— Лишь подозревается?
— Идёт следствие. А окончательно решит суд.
— Это я тоже знаю, — процедил сквозь зубы Серков и, снова откашлявшись, сухо спросил: — Неужели всё так серьёзно?
— Да, очень серьёзно, — кивнул в ответ Цветков.
— Я всё думаю, как это могло произойти, — глядя прямо перед собой, задумчиво сказал Серков. — И ищу причины. Абсолютно нормальная семья. Достаточно обеспеченная. Даже более чем достаточно. Ни в чём никогда он не нуждался. Всё имел, что хотел, что требовалось. Вот я — это другое дело, — неожиданно произнёс он. — В войну и после неё хлебнул ой сколько.
Видно, беда с сыном вдруг выбила Серкова из привычной колеи, лишила неизменной величавой и суховатой сдержанности, задев какие-то глубоко упрятанные струны в его душе.
— Но я решил: не сдамся, пробьюсь, — продолжал Серков, стукнув кулаком по колену. — Высокую цель себе поставил. И кое-чего добился. Положение это горбом своим заработал и поколебать не дам, — с угрозой добавил он, нахмурясь, и вдруг улыбнулся. — Не пойму, чего это я вам исповедоваться начал. Видимо, чем-то берёте.
— Горе берёт, — всё так же сдержанно возразил Цветков.
Он себя сейчас чувствовал скованно и неуютно.
— Да, — покачал головой Серков и вздохнул. — Я и говорю: откуда у него всё это взялось? Я не про убийство… если даже так и окажется, — с усилием произнёс он и потянулся за новой сигаретой. — Я давно думаю, понимаете, — и, резко нажав на зажигалку, прикурил. — Ведь он, подлец, как сыр в масле катался. Мать надышаться на него не могла, бабка тоже. Это с жениной стороны. Моя-то матушка ско-оро за отцом ушла. Да. И вот старший сын человеком у меня стал, химик, кандидат наук. Ладно. Пусть так. Нашёл, значит, свою линию в жизни. А этот… Чёрт в нём сидит. Из дома уже не раз убегал. То где-то в Москве, по бабам болтается, а то махнёт аж в Снежинск. К тётке моей старой.
— В Снежинск? — переспросил Цветков.
— Ну да. Родная тётка моя там. Из Москвы её тогда… И приросла. Зову обратно, она ни в какую.
— Адрес её скажите на всякий случай, — попросил Цветков.
— Пожалуйста. Заовражная улица, восемь. Зотова Варвара Алексеевна. Не раз к ней удирал, то на неделю, то на две. Да ещё с приятелями. А там — воля им. Тётка тоже души в нём не чает. Выпивали, хулиганили, если уж откровенно сказать. Пока я его с милицией не возвращал. А они там, поначалу не разобравшись, хороших плюх ему надавали от души, в нарушение всех инструкций. Сами знаете. — Серков хохотнул.
— И от милиции приходилось защищать?
— Всё было, — с горькой иронией ответил Серков. — Стоит моей Людмиле в слёзы удариться… Вторая жена, любимая и молодая, — он усмехнулся. — разница-то у нас двадцать два года. Старший сын не её, от первой жены. Эх, и чего это я вам всё рассказываю? — снова удивился он. — Стены, что ли, у вас такие? Исповеди вам небось не раз слушать приходилось?
— Приходилось, — согласился Цветков, сам растревоженный этим неожиданным разговором и борясь с тайным желанием закурить.
— Да, вот и спрашивается, откуда он такой? — заключил Серков. Эта мысль не давала, видно, ему покоя.
— На такой вопрос легче вам самому ответить. Вы ведь специалист по воспитанию больше, чем мы тут, — серьёзно, без тени иронии ответил Цветков.
— Эх, Фёдор Кузьмич, легче всего, знаете, чужих воспитывать. А вот чего делать с собственным сыном, скажите?
— Вы знаете, как он жил последнее время, где, у кого?
— Знаю, что дома он не жил. Чужой человек стал, абсолютно чужой. И непонятный, вот ведь что. Мать гонялась за ним по всей Москве, шпионила, искала. То он где-то за городом жил, то у какой-то девчонки, то у приятеля.
— А как их зовут?
— Девчонку, кажется, Нина. Приятелей… Валерка, Генка, ещё кто-то, — неуверенно перечислил Серков. — Адрес этой Нины у нас есть. Валерка… этот, жена говорила, арестован за хулиганство. Генка… вот не помню. Если надо, я у жены могу спросить. А сам он устроился работать на какую-то базу лесоторговую, за городом.
— У вас деньги просил?
— Жена сама совала.
— А вы?
— Я… — Серков, стиснув зубы, поиграл крутыми желваками, лицо его стало каменно-суровым. — Я его выгнал и сказал, что у меня больше нет сына.
— Зачем же вы ко мне приехали? — сухо осведомился Цветков.
— А! Если бы не жена… — Он махнул рукой.
— Понятно, — кивнул Цветков и добавил: — Кстати, если супруга ваша дома, можно ей позвонить насчёт того Генки?
— Дома, конечно, — ответил Серков.
Он потянулся к телефону, набрал номер и, дождавшись, пока ответили сказал в трубку:
— Люда, я говорю от товарища Цветкова. Всё потом. А пока скажи, у тебя есть адрес того самого Генки, помнишь? — Он брезгливо поморщился. — Есть? Ну поищи. — И, оторвавшись от трубки, сказал Цветкову: — Сейчас найдёт. — И тут же снова в трубку — Ну давай. Я пишу.
Цветков придвинул ему бумагу и положил один из своих карандашей. Серков начал записывать, и Фёдор Кузьмич с удивлением узнал знакомый адрес, возле бассейна «Москва». Это было важное открытие. Ведь до сих пор по этому адресу ждали Олега Журавского. Впрочем, мнимого Олега Журавского. Следовательно… Но сейчас размышлять было некогда.
— Спасибо, Марлен Денисович, — сказал Цветков. — Возможно, это нам пригодится. А что касается вопросов «как?» и «почему?», то, я думаю, кое-что вам и самому ясно.
— Допустим. Но какая тут перспектива, Фёдор Кузьмич? По-дружески мне скажите, как говорится, не для протокола.
— Что вы имеете в виду? — сделал вид, что не понимает вопроса, Цветков.
— Ну, я имею в виду, каков выход из положения, что ли.
— В каком оказался ваш сын?
— Вот именно. Но по-дружески, Фёдор Кузьмич. Кроме всего прочего, вы же понимаете, надеюсь, что для меня лично означает этот суд! Его нельзя допустить, — жёстко закончил он.
— Перспективу я, к сожалению, обрисовать вам не могу, — покачал головой Цветков. — Следствие не закончено.
— Но кого он, в конце концов, там убил? — раздражённо спросил Серков.
— Следствие не закончено, — ровным голосом повторил Цветков. — А что касается лично вас…
Но Серков резко оборвал его:
— Ладно. Насчёт себя я разберусь как-нибудь сам. А насчёт сына…
Почувствовав, что Цветков не склонен чем-либо ему помочь, Серков неуловимо изменился. В голосе неожиданно возникли начальственные интонации и зазвучала привычная могущественная уверенность.
— Насчёт сына, Фёдор Кузьмич, я надеюсь, будет проявлено некоторое снисхождение и следствие не будет… м-м… предвзятым. Предупреждаю. Найдётся кому вас поправить в случае чего. Надо же понимать требования ситуации и целесообразности. Это, знаете, у древних только Фемида была с повязкой на глазах. А у нас она, слава богу, зрячая. Прошу всё учесть.
Он прихлопнул крепкой ладонью по столу и пристально посмотрел на Цветкова. Потом неожиданно иронично добавил:
— Кажется, вы только внешне удивительно похожи на Макаренко.
Фёдор Кузьмич смущённо пожал плечами. Чувствовал он себя в этот момент отвратительно.
Но тут зазвонил один из телефонов. Говорил Лосев:
— Фёдор Кузьмич, вы ещё не освободились?
— Нет.
— У меня гражданин Птицын. Он хотел бы с вами поговорить.
В тоне Лосева чувствовалась обычная весёлая энергия, но и некоторое благодушие, которое не понравилось Цветкову.
— Пусть подождёт, — хмуро ответил он и добавил: — Я скоро освобожусь.
Серков, рассматривавший что-то на потолке, при последних словах чуть удивлённо посмотрел на Цветкова и, когда тот положил трубку, насмешливо сказал:
— Однако. Выходит, выставляете меня?
— Никак нет.
— Ох, Фёдор Кузьмич, неловкий вы человек, — всё так же насмешливо вздохнул Серков. — Трудно, наверное, с вами. Ладно уж, пойду. Что, Вадим Степанович у себя?
— Не могу знать.
— Позвоните, пожалуйста, — с преувеличенной вежливостью попросил Серков и, снова усмехнувшись, но уже жёстко и неприязненно, добавил: — Не беспокойтесь, жаловаться на вас не собираюсь.
Цветков с непроницаемым лицом набрал короткий номер и, выслушав ответ, сказал:
— У себя. — И добавил: — Разрешите отметить пропуск. Время ухода вам там проставят.
Серков поднялся и, небрежно захватив подписанный пропуск, не спеша и как-то привычно, по-хозяйски распахнул дверь и вышел из кабинета, при этом вполне дружески и чуть снисходительно простился с Цветковым, словно и не было между ними никакого несогласия. Это была, как знал Цветков, самая опасная форма прощания у высокого начальства. Мол, всего хорошего, но я за твоё благополучие не ручаюсь.
Фёдор Кузьмич минуту задумчиво сидел в своём кресле, вертя по привычке в руке сложенные очки и стараясь успокоиться после этого неприятного, тягостного и напряжённого разговора «с хвостом», как он выражался, то есть со всякими возможными и тоже неприятными последствиями. Потом он вздохнул, ожесточённо потёр ладонью короткие седоватые волосы на затылке, что всегда означало у него крайнее неудовольствие, и взялся за телефон.
