Плетнев пытался взбодрить себя довольно крепким кофе и думал о том, что тот клубок с множеством оборванных концов, который он вроде бы стал разматывать, дергая то за одну, то за другую ниточку, распутать окончательно ему одному явно не под силу. Работать мешали родственные и просто дружественные отношения между ведущими сотрудниками фирмы и Шумиловым, которые вставали на его пути всякий раз, когда надо было прижать того или иного промокашку, которые входили в бригаду разработчиков «Клюквы». И самый красочный тому пример — разговор с Савиным, на которого показал Модест как на возможного соучастника кражи.
…В то утро — а было это всего лишь несколько дней назад — Плетнев, убедившись, что Кокина нет на месте, самолично пришел в лабораторию Савина и, стараясь выдерживать максимально доброжелательный тон, произнес:
«Поговорить бы надо».
«Да, конечно, — встрепенулся Савин, и не надо было изучать в академии основы психологии, чтобы догадаться о его явно неадекватной нервозности. — Конечно! Только о чем? Я ведь, кажется, и так все рассказал».
«Вы не рассказали главного…»
«Чего?»
«Почему вы не сказали, что порезали о стекло руку?»
«К-какое… какое стекло? — вскинулся на него Савин. — Я… я не понимаю вас! И я… я уже сказал, что это был ожог».
«Хорошо, пусть будет ожог. Но почему в таком случае ваш халат был в крови?»
Он хорошо помнил, как дернулась щека Савина.
«И что с того? — повысил он голос. — Я обжегся о колбу с азотом, а это… Вы никогда в детстве не прижимали язык к железу на морозе? Так вот, это примерно то же самое, с той только разницей, что здесь минус двести. И у меня… у меня открытая рана».
«Хорошо, пусть будет так, — вынужден был принять его версию Плетнев. — Но вы при первом нашем разговоре сказали мне, что перевязывали рану. А между тем на полу хранилища была кровь. Причем появилась она там еще до того, как прибежали охранник с Гошей».
«И что, именно они вам об этом и сказали?» — резко бросая слова, произнес Савин.
«Это не имеет значения, кто и что сказал. Объясните мне, что вы там делали в три часа ночи?»
Он хорошо помнил, как замялся Савин, и после затяжной паузы как-то очень вяло произнес:
«Хорошо… Я выбежал из лаборатории, когда услышал звон разбитого стекла. Увидел высаженное кем-то окно и сразу же подбежал к нему. Поначалу даже подумал, что кто-то с улицы бросил камень. И вот в тот момент… В общем, нечаянно порезался о стекло».
«И что, вы увидели кого-нибудь?»
«В том-то и дело, что нет. Насколько я понимаю, этот кто-то успел скрыться за углом ближайшего здания или же… или же его поджидала машина. И еще… Под тем окном я заметил какой-то продолговатый предмет, похожий на урну. Но людей… людей там не было».
У него не было на тот момент оснований не верить Савину, и он задал вполне естественный вопрос:
«Но почему в таком случае вы побежали в свою лабораторию, а не стали кричать, звать, в конце концов, на помощь?»
Плетнев хорошо помнил, как замялся Савин. Судя по всему, ему не очень-то приятно было отвечать на это вопрос. Однако Плетнев ждал, и он негромко произнес:
«Я… я испугался, что меня застанут около окна».
«И подумают, что это вы высадили его урной?»
«Да».
«Но почему? У вас что, проблемы с совестью?»
Савин тогда промолчал, угрюмо уставившись в пол, и Плетнев вынужден был сказать ему:
«Подписку о невыезде, конечно, я взять с вас не могу, но… В общем, у меня к вам просьба… пока идет следствие, не покидайте города».
Говоря о подписке о невыезде, он уже загодя знал, что Савин пожалуется на него Шумилову, но теперь все это уже не стоило выеденного яйца.
Перебирая один за другим возможные варианты участия Савина в краже шумиловского детища, за которое, по его словам, самые крупные фармацевтические компании Европы и той же Америки готовы были выложить любые деньги, Плетнев вдруг подумал о том, что это вполне предсказуемая смерть исполнителя. Лишние свидетели никому не нужны, тем более в промышленном шпионаже, а те, кто заказал и оплатил кражу «Клюквы», не могли не догадываться, что подозрение в первую очередь падет именно на Савина. И тот человек, который руководил его действиями, — а это кто-то из ведущих сотрудников Шумилова — обезопасил себя лично и уведенную из спецхранилища разработку, убрав Савина.
Как говорится, баба с воза — кобыле легче.
Отхлебнув еще глоток остывающего кофе, Плетнев достал из стола чистый лист бумаги и выписал на нем фамилии тех сотрудников компании, которые, по его убеждению, могли быть замешаны в краже иммуностимулятора. Подумал немного и напротив трех фамилий поставил по восклицательному знаку.
Глеб Шумилов.
Академик Ясин.
Старший научный сотрудник Кокин.
Подумал еще немного и поставил напротив фамилии Кокина еще один восклицательный знак. Ему не давала покоя фраза, брошенная в сердцах Кокиным:
«Ну, С-с-савин, вы еще пожалеете!»
Что? Что хотел он этим сказать, угрожая Савину?
День был на редкость солнечным, хотя почти всю ночь напролет шел дождь, и Турецкий уже в половине одиннадцатого фланировал по аллеям парка, мысленно прокатывая предстоящий разговор. Было бы все, конечно, проще, если бы Игнат пришел один, но он обещал быть с девушкой, поставив тем самым своего крестного отца в довольно неловкое положение. Не станешь же при незнакомой девчонке, может быть, вполне приличной, из хорошей семьи, предъявлять ему обвинения в употреблении наркотиков. В такой ситуации парень и послать может, причем очень и очень далеко. Тем более, что у них, кажется, серьезная завязка произошла, если он в этом парке «обычно с девушкой своей гуляет».
И от этой фразы, которая крутилась у него в голове, как заезженная пластинка, Турецкий уже начинал злиться и на себя, и на Игната, и на девушку, которая, вероятно, даже не догадывалась о том, что ее друг пристрастился к наркоте. А может, и догадывалась, но молчала до поры до времени, надеясь, что все образуется само собой. Мол, побалуется мальчишечка — и будет. Кто из юных да ушлых в свои семнадцать лет не хотел попробовать все той же травки? Правда, его самого с Ириной сия чаша стороной обошла. Дочь не только наркоту, но даже пива, столь любимого в молодежной среде, не хотела пробовать. А упускать такого парня, как Игнат, нудными наставлениями… М-да.
Еще не было и одиннадцати, когда Турецкий увидел Игната. С девушкой. Которая была гораздо старше его, по крайней мере, так показалось Турецкому, однако он не придал этому никакого значения — сам в юности любил тех, кому далеко за двадцать. Они и опытней и податливей, да и вообще с ними было гораздо интересней, чем с теми же одноклассницами, которые даже целоваться толком не умели, не говоря уж о чем-нибудь более интересном.
Они толкались в небольшом открытом тире, и даже со стороны было видно, что Игнат в ударе. По крайней мере, со стрельбой у него получалось неплохо, и он чувствовал себя настоящим героем, который мог бы стрелять и навскидку, и даже сразу из двух рук, по-македонски.
Подходя с тыльной стороны к тиру, Турецкий услышал задиристую похвальбу Игната:
— Ну вот, а вы боялись, мисс Манипэни. Упакуйте всех этих северных корейцев в праздничную коробку, перевяжите красной ленточкой и отправьте с посыльным на день рождения славному дядюшке Ким Ир Сену.
Девица смеялась, заливисто и открыто, как только может смеяться не отягощенный житейскими заботами человек.
Уже будучи в пяти метрах от этой счастливой парочки, Турецкий интеллигентно кашлянул, и на этот его кашель тут же обернулся Игнат.
— О! А вот и дядя Саша! А мы уж хотели идти к входу, чтобы встретить вас.
Он был явно рад этой встрече, и Турецкий вдруг подумал, что видимо зря погнал пену, наслушавшись речей Ирины.
— Знакомьтесь, дядя Саша, это Настя, моя любимая девушка. А это, Настюха, мой дядя Саша, о котором я тебе столь много рассказывал.
— Небось, всякие небылицы? — хмыкнул Турецкий, исподволь оценивая девицу, в которую действительно невозможно было не влюбиться, тем более когда тебе, дурачку, всего лишь семнадцать лет, и гормоны играют так, что аж перепрыгивают друг через дружку.
— Отчего же небылицы? — обиделся Игнат. — Только правду, боевую правду следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры России товарища Турецкого.
— Ладно, будя, — урезонил не в меру разошедшегося крестничка Турецкий. — Тем более, что все это далеко не так.
— Все, товарищ комиссар, будя! — съерничал Игнат, дурашливо отдавая честь. — Тем более, что вы не просто так захотели встретиться со мной. Или я неправ?
— А почему бы мне и не погулять с тобой при хорошей погоде? — хмыкнул Турецкий. — Погулять и поговорить. Как никак, а я все-таки твой крестный отец.
Его уже стала настораживать излишняя настырность Игната, которую тот хотел спрятать под бесшабашной веселостью.
