Телефонная будка стояла на тротуаре рядом с низким голым кустарником.
Я вошел в будку и, не глядя на цифры и не поворачиваясь спиной к двери, набрал номер полицейского участка. Сообщив им «приятную» вечернюю новость, я быстро повесил трубку, вышел из будки и встал рядом с ней, освещаемый светом, падавшим изнутри. Я стоял так до тех пор, пока не прибыл первый полицейский автомобиль. Мне кажется, что я не двигался, пока Якоб Э. Хамре не вышел из машины и с очень злым лицом не направился ко мне.
47
В темноте мы поднимались в гору, возглавляя небольшую группу полицейских.
– В полицейском участке, – сказал Хамре, – у нас есть коллега по фамилии Мюс. Ты ведь его знаешь, Веум?
Я кивнул.
– Я сказал ему, что ты имеешь к этому делу кое–какое отношение. К этому второму делу, я имею в виду. И он тебя не слишком хорошо аттестовал. «Веум? – сказал он. – Ради всего святого, Якоб, держи этого парня за километр от всего, что касается дела. Он как липучка для мух. Выпусти его одного в темноте – и можешь поспорить, что он найдет тебе труп. Трупы любят его», – сказал мне Мюс. Хамре помолчал со значением. – Теперь я понимаю, что он имел в виду.
– Он меня не любит, – ответил я. – Мы встречались однажды у одного трупа, и я нашел ему убийцу. И после этого он почему–то стал любить меня меньше.
Хамре остановился, но люди позади нас продолжали идти и натолкнулись на нас. Один из них выругался.
– Идите дальше, – сказал Хамре.
– Домик расположен на самом верху, – добавил я.
Хамре и я стояли рядом.
– Я полицейский, Веум, – сказал Хамре с нажимом. – Я уголовный следователь. Моя жизнь наполнена страданиями и бедами других людей. Людей, убивающих друг друга из–за бутылки пива, из–за пятидесяти крон, лежащих в сейфе вместе со старыми шахматными журналами, или из–за того, что кто–то спит не с тем, с кем следует. Или из–за других весьма тривиальных причин. Триста дней в году я расследую воровство, изнасилование, драки и другие более или менее тяжкие преступления, а на триста первый является кто–то и преподносит мне труп, и я с помощью пяти десятков других людей, делающих никому не видную работу, пытаюсь выяснить, кто убийца. Я не жду, что меня наградят за это медалью. Медали получают шефы полиции, министры юстиции и судьи. Следователи по уголовным делам чаще всего получают язву желудка. Я не жду ни похвальных грамот, ни почетных ленточек, ни чего–либо иного в этом роде. Я не жду даже простой похвалы. Но труп для меня вещь серьезная. С трупами не играют, трупы не падают с потолка, когда ты, задумавшись, сидишь в конторе.
– Но, послушай…
– Замолчи, Веум. Я произношу свои речи один раз и конспектов не оставляю. Мне в высшей степени наплевать, как ты зарабатываешь свои деньги, чтобы оплачивать квартиру, содержать автомобиль, покупать спиртное и хлеб насущный. Меня не интересует, кого из неверных супругов ты выслеживаешь и как ревностно ты выполняешь подобные задания. Я просто хочу сказать тебе одну вещь. Держись подальше от трупов. У меня большое желание посадить тебя за решетку прямо сейчас, еще до того, как выяснятся все детали этого дела.
– Но не можешь же ты сажать всех, кого подозреваешь, Хамре?
– Я могу посадить тебя, и этого вполне достаточно.
Он вдруг показался мне очень уставшим.
– Послушай, Веум, я ничего не имею против тебя лично.
Сам по себе ты хороший парень. При других обстоятельствах я готов был бы выпить с тобой пивка, если бы после этого у меня не испортилась репутация на работе. Я прошу тебя об одном одолжении: ничего не предпринимай, не копайся в этом деле. Не надо больше трупов, не ищи их. Хорошо?
– Ну, – пожал я плечами, – я попробую.
– Сделай это, пожалуйста, – произнес он сквозь плотно сжатые зубы и двинулся впереди меня к домику. Я поплелся за ним.
Я стоял у домика и ждал вместе с молоденьким полицейским, лицо у которого выглядело так, будто кто–то утрамбовал его сапогами. Оно было плоским, четырехугольным, как почтовая марка. Рот сжат, под ним волнами двигались желваки. Нам не о чем было друг с другом разговаривать.
Я решил думать о чем–нибудь приятном. Я подумал о Сольвейг Мангер. Чем она сейчас занимается? Сидит в освещенной комнате с книгой на коленях, протянув ноги на стул, и глядит прямо перед собой? А ее муж, наверное, сидит на другом стуле с новой биографией Хемингуэя в руках? А может, у стены стоит телевизор, а они сидят, освещенные светом экрана, и смотрят на чью–то чужую жизнь, проходящую перед ними? Теперь они не одни. Они больше никогда не будут одни. В комнате с ними всегда будет еще один человек – человек, который умер.
Да, ничего веселенького я не вспомнил.
Пригнувшись, из домика вышел Хамре. Он мрачно посмотрел на меня, лучше сказать, сквозь меня и проговорил:
– Они почему–то всегда не слишком красивы.
Никто не ответил.
Один за другим из домика выходили полицейские. Все были потрясены и молчали. Так обычно бывает сначала. Никто не знает, что сказать, никому не хочется делать то, что необходимо.
Хамре посмотрел на меня.
– Ты ничего не трогал? – безразличным тоном спросил он. – Все осталось как было?
– Да. Там не было никакого оружия, – кивнул я.
– Вот именно. И ты никого не заметил, когда поднимался сюда?
– Нет, ни единой живой души.
– Пожалуйста, прибереги свой юмор для другого Раза, Веум.
– А это вовсе не…
– Да, да, да, – махнул он рукой. – А зачем ты, собственно, сюда пришел?
– Я хотел поговорить с ним, – кивнул я в сторону домика.
– О чем?
Я сделал шаг вперед.
– Посмотри на мое лицо. Оно никогда не отличалось особой привлекательностью, но ты, наверное, заметил, что с ним что–то случилось с тех пор, как мы виделись в последний раз?
– Это неизбежно. Я хочу сказать, что этого нельзя не заметить.
– Это было неизбежно для Джокера и его компании – я хочу сказать, повстречаться со мной.
Пауза.
Внизу на дороге остановились еще два автомобиля, и еще несколько человек направилось сюда через лес.
Четверо полицейских смотрели на меня.
– Ты сказал, что ему и тебе кое о чем надо было поговорить, что–то обсудить? – спросил Хамре.
– Да, но я…
– Не делай из нас идиотов, Веум, – перебил Хамре. – Мы знаем, что не ты его убил. Мы ведь не считаем тебя идиотом.
– Ты, Веум, известен как человек, который не убивает, но может ударить так, что человек теряет сознание, – сказал один из полицейских.
Я повернулся к нему и стал внимательно его разглядывать. Я никогда не видел его раньше, а то я бы его запомнил. Лицо его было покрыто веснушками горчичного цвета, а волосы, торчавшие под фуражкой, имели тот особый желто–рыжий оттенок, который напоминает выжженную солнцем траву.
– Я не понял, как твоя фамилия, – сказал я.
– Исаксен, – ответил он, – Педер…
Этот голос лучше всего было сразу позабыть, как последнюю фразу из плохой книги.
– Хватит вам, – сказал Хамре с раздражением и отошел к вновь прибывшим.
Я стоял и поглядывал на Педера Исаксена. Он тоже смотрел на меня жесткими глазами. Еще один из тех, кто не любит меня. Добро пожаловать! Набирается целый клуб. Ты не будешь чувствовать себя одиноко, Исаксен.
Я повернулся и сказал в спину Хамре:
– Я вам тут еще нужен?
Хамре повернулся с полураскрытым ртом и поднял палец к моему лицу.
– Ты останешься здесь, Веум. Ты не сдвинешься ни на метр. И не произнесешь ни одного слова. – – И он снова отвернулся.
Я ничего не ответил. Подошел к дереву, спиной привалился к стволу, достал мятный леденец и постарался выглядеть человеком, потерявшим интерес к жизни.
48
Через некоторое время подошло еще несколько полицейских, и уже не было оснований жаловаться на отсутствие активности. Люди приходили, становились в дверном проеме, заглядывали внутрь и потом распрямлялись с застывшими лицами. Кое–кто исчезал внутри домика, задерживался там на несколько минут и выходил. Что они делали там внутри, я мог только догадываться и фантазировать. Но когда мне скучно, моя фантазия, к сожалению, становится довольно грязной.
Никто со мной не разговаривал. Я стал как бы частью дерева, у которого стоял. Один раз Хамре появился из проема, озабоченно поглядел мимо меня на жилые дома и сказал своим коллегам:
– Нам придется очень многих допросить.
Пока я так стоял, я попробовал представить, как все это произошло. Наверное, у Джокера была здесь назначена с кем–то встреча. Они вошли внутрь, чтобы побеседовать. Потом поспорили о чем–то, и кто–нибудь из них выхватил нож. Это мог сделать либо Джокер, либо тот, кто с ним был. Из–за этого ножа они и подрались, и Джокер оказался побежденным.
Как легко все получилось. Но это было лишь предположение, поскольку я не мог ничего знать о том, кто был здесь с Джокером. Я не знал и того, имело ли это убийство какую–то связь со смертью Юнаса Андресена.
