— Нет, — ответила Мэри.
Энни кивнула. Ясно. Просто изнасилование первой категории. Двадцать лет, если дадут по максимуму. А если попадется добросердечный судья — три года. А год хорошего поведения в тюрьме, и вот он снова на воле.
— Уходя, он сказал, — начала Мэри, — он...
— Да?
— Он... сказал...
— Так что же он сказал, мисс Холдингс?
— Он...
Мэри закрыла лицо руками.
— Ну, пожалуйста, что он сказал?
— Он с-с-сказал: «Я вернусь».
Энни посмотрела на нее.
— Он улыбался, — добавила Мэри.
Пухлую почтовую бандероль, адресованную Восемьдесят седьмому участку, доставили в четверг утром, одиннадцатого октября. Сержант Дэйв Мерчисон принял ее за столом дежурного вместе со всей остальной почтой. Подозрительно осмотрев бандероль, Мерчисон приложил ее к уху, не тикает ли? По нынешним временам запросто могут бомбу по почте отправить, особенно, если нет обратного адреса.
Тиканья он никакого не услышал, но это ничего не значило. Теперь научились собирать и совершенно беззвучные взрывные устройства. «Может, позвонить ребятам из отдела по обезвреживанию», — подумал он. Но с другой стороны, хорош он будет, если заставит их тащиться в такую даль и выяснится, что в пакете шоколадный набор или что-нибудь в этом роде. Однако же Мерчисон уже давно служил в полиции и хорошо знал, что главное в их деле — прикрыть фланги. Он поднял трубку и набрал номер капитана Фрика.
На территории Восемьдесят седьмого участка работало сто восемьдесят шесть полицейских в форме и еще шестнадцать детективов в штатском. И всеми ими командовал капитан Фрик. Большинство из его подчиненных находили, что Фрику уже давно пора на пенсию, если не по возрасту, то по уму. А иные вообще считали его совершенным дебилом, который и ботинки утром сам завязать не может, не то что принимать решения в ситуациях, когда на весах, быть может, жизнь людей, а с такими ситуациями в этом районе сталкивались то и дело. У Фрика были седые волосы. Они всегда были седыми. Он считал, что они выгодно оттеняют его синий мундир. Он и вообразить не мог свою работу без синего мундира, который так замечательно дополнял его благородную седину. И еще — золотая оплетка. Ему нравилось, что на мундире у него золотая оплетка. И ему нравилось, что он полицейский. С другой стороны, ему не нравилось, когда всякие дежурные сержанты говорят ему, что с утренней почтой принесли подозрительный пакет.
— Как это понять, «подозрительный»? — спросил он у Мерчисона.
— Нет обратного адреса.
— А с какого почтового отделения отправили?
— Из Калмз Пойнт.
— Это на другом участке.
— Так точно, сэр.
— Ну так отошлите его назад. Мне он тут меньше всего нужен.
— Отослать куда, сэр?
— В Калмз Пойнт.
— Да, но куда именно в Калмз Пойнт? Обратного адреса-то нет.
— Отошлите его в почтовое отделение. Пускай там сами разбираются.
— А вдруг эта штука взорвется?
— Почему это она должна взорваться?
— Может, там бомба? Вдруг мы отошлем эту штуку назад на почту, а она там взорвется и убьет сотню служащих? Как мы тогда будем выглядеть?
— Так что вы, собственно, собираетесь делать? — Фрик посмотрел на ботинки и решил, что их неплохо бы почистить. В обеденный перерыв надо сходить к чистильщику, он там рядом с парикмахерской сидит.
— Как раз об этом я вас и спрашиваю, сэр. Что мне делать?
«Ответственность, — подумал Фрик, — вечно эта ответственность. Надо прикрыть фланги. На тот случай, если потом начальство будет доставать. Никогда не знаешь, какая им вдруг вожжа под хвост попадет. Это как удар молнии».
— Ваше мнение, сержант? — спросил он.
— Я как раз хотел бы узнать ваше мнение, сэр.
— Полагаете, надо обратиться в отдел по обезвреживанию?
— Вы так считаете, сэр?
— Ладно, все это яйца выеденного не стоит. Уверен, что вы сами справитесь с этим делом.
— Да, сэр, и как же мне следует с ним справиться?
Оба прекрасно умели прикрывать фланги. Сейчас они, похоже, уперлись в тупик. Фрик раздумывал, как бы ему придумать такие слова, которые были бы приказом, но как приказ не звучали. А сержант надеялся, что Фрик не прикажет, чтобы пакет вскрыл он, Мерчисон. Даже если там нет бомбы, все равно, стоит открыть эту чертову бандероль, и на стол тебе, на твои чистенькие синие брюки посыплется всякая дрянь — куски засохшего клея и так далее.
— Делайте, как считаете нужным, — сказал Фрик.
— Хорошо, сэр, я скажу, чтобы бандероль отнесли вам в кабинет.
— Ни в коем случае, — немедленно откликнулся Фрик. — Не нужна мне здесь эта паршивая бомба.
— Так куда же мне отослать ее?
— Я уже сказал. На почту.
— Это ваш приказ, сэр? И ничего, если она потом взорвется на почте?
— Не взорвется, если сначала на нее посмотрят эксперты из отдела по обезвреживанию. — Едва произнеся эти слова, Фрик сообразил, что сержант обеспечил свои фланги лучше, чем он.
— Благодарю вас, сэр. Сию минуту звоню в отдел по обезвреживанию.
Фрик уныло подумал, что, не окажись в пакете бомбы, парни из отдела по обезвреживанию месяцами хохотать будут, мол, эти трусливые зайцы из Восемьдесят седьмого участка, стоило им получить бандероль без обратного адреса, тут же спасательную команду вызывают. Он почти хотел, чтобы в этом чертовом пакете оказалась-таки бомба. Он почти хотел, чтобы она взорвалась до того, как приедут эти парни.
Но бомбы никакой не оказалось.
Выходя из управления, ребята из отдела по обезвреживанию только что на землю не падали от хохота. Покачивая головой, Фрик смотрел из окна своего кабинета, как они уходят, и Бога молил, чтобы в ближайшие несколько недель не наскочить на какое-нибудь начальство.
В почтовой бандероли оказалась дамская сумочка. В ней были гигиенический пакет, гребешок с длинной ручкой, пудреница, пачка жевательной резинки, чековая книжка, блокнотик, шариковая ручка, помада, темные очки и бумажник. Ключей не видно. Детективам это показалось странным. Нет ключей. В бумажнике было четыре десятидолларовые банкноты, одна пятидолларовая и две по одному доллару. Тут же оказалось удостоверение студентки Рэмсейского университета, где был указан адрес девушки. Жила она здесь, в городе. Имя, как явствовало из студенческого билета, Марсия Шаффер. Под пластиком, в который был закатан билет, обнаружилась фотография девушки.
На фотографии она улыбалась.
Но на фотографиях, которые сделали люди из полицейской фотолаборатории в пятницу утром седьмого октября, она не улыбалась.
Во всем остальном фотографии были совершенно идентичны.
* * *
Клинг с Кареллой рассматривали фотографии, когда у входа в инспекторскую появился Мейер. Они притворились, что не узнают его. Дело в том, что на нем был парик.
— Да, сэр, чем можем быть полезны? — спросил Карелла, подняв голову.
— Да ладно тебе, — Мейер двинулся к турникету.
Клинг вскочил и бросился ему наперерез.
— Прошу прощения, сэр, — сказал он, — но посторонним вход воспрещен.
— Прошу, сэр, изложите ваше дело, — сказал Карелла.
Мейер молча протискивался через турникет.
Клинг вытащил пистолет.
— Ни с места, сэр!
Карелла тоже обнажил ствол:
— Еще раз, сэр, изложите ваше дело, — он угрожающе двинулся вперед.
— Да это же я, — сказал Мейер, — кончайте этот балаган.
— Я — кто, сэр? — продолжал Клинг. — Что вам, черт побери, здесь нужно?
— Мне нужно, чтобы вы перестали корчить из себя идиотов. — Мейер прошел к себе за стол.
— Да ведь это же Мейер, — с притворным изумлением воскликнул Карелла.
— Точно, будь я проклят, — подхватил Клинг.
— Но у тебя же волосы, — сказал Карелла.
— Да что ты говоришь? Ну и что в этом особенного? Люди, бывает, покупают парики, это еще не повод для веселья.
— А разве мы смеемся? — спросил Клинг.
— С чего ты взял, что мы смеемся? — подхватил Карелла.
— Это настоящие волосы? — не унимался Клинг.
— Да, это настоящие волосы, — раздраженно ответил Мейер.
— Ну, ты и вправду нас разыграл, — сказал Карелла.
— А откуда они, эти настоящие волосы? — допытывался Клинг.
— Я-то почем знаю? Люди продают волосы, потом из них делают парики.
— Это что, волосы девственницы? — доканывал Клинг.
— С головы или с лобка? — поинтересовался Карелла.
— Кончится когда-нибудь этот балаган? — Мейер покачал головой.
— Да, он у нас красавчик, — улыбнулся Клинг Карелле.
— Глаз не отведешь.
— Что, все утро будем продолжать? — осведомился Мейер, подавляя вздох. — Нечем больше заняться? Я слышал, у вас на прошлой неделе убийство было? Почему бы вам не арестовать убийцу?
— Когда злится, он неотразим, — сказал Клинг.
— Эти пронзительно голубые глаза, — подыграл Карелла.
— И эти вьющиеся каштановые волосы, — продолжал Клинг.
