Ознакомительная версия.
После завтрака Ирина Генриховна бойко хлопотала на кухне: натирала свеклу, морковку, шинковала перец и капусту, резала мясо. Украинский борщ был ее фирменным блюдом, которым постоянно восторгались все, кому довелось его хоть раз попробовать. Но все же украинский — это исключение из правил, ее коньком по-прежнему оставалась не острая прибалтийская кухня. Она с детства часто гостила у своей тетки в Паланге. А у той в хлебосольном доме часто принимали гостей. Поэтому первейшими блюдами в кулинарном репертуаре Турецкой считались цеппелины и особенно свиная отбивная — жирная, размером с тарелку.
Когда муж работал в прокуратуре, Ирина Генриховна готовила обед только по выходным. В будние дни Саша уходил ни свет ни заря, возвращался поздно, самой же ей было достаточно перехватить что-нибудь на скорую руку. Выпьет кофе с бутербродом — и достаточно. Однако с тех пор как Саша после ранения бюллетенил, приходилось готовить регулярно, каждые два-три дня. Сегодня сварит борщ, поджарит рыбу, сделает заправку для салата, и еды хватит до понедельника.
Услышав звук открывающейся двери, она крикнула:
— Шуринька, это ты?
— А кто ж еще явится в такую рань! — отозвался он.
— Я не могу отойти, слежу за рыбой в духовке.
— Ничего страшного.
Стоя у плиты, Ирина Генриховна слышала, как муж возится с книжными полками: отодвигает стекла, чертыхается, достает книги, которые потом шумно шлепаются одна на другую. Значит, на место не возвращает.
Когда, освободившись, она вошла в комнату, увидела, что Александр Борисович, даже не сняв куртку, стоит на табуретке у книжного шкафа и что-то ищет на верхней полке, периодически бросая книги на диван. Там уже накопилась такая гора, что последние сползали на пол.
— Где же мой Хемингуэй? — бормотал Турецкий и с раздраженным видом повернулся к жене: — Ира, почему у нас ничего не стоит на месте?! Куда ты дела моего Хемингуэя?!
— Не брала я его. Мне вполне хватит моего Довлатова.
— Куда же он, дьявол, тогда сам делся? Настольная книга, можно сказать. Я всегда держал его на этой полке… А вот и он!
Александр Борисович достал книжечку в мягком переплете, осторожно — зато без палочки — сошел с табуретки и плюхнулся в стоявшее в углу кресло. Открыв книгу, сделал вид, что углубился в чтение.
Тем не менее жена поинтересовалась:
— Что ты делаешь?
— Ремонтирую мотоцикл. — Оторвавшись от книги, он уставился на Ирину Генриховну: — Ну что за вопросы ты задаешь! Сама же прекрасно видишь, что я читаю. Не понимаю, что за манера спрашивать очевидные вещи?
— А это, — она кивнула на диван, — кто за тебя уберет? Пушкин? Или, возможно, Хемингуэй?
— Не беспокойся, сам уберу. Не буду отрывать Эрнеста от дела. Теперь у меня времени навалом. Только сперва почитаю. Я восемь лет ничего не читал, кроме протоколов следствий. Теперь у меня появилась возможность почитать свою любимую книгу. Этим я и займусь, пока не разучился складывать буквы в слова. А потом уберу книги с дивана на исконное место. И предварительно протру их влажной тряпочкой от пыли.
— Шура, я знаю про комиссию.
— «Старик был худ и изможден, затылок его прорезали глубокие морщины, а щеки были покрыты…» Нет, не то, — сказал он сам себе и посмотрел на жену: — Знаешь? Это великолепно. Это звучит гордо. Сама Меркулову звонила или как?
— Он позвонил.
— Такой вариант тоже можно было предположить. Проявляется всесторонняя забота о человеке. Чтобы к его приходу были готовы грелка, клизма и прочие медикаменты повседневного быта. — Он перелистнул несколько страниц. — А, вот, нашел. «Ты губишь меня, рыба, — подумал старик. — Это, конечно, твое право. Ни разу в жизни не видел существа более прекрасного, спокойного и благородного, чем ты…»
— Ты огорчаешь меня, Шурик, — в тон его словам сказала Ирина Генриховна. — Это, конечно, твое право. Костя действительно ничего не мог сделать. Ты же знаешь его характер. Разве он стал бы кривить душой? Не из того теста.
— «Ну что ж, убей меня. Мне уже все равно, кто кого убьет», — прочитал вслух Турецкий и захлопнул книгу. — Вы что — сговорились, что ли, объяснять мне прописные истины?!
— Ты бы куртку снял, — вместо ответа сказала жена.
По-прежнему держа в руке «Старика и море», он встал и вышел в коридор. Ирина Генриховна следовала за ним.
— «К тому же, — подумал он, — все, так или иначе, убивают кого-то или что-то, — продолжил декламацию Турецкий. — Рыбная ловля убивает меня точно так же, как и не дает мне умереть». Отлично сказано, господа. Ай, славно! И когда только старик Хэм успел изучить мою биографию! Я не знал, что у него были связи в нашей Генеральной прокуратуре!
Александр Борисович снял куртку, направился в ванную, и только сейчас ему в глаза бросился празднично накрытый стол. Старинный сервиз, серебряные приборы, хрустальная салатница. Завершали картину дорогущие финские салфетки, на которых были нарисованы аккуратные домики на устланном валунами берегу моря. Турецкий знал, что жена выставляет такие салфетки на стол только по праздникам. Он опешил:
— Что такое? Вас ист дас?
— Скоро будем обедать.
— Ба, ба, ба! Рюмочки наготове, семга, баклажаны, элитные салфеточки… Погоди, душа моя, кажется, ты собралась отметить какое-то радостное для тебя событие?.. Ах да, конечно, мое увольнение! — сардонически захохотал он. — Как я только сразу не догадался. Мечты сбываются. Ты же ждала этого всю жизнь. Сегодня на твоей улице праздник!
— Прекрати, Турецкий, не фиглярничай! — нахмурилась Ирина Генриховна. — Ты придираешься ко всему подряд. Это просто обед. Я понимаю тебя, сочувствую твоему горю. Однако от того, что тебя уволили из прокуратуры, земля не перестала крутиться и солнце не выключилось.
— Но хотя бы ты выключилась! — закричал Турецкий. — Я не хочу слушать эту мелкую философию на глубоких местах в своем собственном доме! Да, Волга по-прежнему впадает в Каспийское море. Да, лошади по-прежнему жуют овес. И все-таки что-то существенное в нашей с тобой жизни изменилось. Не замечать этого может только слепой!
— Значит, ты считаешь, это — самое страшное, что случилось с нами за последнее время? — спросила жена, вплотную подойдя к нему. — Ответь, если оно так. У меня насчет этого другое мнение, но от тебя я готова выслушать любые, самые вздорные слова. Надеюсь, ты догадываешься, почему так происходит? Совершенно верно: потому что ты мой любимый человечек, Турецкий. Я люблю тебя такого, какой ты есть. Но сейчас ты ведешь себя, будто капризный, зажравшийся ребенок. В такие моменты я не желаю тебе потакать.
— Тогда не спрашивай меня, почему я сейчас уйду, хлопнув дверью.
— Как ты мог заметить, я тебя давно ни о чем не спрашиваю. Во всяком случае, о том, о чем способна догадаться сама.
Александр Борисович схватил с вешалки куртку и направился к выходу. На пороге квартиры он на минуту замешкался, а потом осторожно прикрыл дверь.
Ирина Генриховна, вздохнув, опустилась на стул. Пускай Шурка побродит по улицам, малость остынет. Когда вернется, то будет таким, каким все привыкли видеть его: сдержанным, рассудительным, веселым. Не так уж долго придется ей ждать, даже еду можно не убирать в холодильник.
Глава 4 ЧИСТАЯ МАШИНА С ГРЯЗНЫМ НОМЕРОМ
Меркулов оказался прав: когда на следующее утро Антон позвонил Александру Борисовичу, тот разговаривал с ним, как обычно: спокойно и чуть насмешливо. Терпеливо выслушав его соображения по поводу расследования покушения на генерала Свентицкого, согласился встретиться вечером. Правда, сказал, что не знает, где будет находиться до этого времени. Договорились, что Антон, когда освободится, позвонит ему на мобильник.
Сначала Плетнев намеревался съездить в госпиталь к генерал-лейтенанту на машине. Однако вспомнив, какие чудовищные пробки в первой половине дня начинаются чуть ли не от его дома в сторону центра, махнул рукой и отправился на метро.
Накануне он узнал, что врачебный обход кончается около двенадцати. К этому времени и приехал.
Первое серьезное препятствие его ожидало на проходной госпиталя. Дежурная наотрез отказалась его пропустить:
— К нему пускаем только близких родственников.
— Думаете, я в это поверю?
— Ну, еще сотрудников органов. При наличии подтверждающих документов.
— Я сослуживец генерал-лейтенанта, — доложил Антон. — Вы должны меня пропустить, он в этом сильно заинтересован. Приятные известия вызовут у него положительные эмоции…
— Молодой человек, — перебила его дежурная, — здесь не шарашкина фабрика. Мы обязаны подчиняться распоряжениям начальства. Сказано, к Свентицкому не пускать — и баста.
— Нет, я все равно пройду. — В голосе Плетнева проскользнули угрожающие нотки. — Такой запрет противоречит всякой логике.
Ознакомительная версия.
