуправлении…
Насчет дворника — это Наталья, как выяснилось, оказалась большой оптимисткой: дворницкие места по загадочным причинам оказались исключительно блатными, брали только по знакомству и с приплатой. Тем не менее Симе повезло — примерно через неделю она нашла себе место с хорошим, как ей тогда показалось, окладом и со служебной комнаткой, где и работала с тех пор целых три десятка лет. А самым ярким впечатлением от недели, проведенной под крышей сестры, оказался как раз телевизор, увиденный тогда ею впервые: в ее родной деревне и радио-то было не во всех домах.
Впечатление ящичек с живым изображением внутри произвел на Симу, как выяснилось с годами, неизгладимое, ибо свежести его она ухитрилась не потерять даже теперь, когда двадцать первый век, бурливший и шумевший за окнами больницы № 17, еще и не такие чудеса чуть ли не ежедневно обрушивал на головы многострадального человечества, часть которого как раз по этой причине и оказывалась Симиными подопечными.
Конечно, в ее комнатке был и свой собственный телевизор — «Рубин» еще советского производства, купленный на скопленные за первый год работы деньги. Но ни в какое сравнение с чудом современной техники, приобретенным недавно их главврачом и стоявшим в ординаторской, он не шел. Главврач, знавший Симино пристрастие, научил ее управляться с пультом. Однако возможность посмотреть передачи по этому чуду появлялась исключительно после отбоя и при условии, что из врачей дежурил кто угодно, кроме Марины Васильевны — самой молодой из докторов, самой красивой и самой стервозной. Марина Васильевна телевизор терпеть не могла, она обожала телефон, по которому во время дежурств трепалась непосредственно из ординаторской часа по два за один присест.
Но в тот вечер Серафиме Ивановне повезло: дежурил доктор Котельников, тоже молодой, но добрый, а главное — большой любитель женского пола, в связи с чем большую часть дежурства он предпочитал проводить в сестринской комнате — в тот раз с новенькой медсестричкой, которая ничего против его общества не имела. А в итоге у Симы появилась возможность насладиться японским цветным чудом в полном одиночестве — что она и сделала, расположившись в ординаторской.
Серафима Ивановна, не глядя на пульт, нажала первую попавшуюся кнопочку и уставилась на экран: ей было все равно, что смотреть, радовал прежде всего сам процесс. Попала она на вечерние новости и, не слишком вникая в суть, с удовольствием разглядывала прехорошенькую, пышущую здоровьем дикторшу, что-то говорившую о покушении — Сима не поняла на кого. Потом дикторша с экрана исчезла, а вместо нее показали красивые стеклянные двери, за которыми два здоровенных амбала в черных костюмах волокли какого-то хлюпика в яркой куртке.
Куртка на секунду отвлекла Серафиму Ивановну, но она все-таки глянула на лицо несчастного, повисшего в лапах амбалов. Лицо видно было не то чтобы очень, однако сердце Симы само по себе дрогнуло и подпрыгнуло, встревожившись раньше, чем она что-либо сообразила.
«Неужто Колян?..» Конечно, никакой уверенности у нее не было, что на экране мелькнула физиономия Николаши Иванова, одного из ее «несчастненьких», как называла Сима про себя пациентов больницы. Но сердце-то ведь почему-то дернулось? Несмотря на то что такой куртки у Кольки точно не было.
Серафима Ивановна нахмурилась и, посидев немного бездумно уставившись в телевизор, все-таки решилась и, поднявшись, неуверенно зашаркала шлепанцами в сторону сестринской, из которой доносился слышный даже из-за двери нервный смех новенькой сестрички. Потоптавшись немного под дверью, Серафима Ивановна припомнила, что Коляна под расписку тому типу выдавал как раз доктор Котельников, поскольку главврач подписал разрешение как раз в день его предыдущего дежурства. Эта мысль придала Симе решимости, и она постучалась в сестринскую, несмотря на хихиканье.
Ознакомительная версия.
