— Но наркотики он все-таки забрал. — Валманн нагнулся и открыл отделение для хранения спецодежды и инструментов.
— Здесь пусто. У тебя есть буксир? — спросил он патрульного. — Техники должны еще осмотреть машину, надо найти возможные следы наркотиков и понять, что именно произошло в этом грузовике.
— Спасатели едут из Эльверума.
— Хорошо. И дайте отбой кинологам. Парень не будет бегать по лесу, его уже давно подобрали на шоссе. Они всегда страхуют друг друга на границе, предупреждают о патрулях.
— Черт возьми, да ты никак эксперт по приграничным делам? — Казалось, что Рюстен поражен, он хитро улыбался. — Может, это благодаря твоим поездкам в Карлстад?
— Да иди ты! — Валманн стукнул кулаком по крыше автомобиля.
— Да успокойся ты, я не со зла! — Рюстен еле сдерживал смех.
— Ты как будто… — Валманн тоже заулыбался. — Ты прав, я действительно думал съездить в Карлстад на выходные, — признался он. — А сейчас я стою здесь, в полумиле от границы, и у меня с собой нет даже зубной щетки! Я мог бы прямо отсюда поехать и…
— И мне пришлось бы ехать с тобой. Ну, спасибо, приятель. Я обожаю Вэрмланд, но ведь ты же не рассчитывал на мою компанию?
— Иди сюда. — Валманн сидел уже в машине. — Так я и до ночи не успею выехать. А теперь еще и снег пошел, черт возьми!
Арне Ватне не замечал дороги. Все, что он ощущал, — это крик, который готов был вырваться из его груди. И когда он не мог его там больше удерживать, он начинал барабанить по рулю или орать на других водителей: один тащился, как черепаха, другой обошел его и пристроился впереди, разбрызгивая назад грязь. Сам себя накручивал. В такие дни, как этот, он с трудом сдерживал себя, чтоб не въехать в бампер тому, кто тормозил движение. Или хорошенько поцарапать машину, занявшую полтора парковочных места на стоянке у супермаркета. Он яростно мигал фарами тем, кто не отключал дальний свет: «Свинья! Черт тебя!..» Лучше уж реветь и ругаться, чем ныть и плакать.
Но вскоре ему пришлось схватиться за руль, так как его машину начало заносить. Его старенький «хиас» не был приспособлен к скользкому асфальту.
Он свернул направо на узкое шоссе 24. Все еще шел снег, и здесь он даже не таял. Арне видел перед собой темные полоски автомобильных следов, предательски скрывающие кочки и ямы. Он проклинал себя за то, что не поставил зимнюю резину. Проклинал грязные стеклоочистители, которые не справлялись с огромными мокрыми хлопьями снега. Проклинал грузовик, который, проезжая по встречной, вынудил его съехать на обочину. Там он и остановился. Он нервно наблюдал за движением на шоссе, пытаясь разглядеть, буксуют ли колеса проезжающих машин, заносит ли их, есть ли на дороге лед. На гряде холмов впереди наверняка холоднее, и дорога там, наверное, скользкая. Но сегодня пятница, и наверняка никто не удосужился посыпать дорогу. Он проклинал все и вся, особенно людей, которые не думают. Тех, кто не проклинает самих себя за собственную глупость. Кто не признает свою неправоту.
На лобовом стекле начала образовываться корочка льда — тонкий слой, затуманивающий видимость, который утолщался с каждым взмахом щеток-дворников. Антифриз практически не работал. Чертовы дворники никуда не годились. Вся эта чертова колымага никуда не годилась. Он съехал на обочину и пошел очищать стекло. Безумие — ездить в полутьме с обмерзшим стеклом. Он чистил и ругался, сжимая скребок заледеневающими пальцами. Поскользнулся и упал на колено, чувствуя, как промокает одежда. Выругался и всхлипнул. Сам виноват. Сам, черт побери, виноват во всем. Какой же он идиот! Какой же он идиот и неудачник, что позволил этой русской дряни себя обмануть! Чертова русская шлюха! Он поднялся, сел в машину и завел мотор. Арне чувствовал себя изможденным, но злость не ослабевала. В некоторые моменты злость была единственным, что давало ему силы двигаться дальше, — холодная, пульсирующая злость. Он понимал, что сейчас она нужна ему, чтобы продолжить путь. Чтобы продолжать жить… Как будто здесь можно было говорить о жизни, в этой местности, покрытой черным лесом и серыми пашнями, где темные очертания домов сливались с темным небом и тучами, наполненными тяжелым мокрым снегом.
Арне чувствовал себя подавленным. Он дрожал и трясся от холода. Мокрые штаны прилипли к ногам. В машине температура не повышалась. Если так и сидеть, то он заболеет и не сможет выйти на работу. Уже через две недели — открытие магазина, и ничего не будет готово, если он не сможет работать сверхурочно. И тогда «Цифровая мечта» останется с пустыми каркасами для стеллажей. Что скажет на это Дидриксен? Дидриксен, который доверяет ему. Дидриксен, который относится к нему, как к другу, хоть и является его работодателем. Дидриксен, который хвалит его работу, помогает ему советом и делом. Его бы не облапошила какая-то русская шлюшка. Он бы просто сел в свой «мерседес» и поехал бы на другой праздник. Вот таков Дидриксен.
Из зеленого пакета он достал бутылку «Абсолюта». Несколько маленьких глотков обожгли горло и согрели внутренности. Еще пара глотков дала небольшое облегчение, и события в кемпинге начали обретать иные тона. Он увидел все как будто со стороны, действие разворачивалось между людьми, которых он едва узнавал. В последнее время Арне старался не пить за рулем. Ему это почти ничего не стоило, он в принципе мало пил, хотя, когда от него ушла Герда, он частенько садился за руль выпивши. Но это в прошлом. Теперь он выпивал, как правило, пару бутылок пива вечером перед телевизором во время футбола или какого-нибудь фильма. Но сейчас ему было нужно снять напряжение. Еще один глоток приглушил боль. Как снаружи, так и внутри. Стало легче воспринимать двоих людей на узкой кровати в вагончике для кемпинга, словно в видеофильме, любительском порнофильме с участием худенькой, готовой на все девочки, которая говорила: «I teach you, darling…» И дикого быка, который имел ее сверху и снизу, боком и сзади, да, он тоже ее кое-чему научил, это точно!
Еще два быстрых глотка, и он закрутил пробку на место. Достаточно. Его не прельщала перспектива оказаться в пятницу вечером в кювете где-то в лесу. Арне завел машину и выехал на дорогу уже совсем в ином настроении, чувствуя отчуждение от всех и вся. И более всего от себя самого. Он не думал о дорожном патруле, он никогда не слышал и не видел его на этом шоссе. Но даже если его и остановят, что дальше? Пара недель в тюрьме Ильсенг — не самое плохое в жизни времяпрепровождение. Там он мог бы, например, мастерить скамейки. Он же плотник, он бы точно нашел себе занятие и принес пользу. Он никогда не рассматривал нахождение в норвежской тюрьме как что-то страшное. Лишение «свободы». Какой свободы? Когда он оглянулся на прожитую жизнь, на все обязанности и требования, монотонность и рутину, он подумал, что с тем же успехом мог бы посидеть и в тюрьме. Вот так ему виделась «свобода».
Огромную встречную машину занесло на повороте, и она двумя колесами заехала в его колею, так что ему пришлось резко выкрутить руль. Но он уже не кричал и не ругал водителя. Не сейчас. Он был по другую сторону действительности, он просто наблюдал. Холодное безразличие окутало все его чувства, которые теперь уже лишь тлели. Он был уверен, что настанет еще час расплаты. Когда-нибудь справедливость восторжествует!
— Какой же ты счастливчик, что едешь в свой Карлстад. — Рюстен разговорился, такое с ним частенько бывало. Он не болтал без умолку, не был навязчивым, а, напротив, приятно и заинтересованно общался. Отрицать не было смысла. — А мне еще рапорт писать.
— Да?
Валманна больше интересовали часы на панели приборов, которые показывали уже без четверти четыре, что означало, что он не сможет выехать в Карлстад раньше пяти. Погода становилась все хуже. Они еще не доехали до Эльверума.
— Одно печальное дело. Магазинная кража. Девушка ходила по магазинам, прихватывая косметику, одежду, украшения. Когда она попыталась украсть пару сережек в ювелирном, мы ее взяли. Задержали на улице. Разумеется, иностранка. Никаких документов, скорее всего, из Восточной Европы. Сказала, что из Украины. Хочет здесь остаться, насколько мы смогли понять ее плохой английский. Первое, что она сказала нам, — что собирается просить убежища. Цепочка ограблений на центральной улице Хамара — чертовски плохое основание для предоставления убежища, скажу я тебе.
— Думаешь, это группировка? — Валманн все же немного заинтересовался. Он давно предчувствовал, что даже сюда, в мирный Хедмарк добралась организованная преступность, одна из самых страшных угроз и одно из самых опасных последствий глобализации, «один из главных вызовов, брошенных нашим западным демократиям в новом тысячелетии», как писали во многих журналах. Это интересовало его, отталкивало, но вместе с тем пугало: преступность как международный бизнес, будь то карманные кражи, торговля наркотиками, сутенерство или незаконный оборот оружия. Преступления совершались в транснациональных банках, охраняемых квартирах в Манхэттене, в герметично закрытых частных самолетах. Или в служебном помещении стрип-клуба в Риге. Невообразимый экономический потенциал. Невообразимый потенциал человеческих страданий. Он попытался отбросить эту мысль. Разглядывал снежинки, которые, кружась, падали на землю, и чувствовал, как ранняя зима окутывает холодом и сыростью его хорошее настроение и сладкое предвкушение выходных. Последний раз они виделись две недели назад. Тоска длиною в две недели. Желание близости. Желание любви. Нет. Нельзя позволять, чтобы испорченное на работе настроение испортило ему уик-энд с Анитой. Когда она появилась в его жизни, он был вдовцом уже три года. Все это время он держался, старался быть сильным, много работал, полностью забыв про свою личную жизнь. Свою развалившуюся личную жизнь. И вдруг он почувствовал себя старой развалиной, из трещин которой просачивались нерастраченные чувства и желания. Это было бы смешно, если бы не было так чертовски серьезно. Смертельно серьезно, несмотря на то что они не произнесли никаких серьезных слов. Никаких объяснений. Никаких громких обещаний. Сейчас в любовных делах все происходит иначе. Это просто происходит…
