Мужчины из Майами ждали наверху в квартире 5С.
Это совпадало с тем, что сказал Карлос Ортега.
За десять процентов, вот падла неблагодарная!
Двое из банды Цу подымались сейчас наверх, чтобы оплатить товар и забрать его. Предыдущая проверка, где бы, черт ее возьми, она ни происходила, очевидно, завершилась без накладок, Гамильтона не интересовало это дерьмо — паршивые пять килограммов, — пусть себе растворятся в ночи. Наверху в квартире 5С было девяносто пять килограммов кокаина, и за всем этим добром присматривало только четыре человека. Он кивнул Исааку.
Исаак кивнул в ответ и включил в машине фары. Он все еще не понимал деталей происходящего. Он лишь знал, что сегодня вечером они сделают попытку прорваться на тот уровень, на котором заправляют такие крутые поссы, как «Спенглер» и «Шовер». Он верил, что Гамильтон знает, что делает. Ты или доверяешь кому-то полностью, или не доверяешь вовсе.
Они вместе вышли из автомобиля. Чуть дальше распахнулись дверцы другой машины. Из нее вышли негры в пальто. Дверцы бесшумно закрылись. Мужчины быстро собрались в плотную группу и направились скорым шагом к подъезду дома. В морозном воздухе от дыхания клубился пар. Их было восемь. Гамильтон, Исаак и еще шесть человек. Гамильтон знал, что соотношение сил будет два к одному в его пользу.
Они поднялись на пятый этаж.
Гамильтон остановился у двери, ведущей в квартиру 5С, и прислушался.
Внутри были слышны голоса.
Он четко различал речь трех человек.
Вот.
Появился четвертый голос.
Он продолжал слушать.
Гамильтон улыбнулся. Поднял вверх правую руку. И выбросил четыре пальца.
Исаак кивнул. Там их внутри четверо. Все, как говорил Ортега. Исаак кивнул тому, кто был справа.
И тот одиночным выстрелом из своего АР-15 вышиб дверной замок.
Негры ворвались внутрь.
Гамильтон все еще улыбался.
Но в этой квартире было не четыре человека.
Там находилось двенадцать колумбийцев из Майами и двенадцать китайцев, местных.
Одним из них был Генри Цу.
В первые десять секунд Исаак — который так и не был полностью введен в курс дела — получил в грудь и в голову семнадцать пуль. Гамильтон рванулся к двери. Но ему мешали его люди, стоявшие сзади. Они тоже поняли, что попали в засаду, и единственным их желанием сейчас было вырваться из ловушки Но все это слишком поздно, а потому — бессмысленно. Второй залп изрешетил их прежде, чем они добрались до дверей. За все это время ямайцы успели выстрелить всего один раз — тот самый выстрел, который выбил замок.
Гамильтон был все еще жив и полз по телам к выходу.
Один из китайцев сказал:
— Хенли Шу сказал тибе пливет.
Тогда другой китаец, который был очень похож на этого, двенадцать раз выстрелил в спину Гамильтону.
Гамильтон замер и больше не шевелился.
Генри Цу взглянул на него. Он думал о том, что всегда побеждает более древняя культура.
На следующее утро в десять минут десятого Карелла расписался за конверт «Федерал Экспресс». Письмо пришло из департамента полиции Сиэттла. В конверте находилась пачка ксерокопий и записка от руки. Записка гласила: «По-моему, тебе стоило бы взглянуть на это». И подпись — «Боннем». Пачка листов оказалась копией завещания Пола Чапмэна.
"Мои дочери Мелисса Чапмэн Хэммонд и Джойс Чапмэн.
Я передаю и завещаю в трастовый фонд сумму, равную одному миллиону долларов (1 000 000) с тем, чтобы прибыль от вышеназванной суммы перешла во владение первому ребенку, рожденному любой из моих вышеуказанных дочерей с тем, чтобы данный фонд управлял, инвестировал и реинвестировал вышеназванную сумму и платил все налоги, оплачивал издержки..."
— Он хотел быть уверенным, что после его смерти род не прекратится, — сказал Карелла.
— Если бы, когда он умер, его дочери все еще были бы бездетными, то у них был бы хороший повод обзавестись потомством, — кивнул Мейер.
— Заняться этим...
— Не тянуть с этим.
— Это слова Мелиссы. — Вот тебе и мотив, — сказал Карелла, хлопнув рукой по той странице завещания, где говорилось о деньгах для будущего первого ребенка.
— Он подписал смертный приговор маленькой Сьюзен, — поежился Мейер.
— Потому что, если бы она не родилась...
— Тогда первым ребенком был бы ребенок Мелиссы.
— И прибыль от миллиона долларов досталась бы ему.
Оба мужчины продолжали молча читать.
"Все оставшееся от моего движимого и недвижимого имущества, в денежной и в натуральной форме, которое я могу назвать своим или на которое я могу претендовать в момент моей смерти, включая все гонорары и долги, связанные с этим имуществом, находясь в здравом уме и твердой памяти, я завещаю...
— Формулирует свои условия, — сказал Карела.
— Остаток его имущества.
— Миллион долларов, не об этом ли она говорила?
...завещаю в равных частях в денежном эквиваленте моим дочерям, которые переживут меня...
— Именно так она нам и сказала.
...или, если какая-либо из моих дочерей умрет раньше меня...
— А вот и мотив для убийства Джойс...
...тогда я завещаю все свое движимое и недвижимое имущество оставшейся в живых дочери".
— Убить Джойс — и тогда Мелисса получит все, — сказал Карелла.
— Любовь или деньги, — вздохнул Мейер. — Так будет всегда.
В завещании было еще много всего.
Но они уже узнали то, что им было нужно. И телефон зазвонил снова. В комнате не было окон.
Только сейчас Эйлин это заметила.
Не было и часов.
«Как в Лас-Вегасе», — подумала она.
— Что-нибудь случилось? — спросила Карин.
— Нет.
— А ты улыбаешься.
— Это я своим мыслям, — сказал Эйлин.
— Поделись со мной.
— Нет, все в порядке.
У нее на руке были электронные часы. Тишины комнаты они не нарушают тиканьем. Интересно, сколько времени осталось? Интересно, какого черта она вообще здесь делает.
— Давай поиграем в слова, — предложила Карин.
— Зачем?
— Знаешь, свободные ассоциации помогают расслабиться.
— Я расслаблена.
— Это как игра в снежки. Карикатуристы часто используют такую идею.
— Полицейские тоже, — добавила Эйлин.
— Да?
— В дежурной комнате. У тебя возникает какая-то мысль, и ты разрабатываешь ее варианты, — объяснила она, подозревая, что Карин все это знает не хуже нее. Если так, то зачем изображать удивление? Ей хотелось бы верить Карин. Но она не верила. Не могла избавиться от ощущения, что Эйлин Берк для Карин Левкович — всего лишь препарат на стеклянной пластинке.
— Хочешь попробовать?
— У нас осталось не так много времени, верно?
Она надеялась на это. Не хотела глядеть на часы.
— Двадцать минут точно есть, — сказал Карин.
Боже, так долго?
— Я назову тебе слово, и ты скажешь мне другое слово, которое первым придет тебе в голову, о'кей?
— Знаешь, — сказала Эйлин, — мне в самом деле не хочется ни во что играть. Я взрослая женщина.
— Да, я тоже.
— Так почему бы нам не оставить это?
— Мы можем прекратить вообще всю фигню.
Эйлин посмотрела на нее.
— Я думаю, мы только зря отнимаем друг у друга время, — безапелляционно заявила Карин. — Тебе нечего сказать мне, а если ты ничего не говоришь, то мне нечем тебе помочь. Так что, может быть, нам лучше...
— Единственная помощь, которая мне нужна...
— Да, я знаю. Совет, как уйти из полиции.
— Да.
— Вот я и не думаю, что смогу тебе в этом помочь.
— Почему же?
— Потому что я не думаю, что ты и в самом деле этого хочешь.
— Тогда скажи мне, какого черта я здесь делаю?
— Это ты скажи мне.
Эйлин сложила руки на груди.
— Ну вот, опять эта поза, — сказала Карин. — Слушай, я в самом деле не понимаю, почему ты обратилась ко мне?
— Я тебе уже рассказывала. Сэм Гроссман пред...
— Да, а ты посчитала, что это хорошая мысль. Но вот ты здесь, и тебе нечего мне сказать. Так давай закончим с этой бодягой, ладно?
— Сейчас?
— Да. Если позднее у тебя что-нибудь изменится...
— Плохо, что я не могу решиться прямо сейчас, а?
— Что ты имеешь в виду?
— Отставку. Если уходишь из полиции, то это навсегда.
— Почему ты так говоришь?
— Какое это имеет значение?
— Я в самом деле не понимаю, почему ты чувствуешь...
— Ты что, никогда не говорила с копами? Чем ты тут вообще занимаешься? С архитекторами работаешь? Или с банкирами? Я хочу сказать, разрази тебя Господь, ты что, не знаешь, как думают копы?
— А как они думают, Эйлин? Расскажи мне.
— Если я сейчас уйду... — Она опустила голову.
— Да?
— Не имеет значения, черт с ним.
— О'кей, — сказала Карин, посмотрев на часы. — У нас еще пятнадцать минут. Какие фильмы ты смотрела в последнее время? — Мне не нравится то, что тебе приходится объяснять самые простые вещи, трах-тарарах!
