Из машины Селуянову хорошо был виден и подъезд дома, и открытое окно квартиры Александра Стрельникова. Он расслабленно откинулся на сиденье и уже приготовился было в очередной раз закурить, когда увидел неторопливо бредущих в его сторону троих молодых людей, лица которых были ему хорошо знакомы. Неприметные куртки из плащевки, темные брюки, деланно тяжеловатая, как бы ленивая походка. Николай вышел из машины и нырнул в ближайший подъезд, убедившись предварительно, что троица в куртках его заметила. Через пару минут они уже стояли рядом с ним в подъезде.
– Вы никак на подмогу? – скептически осведомился Коля.
– Да вроде, – неторопливо отозвался один из них. – Как там наши детки в клетке?
– Воркуют, надо думать. Время у них еще есть до начала вечерних буржуинских игрищ. Так вы чего, ребята, правда на смену?
– Не совсем. Велено их к двадцати одному доставить в горпрокуратуру. Вот постережем их часиков до восьми, да и двинем.
– С чего это? – изумился Селуянов. – Случилось что-нибудь? С утра вроде задержание не планировали. На них же нет ничего, никакой фактуры. Или уже есть?
– А это и не задержание будет, а вежливый привод. Ольшанский с ними разговоры разговаривать желает, но не раньше двадцати одного ноль-ноль. Поговорят и разойдутся.
– Может быть, – философски добавил другой оперативник. – А может быть, после разговора и задержание состоится.
– А почему к девяти вечера? – настырно допытывался Селуянов. – Почему не сейчас? Чего он тянет-то? Нет, ребята, вы что-то знаете, а мне не говорите. Свинство это с вашей стороны.
– Да брось, Колька, – махнул рукой первый оперативник. – Ольшанский к восьми часам каких-то других фигурантов собирает, за ними Коротков и Доценко отправились. Их же пока всех найдешь, да пока привезешь… В общем, морока. Он с ними часок помается, а там и детки в аккурат подоспеют.
– Ну тогда ладно, – успокоился Коля. – Я вам нужен?
– Обойдемся своими силами, – хмыкнул третий, до сих пор хранивший молчание. – Нет, ты, конечно, можешь поучаствовать, если есть желание.
– Мне надо одну вещь проверить. Я сейчас быстренько смотаюсь кое-куда, а к восьми вернусь. Идет?
– Давай, двигай. Если не вернешься, мы без тебя пойдем. Четвертый этаж, квартира семьдесят шесть, точно? В лицо мы их знаем, так что если они куда соберутся, мы их не пропустим.
Пожав руки коллегам, Селуянов сел в машину и отправился проверять «одну вещь», которая недавно пришла ему в голову и последние несколько часов прямо-таки покоя не давала.
* * *
В кабинете следователя Ольшанского было тихо и душно. Для такой небольшой комнаты народу собралось явно многовато, а открыть окно Константин Михайлович не решался – стояла холодная погода с сильным ветром и дождем. Сам хозяин кабинета восседал за своим рабочим столом, а вокруг длинного приставного стола сидели Вячеслав Петрович Томчак, Владимир Алексеевич Стрельников, Геннадий Федорович Леонтьев с супругой и Виктор Александрович Дербышев. Настя заняла стоящее в уголке старенькое продавленное кресло и оттуда с любопытством наблюдала за развитием событий. Развития, впрочем, никакого не было. С момента начала «спектакля» прошло уже минут сорок, а дело не двигалось. Сорок минут назад Константин Михайлович объявил:
– Уважаемые господа! Расследуя дела об убийстве вашей, Владимир Алексеевич, приятельницы, – за этим последовал кивок в сторону Стрельникова, – и вашей, Вячеслав Петрович, супруги, мы столкнулись с тем, что в этих преступлениях замешан некто, действующий под именем господина Дербышева. Я повторяю: некий человек, прикрываясь именем Виктора Александровича Дербышева, принимал участие в убийствах Людмилы Широковой и Ларисы Томчак. Кто этот человек – я не знаю. И я хочу, чтобы на этот вопрос мне ответили вы.
Некоторое время в кабинете царило ошеломленное молчание. Первой пришла в себя Анна Леонтьева.
– Что значит «прикрываясь именем»? – спросила она. – Вы хотите сказать, что сам вот этот вот… гражданин… он ни при чем? Вы абсолютно уверены в его невиновности?
– Теперь – абсолютно, – твердо произнес Ольшанский. – Могу вам сказать, что с самого начала подозрения в его адрес были очень сильны, настолько сильны, что мы даже задержали его и трое суток продержали в камере. Именно в течение этих трех суток погибла жена Вячеслава Петровича, и нам стало известно, что за несколько часов до ее смерти ей звонил человек, который представился Виктором Дербышевым. Сами понимаете, при таких условиях Виктор Александрович не может быть лично причастен к убийству. Поэтому я попрошу вас как следует подумать и сказать мне, где, когда и в связи с чем ваши пути могли пересечься.
– Да я его в первый раз вижу, – раздраженно откликнулся Геннадий Леонтьев.
– Мы никогда не встречались, – тут же поддакнул Стрельников.
– Нет, – покачал головой Томчак. – Я его не видел раньше. Не представляю… Это какая-то ошибка.
– Ну хорошо, – миролюбиво сказал следователь. – А вы что скажете, Виктор Александрович? Вот перед вами сидят четыре человека. У одного из них погибла подруга, у другого – жена. У третьего пока ничего не случилось, но все они дружны более двадцати лет, учились в институте в одной группе, затем вместе работали. В известном смысле можно утверждать, что они – одно целое. И в вашем окружении есть человек, который где-то с ними пересекся. Более того, это человек, настроенный к вам явно недоброжелательно, потому что хочет спихнуть на вас вину за два убийства. Не хочу показаться вам пессимистом, но если сегодня мы с вами совместными усилиями не разберемся в проблеме и разойдемся ни с чем, то завтра беда может прийти в дом супругов Леонтьевых. И подозрения скорее всего снова будут лежать на вас, Виктор Александрович.
– Бред какой-то, – выдохнул Стрельников. – Ничего не понимаю. Да с чего вы взяли, что между нами может быть хоть что-то общее?
– Давайте не будем открывать дискуссию по поводу обоснованности моих предположений, – холодно произнес Ольшанский. – Я задал вам всем вопрос и буду ждать ответа до тех пор, пока не получу его. И прошу вас забыть о мифическом пределе, который якобы наступит в двадцать три часа. Законы запрещают допрашивать людей в ночное время, но я пренебрегу законом, если это нужно для предотвращения очередного убийства. Вам понятна моя позиция? Никто из вас отсюда не выйдет, пока вы не назовете мне факт, связавший вас всех.
Сидящая в уголке Настя усмехнулась про себя. Мир должен перевернуться, чтобы Константин Михайлович Ольшанский собрался грубо нарушить закон. Скорее всего он и не собирается держать этих людей в здании прокуратуры всю ночь напролет, он уверен, что все разъяснится гораздо быстрее. Однако прошло уже сорок минут, а ничего пока не прояснилось. После первого шока четверо мужчин и дама начали, довольно, впрочем, вяло, перечислять основные вехи своих биографий. Ольшанский умело руководил процессом обсуждения, то и дело вставляя:
– А куда вы ездили отдыхать?
– В каких больницах лежали?
– С какими попутчиками знакомились в поездах и самолетах?
– С кем знакомились в гостях, на банкетах, на юбилеях?
Настя внимательно слушала все, что говорилось в кабинете, и думала о том, что не зря, наверное, существует теория, согласно которой между любыми двумя людьми на нашей планете существует связь длиной максимум в пять звеньев. Это казалось невероятным, но взятые наугад примеры почти всегда это подтверждали. Настина мать, профессор Каменская, несколько лет работала в одном из крупнейших университетов Швеции. Ректор этого университета был лично знаком с премьер-министром, а тот, в свою очередь, с президентом США. Таким образом, между самой Настей и Биллом Клинтоном оказалось всего три звена.
В ходе обсуждения выяснялось, что пути троих друзей и Виктора Дербышева частенько подходили вплотную друг к другу. Настолько вплотную, что между ними оставалось буквально одно звено. Но все-таки оставалось. Они действительно никогда раньше не встречались. И общих врагов у них не было.
– Что ж, перейдем к врагам индивидуальным, – заявил Ольшанский. – Начнем с вас, Виктор Александрович. А вас, господа, прошу быть предельно внимательными к каждому названному имени.
Врагов у Дербышева не оказалось. Он, конечно, пытался назвать какие-то фамилии, но после того, как он указывал причину конфликта с данным человеком, становилось понятным, что это «типичное не то».
– А ваш сын? – снова встрял следователь. – Насколько мне известно, отношения у вас более чем напряженные.
– Ну при чем тут мой сын? – вспыхнул Дербышев. – Я с ним не общаюсь.
– Вот именно, – кивнул Ольшанский. – Вероятно, он на вас очень сердит, раз слышать о вас не хочет.
– Вы что, полагаете, что Витя… да нет, это чушь! Витя не хочет обо мне слышать, но какое отношение он имеет к этим господам?
