И, как обычно, когда он уже стоял в двери, зазвонил телефон.
— Это пан прокурор Теодор Шацкий? — спросил мягкий голос, принадлежащий пожилому мужчине. Шацкому этот голос не был известен.
— У телефона. Кто говорит?
— Я старый знакомый Хенрика Теляка, когда-то мы работали в одной фирме. Думаю, нам следует поговорить. Через полчаса я буду ждать вас в итальянском ресторане на Журавей, в том самом, что между Кручей и Братской. Надеюсь, что пан сегодня еще ничего не ел, так что с удовольствием приглашаю пана пообедать.
Венцель был прав. Еще сегодня.
Мужчина заказал воду и ждал. Хотелось кофе, но уже выпил два, а сегодня давление — как атмосферное, так и артериальное — металось во все стороны. Все равно же он не откажется выпить маленький экспрессо после еды, а пить дополнительный кофе сейчас было бы глупо.
Он знал об этом, но, тем не менее, страдал. Забавно, как мелкие привычки способны превратиться в одержимость.
Прокурор Теодор Шацкий прибыл пунктуально в срок. В костюме цвета водянистого серебра, выпрямленный, уверенный в себе. Не раздумывая и не разглядываясь по залу, он подошел к столу мужчины и уселся с другой стороны. Руки мужчине не подал. Из него получился бы неплохой офицер. Прокурор не заговаривал, мужчина тоже молчал. В конце концов, он решил тишину прервать, у него не было времени играть в буку до вечера.
— Не знаю, известно ли пану это место, но лучше отправиться к повару, чем ожидать официанта. Можно присмотреться, что он там делает, поговорить, выбрать. А прежде всего: самому собрать салат.
Шацкий кивнул. Мужчина — очередная привычка, перешедшая в манию — взял немножечко рукколы и моцареллы, прокурор выбрал жареные на решетке артишоки и баклажаны, римский салат, немного вяленых помидоров. Для основного блюда — все еще не обменявшись ни словом — тортеллини с рикоттой и грибами, а еще каннеллони, фаршированные шпинатом, в соусе из горгонзолы.[136] Похоже, только лишь в Краковских аллеях подавали пасты, лучше чем здесь.
— Вы меня будете пытаться подкупить или запугать? — спросил Шацкий, когда они вернулись к своему столу.
Балл в его пользу. Если молчал так долго, поскольку раздумывал, как начать разговор, то оно этого стоило. Такого начала мужчина не ожидал. Теперь необходимо было слегка отступить, что сразу же ставило его в худшей позиции. Руккола показалась мужчине более горькой, чем обычно.
— Я вижу, что пан привык одеваться опрятно, — сказал он, указывая на костюм Шацкого.
— Лично я предпочитаю определение: элегантно.
Мужчина усмехнулся.
— Элегантность начинается с десяти тысяч. Пан всего лишь опрятен.
— Следовательно: взятка. Говоря по правде, с какого-то времени мне интересно, сколько вы мне предложите. Так что, может пропустите вступления и обозначите сумму. Мы будем знать исходные позиции еще до того, как принесут заказ.
Второе очко То ли он и действительно с ним играется, либо и вправду для него важны деньги. Неужто все было бы так просто? Мужчина уже столько знал о прокуроре Шацком, что позабыл: он плохо оплачиваемый государственный служащий, столь же жадный к деньгам, как и все остальные. Он чувствовал себя разочарованным, но, и действительно, можно устроить все дело перед тем, как принесут макароны. Мужчина глянул на сидящего несколькими столиками далее мужчину. Тот кивнул, давая понять, что на прокуроре нет подслушки или какого-либо иного оборудования для записи.
— Двести тысяч. За пятьдесят вы отправитесь с семьей в поездку вокруг света. Разве что пан предпочтет с любовницей; говоря по правде, как развернется ваш роман после вчерашнего нежного поцелуя. За остаток пан может купть дочке небольшую квартирку, чтобы та ждала девочку и только увеличивала стоимость.
Шацкий вытер губы салфеткой.
— И пан еще отчислит себе из этой суммы за инвестиционное консультирование? — заявил он с издевкой. — Или же данный подарок обусловлен тем, каким образом мне можно потратить эти деньги?
Третье очко. Слишком много сказал, вот и получил по лапам. Самое время перехватывать контроль.
— Двести тысяч и, естественно, мы поможем пану задокументировать эти доходы. Предложение серьезное, так что свои шуточки можете пропустить.
— Я отвечу вам через неделю, в четверг.
Ошибка.
— Нет, ответ мне пан даст сейчас. Ведь это уже не беседа по вопросу трудоустройства, а предложение гигантской взятки. Пан должен принять решение без консультаций с приятелями, женой, любовницей, родственниками или кем там еще. И времени у пана до — скажем — завершения прощального «экспрессо».
Шацкий кивнул. Официант принес заказанные макароны, они занялись едой. Оба еще заказали по стакану воды: несмотря на кондиционеры, сорочки прилипали к спинам. Небо было черное, где-то вдали гремело и сверкало, тем не менее, не пролилось ни капли.
— А если нет? — спросил Шацкий.
— Лично мне будет неприятно. Прежде всего, потому что вы замечательный прокурор и, вроде как, симпатичный человек, но по случаю пан коснулся того, чего касаться не следует. Думаю, что те деньги пану бы пригодились, облегчили жизнь. Впрочем, глянем правде в глаза — дело и так отправится в долгий ящик.
— В таком случае, почему бы пану просто спокойно не подождать?
— Говоря осторожно, моим приоритетом является покой для самого себя и своих товарищей. Мы не чувствуем для себя угрожаемыми, так что не льстите себе. Мы опасаемся того, что если пан, даже не желая того, чего-то намешает, нам это будет стоить больше энергии, больше тысяч злотых, больше действий, которые — вопреки широко распространенным представлениям — мы всегда рассматривали как необходимое зло.
— Выходит, все-таки угрозы. Как же это дешево…
— Я это понимаю гораздо лучше пана, прошу мне верить. Я слишком уважаю пана, чтобы рассказывать, что мы можем, что мы знаем о вашей семье, о приятелях, знакомых, коллегах по работе, свидетелях, подозреваемых и так далее. Мне бы только хотелось, чтобы у вас не появилось ошибочное мнение о нашей слабости. Поскольку, руководствуясь подобным убеждением, пан мог бы натворить чего-то такое, чего нельзя было бы повернуть назад, чего нельзя было бы обговорить за столиком в симпатичном ресторанчике.
Теодор Шацкий не ответил, не говоря ни слова, он закончил есть, после чего спросил:
— А пан не боится, что я записываю нашу беседу?
Мужчина чуть ли не выплюнул на тарелку кусочек замечательного пирожка. Всякого он ожидал, но не такого пацаньего отзыва, словно из шпионского фильма, снятого группой любителей из начальной школы. Он чувствовал себя смущенным необходимостью ответа.
— Я знаю, что пан не записывает. Это очевидно. Вопрос в другом: а не записываю ли эту беседу я? Не смонтирует ли мой коллега из столичной Криминалистической лаборатории ее столь совершенно, что другой его коллега, который будет анализировать запись по заказу окружной прокуратуры, не узнает, что это монтаж. А ваши коллеги с Краковского будут ломать голову, ну как пан мог быть настолько наглым, чтобы требовать полумиллионную взятку.
— Это блеф.
— В таком случае, пан может меня проверить.
— Следующий блеф.
Мужчина вздохнул и отодвинул от себя пустую тарелку. Соус был таким вкусным, что хотелось вытереть остатки пальцами. Поэзия. Он подумал, а не пора ли продемонстрировать силу. Подошел официант, у которого он заказал маленький черный и порцию тирамису. Шацкий десерта не желал. Очередная ошибка: этим он показал, что боится. То есть, нужно его еще чуточку прижать, и дело сделано.
Мужчина осмотрелся по залу. Несмотря на обеденное время, в ресторации было довольно пусто, большинство клиентов занимало столики на улице, отсюда они были почти не видны. В их части зала было только двое бизнесменов в дорогих, хотя и уродливых костюмах, беседующих о чем-то, что видели на экране ноутбука. Парочка лет тридцати с пиццей, похоже, иностранцы, когда заговаривали громче, мужчина различал английские выражения. И одинокий тип в льняной рубашке, полностью поглощенный чтением газеты.
Официант принес кофе. Мужчина добавил в микроскопическую чашечку две ложки тростникового сахара и тщательно перемешал. Получилось нечто, похожее на ириску, оставленную в машине в жаркий день. Сделал глоточек.
— Так пан говорит: блеф. Тогда послушайте. Прямо сейчас я мог бы вынуть оружие, которое имеется со мной, и пристрелить пана. Вот так, запросто. Понятное дело, пришлось бы потрудиться, сделалось бы замешательство, пресса, громкое следствие. Говорили бы, что это мафия, расчеты между бандитами, что пан наступил кому-то на мозоль. И тут оказалось бы, что пан вовсе не был таким белым и пушистым, как все перед тем считали. Появилась бы некая странная запись. В конце концов, наверху пришли бы к выводу, что, возможно, во всем этом лучше и не копаться. Понятное дело, что лично я никогда бы ничего такого не сделал — то была бы крайняя глупость. Но теоретически я бы и мог…
