– Все? И никаких тебе разменов! Прекрасно! Надеюсь, надолго забираете?
– Ах ты, сучка! – парень перестал прикидываться и сел. – Брата единокровного! Ошибочно!
– Это ты ему скажи! – девушка кивнула на Гурова, угадывая в нем главного.
– Я вас попрошу, – сказал Гуров тихо, но все тут же замолчали, – Сергей Семенович, оденьтесь. Вас и вас, – он перевел взгляд с матери на дочь, – я попрошу к десяти подъехать в управление. Повестки, – он положил на стол две повестки.
– За что? За что забираете? – закричал парень, вздувая жилы на худой шее.
– Мы обсудим данный вопрос в кабинете, где ждет следователь прокуратуры, – Гуров отлепил от стола папку, перелистнул бумаги: – Постановление о вашем задержании. Понятые, внимание. Сейчас мы приступим к обыску.
– Что искать-то будете? – спросила мать. – Вы скажите, сама вам отдам.
Гуров взглянул на женщину испытующе, задумался. Они долго смотрели друг на друга, он – устало, она – вызывающе.
– Верхнюю одежду сына… Рубашку, пиджак, куртку, брюки в последние три дня не стирали? – спросил Гуров.
– Мама, – словно ребенок, прошептал парень. И мать откликнулась, закричала:
– Нет!
Она солгала так неумело, что Гуров отвернулся, сказал:
– Все правильно, – кивнул Вакурову и Светлову: – Приступайте.
Обыск – процедура для всех, мягко выражаясь, неприятная. Сотрудникам не доставляет удовольствия открывать чужие шкафы и комоды, лезть в интимный мир, вытаскивать на всеобщее обозрение вещи порой смешные, ненужные, давно забытые. Отделять мужские рубашки от женских блузок, выяснять, чей это свитер и кто надевал его в последний раз.
Лишь понятые порой следят за обыском с нездоровым любопытством, вытягивают шеи, привстают с места, пытаясь разглядеть, что еще достали из ящика, что припрятали соседи интересного и запретного?
Очень часто ничего интересного и запретного не обнаруживается. Хозяева квартиры о некоторых вещах, хранящихся неизвестно зачем, давно забыли. Когда такие реликвии извлекают на свет божий и начинают разглядывать, всем становится неловко.
Боря Вакуров вытащил из шкафа нижний ящик, девушка рванулась к нему, крикнула:
– Не трогайте! Это мои вещи!
Боря поднялся и встал у девушки на пути, она его толкнула, хотела обежать, он пассивно, но упрямо преграждал ей дорогу и пытался встретиться взглядом с Гуровым.
«Тебе бы пора уже самому разрешать такие ситуации», – подумал Лева, хотел было выждать и не вмешиваться, но понял, что его молчание как бы одобряет поведение девицы, и сказал:
– Не мешайте, Ирина Семеновна. – Выдержал паузу, пока девушка не фыркнула и не отошла: – Работайте, лейтенант, – и отвернулся.
– Интересная у вас работа – в чужом белье копаться.
Боря доставал из ящика женские кофточки, трусики, лифчики.
– Может, вам показать, где грязное лежит? Заодно и простирнете.
– Это интересно, лейтенант, взгляните, где там грязное белье, – Гуров не сводил взгляда с одевающегося парня, который при последних словах втянул голову в костлявые плечи.
Вскоре опергруппа увезла задержанного. Гурову случалось видеть, как светлели лица близких, когда он уводил человека. Однажды простоволосая женщина бежала за машиной, спотыкаясь, теряя тапочки с босых ног, и кричала:
– Благодетели! Только не выпускайте!
Но, как правило, за спиной оперативника оставались разрушения и ненависть. В большинстве случаев ни мать, ни жена не в курсе подвигов героя. Они – женщины, хранительницы очага – неожиданно теряют любимого, ненаглядного и единственного. И уводят его злые несправедливые люди.
Когда машина остановилась на Петровке, было уже около десяти утра. Сотрудники шли вереницей, по двое, по трое, здороваясь на ходу, так идут на работу во множество учреждений столицы. Контингент, правда, несколько специфический: почти нет женщин, а мужчины в основном молодые и часть из них в милицейской форме.
Светлов высадил из машины задержанного, повел не в центральные двери, а к железным тускло-серого цвета воротам. Парень шел спотыкаясь, оглядываясь, что-то высматривая в мире, из которого уходил, все еще надеялся проснуться, упрямо не веря, что его ведут в тюрьму.
Лицо у майора Светлова было отчужденное, как на фотографии в паспорте. Он смотрел вниз, профессионально фиксируя ноги конвоируемого. Холодные ворота приоткрылись, вышел постовой. Парень наконец уверовал, что сейчас перешагнет в другой мир, и забормотал:
– Не хочу! Не надо!
Он уперся в створ ворот. Сержант и Светлов не подталкивали его, даже не дотрагивались, но, взглянув в их лица, он затих, наклонил голову, заложил руки за спину и шагнул в тюремный двор. Светлов прошел следом, он нес соответствующие документы и, глядя в ссутулившуюся мальчишескую спину, репетировал, что именно выскажет Гурову, когда останется с ним один на один.
Гуров с Борей поднялись на свой этаж, где их встретил Станислав Крячко. Он входил в группу Гурова и сейчас расхаживал по коридору, явно ждал приезда товарищей. Крячко еще не исполнилось тридцать, но выглядел он старше, был ниже Гурова ростом, шире в плечах. Крепкая полнота придавала ему солидность, литые щеки и хитроватый прищур карих глаз дополняли облик опытного оперативника. Сыщиком Крячко был хорошим, стоящим.
– Ну, как? – спросил он, не справившись о здоровье и опуская ненужные приветствия.
– Небо в алмазах, – ответил Гуров, повернулся к Вакурову: – В лабораторию, – он кивнул на чемодан, который нес Боря.
Тот заторопился в НТО, Крячко нехорошо улыбнулся:
– Следователь прокуратуры уже ждет, я ей открыл ваш кабинет.
Гуров заметил улыбку, приостановился, Крячко улыбку убрал, смотрел недоуменно.
– Что торопимся – было ясно, говорено-переговорено, – он развел руками.
Гуров молча, держал Крячко взглядом, затем, неторопливо произнося слова, сказал:
– Слава, на моих ошибках ты никуда не приедешь. А доказательства причастности парня к преступлению будешь искать ты. Расстарайся.
– Рад стараться, товарищ майор! Благодарю, – Крячко вытянулся.
– Я другого ответа и не ждал, – сказал Гуров, словно не понимал откровенного ерничанья капитана.
Когда Гуров отошел и слышать уже не мог, Крячко, усмехнувшись, сказал:
– Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что.
Гуров не слышал, однако остановился, глянул через плечо и громко, на весь коридор, спросил:
– Не стыдно?
– Нет!
– Тебе легче, – Гуров пожал плечами, шагнул к двери своего кабинета.
Взаимоотношения капитана Крячко и майора Гурова не складывались. Год назад капитан пришел в МУР из районного управления, где считался лучшим оперативным работником. Он полагал, что ему сразу дадут старшего и группу. Однако начальник отдела полковник Орлов решил иначе и пригласил к себе Гурова. Они работали вместе около десяти лет, когда-то Лева был в группе Орлова.
– Левушка! – Полковник знал, что Гуров такое обращение терпеть не может, но употребил его не со зла, а стремясь вернуть майора в прошлое, – к тебе в группу приходит новенький. Он настоящий оперативник, а не пацан Лева Гуров, которого когда-то получил я. Ты сядь, сядь, не каменей, а то ненароком в памятник превратишься. Я тебе цену знаю и ни с кем другим не путаю. Кстати, один на один приватно тебе пора называть меня на «ты» и по имени-отчеству. Мы такое право заслужили.
Лева сел, выдохнул и заулыбался, вспоминая их первую встречу, как утюжил его этот хитрющий мужик, а практически, кроме добра, Гуров от начальника никогда ничего не видел.
Орлов понял, что своего добился, и продолжал:
– Оперативника я тебе даю настоящего, в кадрах его рекомендовали на старшего, я поостерегся. Ты поработай с ним, приглядись, скажешь, я ему группу дам. Иди, майор, – Орлов вышел из-за стола, чем окончательно добил Леву.
Уж чем-чем, а такой любезностью с подчиненными полковник Орлов никогда не отличался.
– Отделу очень старший нужен, – Орлов остановился у двери. – Я тебе верю, Гуров, возможно, больше, чем себе.
Подразумевалось, что Крячко проработает в группе Гурова месяца два-три. Однако прошел год, а положение не изменилось. Трижды Орлов спрашивал у Гурова:
«Ну?» – И каждый раз Лева пожимал плечами и отвечал: «Оперативник он настоящий. Решайте». – «Ну, а ты бы как?» – «Я бы подождал».
Капитан Крячко отлично понимал, что его «держит» Гуров. И многие в отделе и управлении это знали.
Гуров вошел в свой кабинет – обычный служебный, какие можно увидеть в любом управлении. Ну, а для тех, кто дальше учительской и кабинета директора школы не ходил, поясню. Входишь – прямоугольная комната метров пятнадцать, в противоположной от двери стене – окно. Перед ним упершиеся в тебя канцелярскими лбами два однотумбовых стола, на каждом по лампе – выгнув пластиковые шеи, они готовы зажечь свой глаз, осветить поле боя, то есть бумаги, которые следует написать. Вообще оперативники тратят на работу с документами в сто раз больше времени, чем просиживая в засадах. Два телефонных аппарата, никчемный чернильный прибор – в его давно высохшем чреве держат скрепки. На стене красочный календарь – лакированная стюардесса во всем голубом, заученно улыбаясь, приглашает в полет. Гуров, возможно, с большим удовольствием поглядывал бы на японочку в бикини, но не положено.
