спросить, – едва слышно произнес Стас. – Должен был, но не смог.
– Не стоит, – остановил его Лев, догадавшись, что он говорит о своем друге, Николае Ольшевском.
– Нет, я должен был, – с ожесточением в голосе повторил Крячко.
– Он все равно не скажет правду. Мы все узнаем, Стас. Совсем скоро узнаем.
– Думаешь, его люди расколются?
– Обязательно. Я лично допрошу каждого и выясню, что стало с Ольшевским. Даю слово!
Крячко бросил на ринг последний взгляд, махнул рукой и, не оглядываясь, пошел прочь.
Тихое кладбище на взгорке возле поселка Панино освещали первые лучи солнца. Возле свежевырытой могилы стояли двое. Ветер развевал волосы, залезал за воротник, но они не двигались. Над насыпанным холмом возвышался крест. Добротное дерево покрыто лаком. Ниже табличка. Скромная и неприметная. Фамилия, дата смерти, номер участка. Вот и все, что остается от человека, когда его жизненный путь подходит к концу.
К кресту прислонились два венка. На лентах шаблонные фразы: «Дорогому другу от друзей», «Дорогому коллеге от коллектива». И нет здесь венка от семьи, потому что и семьи у человека не было. Может, не успел, а может, не пожелал, кто теперь разберет? Уже и не спросишь. Жизнь прошла. Какой она была для него? Радостной и спокойной или тревожной и тоскливой?
– Весной надо оградку поставить. Нехорошо, когда без оградки.
– Поставим, Стас. Непременно поставим.
– И фото на овале, чтобы не хуже, чем у других.
– И фото сделаем, обязательно сделаем.
– Прекрати это, Гуров!
– Что прекратить?
– Утешать меня, как барышню. Колька Ольшевский умер. Его убил подонок по имени Артур Рубан. Затравил собаками. И мне плевать, что этот идиот оказался настолько глуп, что добровольно полез в пасть бойцовских псов. Он совершил идиотский поступок и поплатился за это жизнью. Вывод: мой друг кретин. Но это мой друг, и это мой кретин. Так что прекрати утешать меня, прекрати оберегать меня, будто я хрустальный сосуд. Лучше сделай так, чтобы Рубан получил по полной. Чтобы до конца дней своих гнил в тюрьме. Чтобы каждая царапина, каждый укус, которые получил Колька в том бою, отозвались ему десятикратной болью.
– Стас, не нужно себя казнить, ты ни в чем не виноват.
Лев украдкой взглянул на друга. Выглядел тот неважно. После того как один из охраны рассказал про кладбище, на котором закапывали тела бойцов, не переживших бой, Крячко замкнулся. Он не кричал, не матерился. Он вообще почти не разговаривал. Только так, как сейчас. Про оградку, про могилку, про фотокарточку в траурной рамке.
Тело друга он откапывал собственноручно. Когда его извлекли, мало кто из присутствующих сумел сохранить самообладание. И неудивительно. На теле Ольшевского насчитали шестьсот восемьдесят три укуса, не считая рваных ран, царапин и кровоподтеков. Бился Ольшевский отчаянно, видно, до последнего не верил, что люди, наблюдающие за боем, позволят ему умереть. Просто, чтобы увидеть, каково это, быть растерзанным псами-убийцами. Не мог поверить в то, что в двадцать первом веке существует такая жестокость, такая бесчеловечность. Но люди позволили этому случиться. И теперь Ольшевский мертв, а Стас находится на грани помешательства. Как помочь Крячко пережить случившееся, Гуров не знал. Надеялся он лишь на время, да на бешеный рабочий ритм. Только это поможет Стасу примириться с потерей друга. Такой глупой и нелепой и потому ужасной в своей нелепости.
Из-под горы донесся автомобильный сигнал. Капитан Звонников давил на клаксон, привлекая внимание полковников. Гуров тронул Стаса за плечо. Тот стряхнул руку, в последний раз прикоснулся к кресту и зашагал вниз. Лицо его по-прежнему ничего не выражало, а в глазах бушевало пламя. Крячко твердо знал, что пламя это не потушить до тех пор, пока не пройдет суд над Артемом Рубаном и его подельниками. «Скоро, – мысленно проговорил он. – Скоро все закончится. Для Рубана и для меня. И тогда я приду сюда и скажу: покойся с миром, Николай Ольшевский. Будь счастлив там, где бы ты ни находился. И прости!»
Портрет мафии крупным планом
Глава 1
– Григорий Алексеевич! Дорогой! Это, конечно, гениально, эта ваша новая картина… Так же гениально, как все, что вы пишете. Но зачем вы взяли этот сюжет? Вы хоть понимаете, на каких людей покусились?
От избытка чувств говоривший взмахнул руками и едва не сшиб со стола горшок с кистями. Он вообще был экспансивен, возбудим, говорлив. И этим являл полную противоположность хозяину мастерской. Да разве только этим? Они ни в чем не были схожи. Художник Григорий Алексеевич Артюхов был бородат, грузен, немногословен. Двигался всегда неторопливо, говорил мало. По телевизору смотрел только футбол, радио почти не слушал. Правда, в последние годы увлекся интернетом, проводил в нем довольно много времени. Книги читал все больше по истории искусства, да еще философские. По воскресеньям ходил в Троицкий собор, но службу выстаивал не до конца и причащался хорошо если раз в год.
Что же касается гостя, то он был невысок ростом, лыс и, как уже упоминалось, говорлив. Футболом и вообще спортом не интересовался совершенно, зато был страстным книголюбом; особенно увлекался детективами и историческими романами. По роду занятий он был музейный работник и большую часть жизни проработал в областном краеведческом музее, в котором занимал должность заведующего историческим отделом. Но истинным увлечением Бориса Игоревича Сорокина (так звали гостя) была живопись. Борис Игоревич был знаком со всеми художниками, жившими в Княжевске и в других городах области: с Толкуновым, Пикляевым, Сейфулиной, Шмайлисом, Нечаевым, Скоробогатко… Он не пропускал ни одной выставки, ездил вместе с художниками на пленэр в окрестности Лысьвы и в другие места, облюбованные местными живописцами.
Но истинным гением Борис Игоревич считал лишь одного княжевского художника – Григория Артюхова. И это свое мнение он основывал не на банальном «мне нравится», а обосновывал рядом аргументов. Он находил все новые доводы, чтобы доказать новаторство Артюхова, ценность его работ. Если бы у него были деньги, он
