Я закурил еще одну сигарету.
— Но это такая профанация, — сказал я. — Теперь ты будешь мелькать в президиумах на собраниях общественности, где одни и те же люди будут говорить одни и те же слова об опасности пробуждения стихии.
— Собраний не предполагается, — с достоинством отозвался он.
— А что предполагается?
— Проблемные статьи, передачи телевидения, использование элементов народной пропаганды… Я имею в виду анекдоты, слухи. Предполагаются даже встречные акции.
— Короче, широкая операция в духе славной памяти КГБ, — восхитился я.
Он сдержанно вздохнул и кивнул. — Да.
Ему и самому этот путь не казался идеальным, но других путей он не видел. Я даже пожалел его в этот момент, но не сдержался и спросил:
— А встречные акции какого рода? Цепь убийств бывших членов Политбюро?
Он улыбнулся, это было признаком здоровья.
— Нет, там предполагаются какие-то провокации, — стал он рассказывать без большой охоты. — Например, неудавшееся покушение и моментальный арест террориста сразу снимает с него ореол неуязвимости. Не все же такие, как твой Бэби. Обнаружение склада с оружием говорит о том, что организация явно не стихийная, перехваченные счета с большими суммами и все такое. Еще они хотят организовать показательные судебные процессы над членами Суда Народной Совести, где не будет убийств, а будут общественные приговоры, гневные речи и сожжение чучел уголовной мафии на площадях перед ресторанами.
Я потрясенно молчал, и он встревоженно спросил:
— Тебе это не нравится?
— А тебе?
Он пожал плечами.
— Это работа, Саша. Конечно, я надеялся на большую открытость, гласность, искренность, если хочешь. Но политика делается другими средствами. И вообще, они больше всего обеспокоены нарастанием конфликта Президента и Верховного Совета. Некоторые даже считают, что этот конфликт отодвинет на второй план Суд народников, отвлечет внимание от террористических актов, если такие возобновятся, и сведет на нет всю их пропаганду.
— Чтобы затмить терроризм, надо довести этот конфликт до гражданской войны, — сказал я.
— Знаешь, я ведь пришел к тебе все рассказать не для того, чтобы ты меня поучал. Я сам переполнен сомнениями. Но если ты такой остроумный, то предложи свое решение.
— Сажать надо, — сказал я, вспомнив краснодарского полковника Коршикова. — Это мое главное предложение. Я считаю, что Бэби жив и что он приведет нас к этому самому Народному Суду.
Он покачал головой и усмехнулся.
— Кстати о Верховном Совете, — вспомнил я. — Я просил тебя организовать встречу с депутатом Сосновым.
— Сегодня вечером он прилетает из Голландии, — сказал Меркулов. — А завтра в одиннадцать ждет тебя в своем кабинете в «Белом доме».
— Надо торопиться, — сказал я. — Пока конфликт не разгорелся.
В общем, он не показался мне вдохновленным, но и значительного разочарования в нем не замечалось. Если я мог себе позволить снисходительное отношение к президентской рати, то он был обязан верить в их устремленность к светлым идеалам. К моей радости, он все еще не нашел себя в номенклатурной среде правительственных чиновников.
В понедельник я созвонился с секретаршей Соснова, чтобы уточнить время возможной беседы, и она подтвердила приглашение на одиннадцать часов. Ровно в одиннадцать я вошел в его приемную, и милашка секретарша дежурно мне улыбнулась.
— Вы — Турецкий? Проходите, Вадим Сергеевич вас ждет.
В этом кабинете мы уже беседовали, поэтому ничего нового из сладкой жизни наших депутатов я для себя не открыл. Соснов, просматривая какие-то бумаги, поздоровался со мной и предложил сесть. Большого внимания он ко мне не проявил, но и грубым этот прием не казался. Просто мне подсказывали, что депутат чрезвычайно занят и я должен ценить предоставленное мне право беседовать с ним.
— Так что, Александр Борисович, — спросил он, заглянув в свои записи, чтобы вспомнить мои имя и отчество, — вы опять по тому же делу?
— Да.
— Всплыли новые факты?
— Всплыли, — подтвердил я. — Например, про дискету. Он нахмурился.
— Про какую дискету? Простите, но я ведь не могу помнить все.
— Про дискету, из-за которой убили Ратникова. Там был компрометирующий материал для вашей комиссии. Ведь так?
Он смотрел на меня мрачно и неприветливо.
— Кто это вам рассказал?
— Об этом говорится в материалах другой комиссии, — напомнил я. — Вы ведь в ней тоже работали, не так ли?
— Да, работал, — кивнул он. — Но ничего об этой работе рассказать не могу.
— Какая жалость, — сказал я. — А ведь я только ради этого и пришел.
Он сощурился.
— Чего вы добиваетесь, Турецкий? Вы что, меня в чем-то подозреваете?
— Ну что вы, Вадим Сергеевич. Конечно, нет. Еще не хватало подозревать председателя комиссии по законности и правопорядку.
— Тогда к чему этот нелепый разговор?
— Все материалы той, второй комиссии у меня в деле, — предупредил я. — Вы спокойно можете об этом ничего не говорить. Но вы не сможете теперь утверждать, что вам ничего не известно о дискете.
Он раздраженно выдвинул ящик стола, достал пачку сигарет и раскрыл ее.
— Курите, — предложил он мне. Я не посмел отказаться.
— Конечно, я помню про эту дискету, — сознался Соснов. — Хотел бы забыть, да не получается.
— Почему они искали ее у Ратникова? — спросил я.
Он помолчал, покуривая и стряхивая пепел чуть ли не после каждой затяжки.
— Понимаю, куда вы клоните, — сказал он наконец. — К сожалению, вы недалеки от истины. Это произошло из-за меня.
Я дал ему время объяснить все, но он курил и молчал.
— Как это случилось?
— Не знаю, — сказал он. — Это случайная оговорка. Кому-то по телефону, который, как мне было известно, прослушивался гэбэшниками, я сказал, что спрятал дискету у хорошего друга. Мог ли я предвидеть, чем это кончится?
— А на что вы рассчитывали?
— Я думал таким образом высветить, кто этой дискеты больше всего боится. Вот и высветил…
— Но ведь вы сознательно поставили под удар семью своего друга?..
— Как я мог это знать! — воскликнул он с досадой. — Чтобы КГБ использовал маньяков-садистов!.. Это мне и в голову прийти не могло.
— А дискета? Она действительно пропала?
— Никуда она не пропадала, — вздохнул Соснов. — Она все время была у меня, да и информация, там содержащаяся, уже пришла к нам по другим каналам. Но после того, что там случилось, я уже не мог ею воспользоваться.
— Хорошо, Вадим Сергеевич, я вас прекрасно понимаю. Глупое и трагическое недоразумение. Но потом была вторая комиссия, и вы приехали, как мне кажется, отомстить. Не так ли?
Он пожал плечами.
— Может быть.
— Вы знали убийц Ратникова? Он кивнул.
— Чекалин и Тверитин? — спросил я. Он посмотрел на меня чуть удивленно.
— Вы-то как на них вышли? По этому вопросу не осталось никакой документации.
— Что с ними стало? Один из их бывших коллег сказал мне, что они были наказаны. Поскольку два года условно наказанием назвать нельзя, я хотел бы знать, что с ними.
— Они погибли, — сказал Соснов.
— Как и когда?
— Вскоре после этого нелепого суда. В составе спецназа их направили в Карабах и там попросту пристрелили.
— Вы сами об этом позаботились?
— Нашлись люди. Что вас еще интересует?
Он и так сказал мне слишком много, и даже если бы у меня еще оставались вопросы, я бы не стал их задавать. Мы очень сухо распрощались, и я оставил его роскошный кабинет.
А по возвращении меня ждала бумага из ФСК, где сообщалось, что бывшие сотрудники Краснодарского краевого управления службы безопасности лейтенант Георгий Чекалин и лейтенант Андрей Тверитин действительно были завербованы в состав добровольческого формирования для ведения боевых действий в районе Нагорного Карабаха на армянской стороне. Оба пропали там без вести в первые же дни. Предполагается гибель во время боевого задания.
Нина добилась своего, Аня снова проживала вместе с ней. Она и сама не знала, зачем ей это понадобилось, но, видимо, ей нужно было все время проявлять заботу о ком-то слабом и беззащитном. Аня для этого вполне подходила.
Жизнь их на Юго-западе была весьма бестолковой. Ели, пили, смотрели телевизор, гуляли в лесополосе неподалеку, ходили по магазинам. Спали раздельно, и, хотя Аня то и дело порывалась перевести отношения в большую близость, Нина ее грубо осаживала.
— Вот родится у тебя малыш, — говорила она мечтательно, — и будут у него сразу две мамы. Не так уж плохо, а?
— А на что мы будем жить? — спрашивала Аня, которая уже длительное время не показывалась на работе.
— Как-нибудь, — отвечала Нина. — А то давай уедем отсюда, а? К югу поближе. На юге жить легче, там солнца больше.
