Я подождала, пока он закроет машину, и мы вместе вошли в плюшевое кафе совершенно советских времен. Занят был только один столик. Под тусклыми бра на пластиковых стульях сидели несколько человек в сигаретном дыму, склонившись головами друг к другу. По всей видимости, шло обсуждение текущих оперативных разработок. Или результатов последнего матча «Зенит» — «Алания».
— Есть будешь? — спросил меня Андрей.
— Ты что! — Я вяло изобразила возмущение.
— Хочешь сказать, что ночью ты не ешь? Не ври.
Я покаянно склонила голову. Конечно, я ем ночью. Как и девяносто девять процентов следователей, которые иногда только ночью получают возможность наесться за все сутки.
— Ладно, как хочешь. Тебе чай или кофе?
— А сливки к кофе тут есть?
— Только в наборе с марципанами. Сгущенка тебя устроит?
Я кивнула и стала вытирать со стола липкое пятно случайно застрявшим в дырявом стаканчике огрызком бумажной салфетки. Краем глаза я наблюдала, как Андрей, подойдя к стойке, любезничает с пышногрудой пожилой буфетчицей — вот ей-то он улыбался. Так и есть, он без денег, поскольку буфетчица открыла какой-то талмуд и внесла туда соответствующие записи. Потом она поставила на поднос тарелку с двумя бутербродами с сыром, две чашки кофе и аккуратно налила в бокал сто граммов коньяку. Улыбнувшись ей еще раз, Андрей бережно понес снедь к нашему столику.
— Ты же за рулем, — укорила я его, кивнув на коньяк.
— А где руль? — поднял он брови, и опять без улыбки. — Ты не составишь мне компанию?
— Составлю, — решилась я. Конечно, стоит мне выпить, особенно после трудового дня, глаза тут же начнут закрываться, но зато, может, я хоть немножко сниму напряжение, накопившееся за долгое дежурство по городу. Каждому следователю и оперу наверняка знакомо это чувство, когда после рабочего дня или ночи невозможно переключиться на обычную жизнь, вроде ты уже свободен — закончил допрос, сменился с дежурства, а тебя все еще перетряхивает, и ты нет-нет, да и крутишь в мозгу отдельные эпизоды «войны» и ловишь себя на том, что не слышишь окружающих.
Андрей кивнул и пошел к буфетной стойке. Когда он вернулся со второй порцией коньяка, мы тихо чокнулись. Андрей закрыл глаза и вдохнул аромат из бокала. А потом одним тягучим глотком выпил коньяк и выжидательно глянул на меня.
— Я так не могу, залпом.
— Да пей ты, как сможешь. В этой забегаловке на удивление приличные коньяк и кофе.
Я пригубила из бокала и пожалела, что заказала кофе со сгущенкой, лучше бы я вылила туда коньяк. Все-таки крепкие напитки не для меня. Синцов, внимательно посмотрев на меня, словно прочитал мои мысли.
— Все такая же ты, Швецова, извращенка: сто лет на следствии, а пить не научилась и курить небось тоже. Не закурила?
— Бросила в восьмом классе, — машинально ответила я.
— То есть?
— Когда я училась в восьмом классе, мальчик, который мне нравился, стал курить, ну, и я закурила, в воспитательных целях, чтобы показать ему, как это некрасиво. Мальчику было по фиг, а вот мне не понравилось, я и бросила.
— Понятно. Уже тогда ты мужиков воспитывала.
— Ага, только на четвертом десятке поняла, что мужика не перевоспитаешь. Что выросло, то выросло.
— Молодец, что хоть сейчас поняла. Вообще до женщин это не доходит.
— А что, ты пострадал от перевоспитания?
Синцов пожал плечами:
— Устала?
— Устала, — ответила я тихо. Я действительно очень устала. И это была самая отвратительная усталость, которая опустошает до самой последней клетки. Та усталость, которая держит, не позволяя отдохнуть.
— Но еще соображаешь?
— В меру способностей.
— — Ладно, помучаю тебя кой-какими подробностями. Ешь. — Он подвинул ко мне блюдце с бутербродом, и я послушно откусила кусок. — Значит, так. Две недели назад, тоже в субботу, в три часа дня гражданка Иванова, тридцати лет от роду, возвращалась домой из магазина. С тремя сумками в руках она зашла в парадную своего дома на улице Левина, но до квартиры не дошла. Ее труп был обнаружен мужем, вышедшим на шум.
— Ножевые?
— Десять колото-резаных, все спереди.
— Что взяли?
— Сняли с шеи золотую цепочку.
— Нормально.
— Да, если учесть, что из открытой сумки торчал кошелек, набитый деньгами.
— Набитый — это что значит?
— Около пяти тысяч. В десять раз больше, чем стоит цепочка, которую, между прочим, еще нужно толкнуть.
— Может, ему нужна была именно цепочка. Невеста заказала.
Синцов ухмыльнулся. Мы оба вспомнили давнее дело: молодой человек накануне собственной свадьбы «снял» девушку облегченного поведения в баре на Фонтанке, удовлетворил свои сексуальные притязания, а потом стал ее убивать, причем в ход пошло все, что было под рукой, — утюги, мясорубки, лукорезки, даже гриф от штанги. Мозги по стенам летали, останки девушки соскребали с лукорезок. А молодой человек после всего снял с руки жертвы обручальное кольцо, которое от души подарил своей невесте. Адвокат, защищавший его на следствии, все время мурлыкал песенку «Обручальное кольцо — не простое украшенье»…
— Короче, Андрей, ты считаешь, что это один злодей?
— Значит, так, Маша, я ничего не считаю. А посмотреть дело надо. Скажу сразу — осмотр был хреновый, за полчаса нашкрябали протокол, ничего не изъяли да и лестницу сразу затоптали.
— Ну, и чего ты от меня хочешь? Дело-то в другом районе…
— А ты попроси его в производство. Договорись в городской прокуратуре….
— Добрый ты. Знаешь, сколько у меня своих?
— Да не больше, чем обычно. Ага?
— Ты мне лучше скажи, что мы будем делать по свежаку? По трупу Антоничевой?
— Что-что… Назначишь экспертизы…
— Это я и без тебя знаю. Версии какие?
— Местные наркоманы.
— Так.
— Отвергнутый возлюбленный.
— Так.
— Что «так»? Ты сама-то поучаствуй. У тебя какие версии?
— Никаких, Андрей, кроме тех, которые ты назвал. Да, кстати, папа девочки — сотрудник администрации президента.
— Да-а? — Андрей присвистнул. — Ты не находишь, что это меняет дело?
— И что? Убийство девочки, с которой папа не живет уже десять лет, с целью воздействия на администрацию президента? За уши притянуто.
— Может быть, может быть… А другие дети есть у этого папы?
— Понятия не имею. Папу допросить не удалось. Маме надо хоть чуть-чуть в себя прийти. На неделе допрошу. Ты мне лучше скажи, ты со мной работаешь?
— А ты еще не поняла? Павел меня отрядил в полное твое распоряжение. С учетом трупа Ивановой… Ну, и еще парочки трупов в других районах.
— Ага, и еще двадцати пяти оперативно-поисковых дел прошлых лет. А я, как одна из жен в гареме, буду годами ждать свидания. — У меня сам собой закрылся один глаз — результат употребления крепкого спиртного на ночь глядя. Я подняла веко пальцем, поскольку усилием воли глаз открываться отказывался.
— А выход, Машуня, знаешь, какой?
— Знаю. Попросить все твои трупы в свое производство. Шантажист.
Синцов довольно ухмыльнулся.
— Ты не представляешь, Маша, насколько удобнее работать с одним следователем, чем мотаться по городу, всех вас обслуживая.
— Андрей, поехали, отвезешь меня домой, — взмолилась я. — Видишь, я уже пальцами веки держу, чтобы не уснуть прямо тут, за столом. Завтра позвони, вместе сходим к шефу докладываться.
— А работать сегодня не будем? — фальшиво удивился Синцов. — Я бы парочку наркотов отловил, ты бы их допросила…
— Шантажист и садист. Поехали, — сказала я уже в полусне.
— Ну вот… А чего мы приезжали-то? Коньячку попить? — С этими словами Андрей заглянул в мой бокал, вылил остатки моего коньяка себе и одним махом допил его. — Уплочено.
Это было моим последним впечатлением от дежурства. Дорогу домой я помню как в тумане, и как в тумане происходил мой вечерний туалет перед отходом ко сну. То, что он все-таки имел место, я поняла, проснувшись утром в надлежащем виде — в расстеленной постели, со смытой косметикой, намазанная кремом. Начиналось воскресенье — новый трудовой день.
Ученые всерьез изучают природу сна, вычисляют, что значат те картинки, которые скрашивают нам ночной отдых от жизни. У меня есть своя теория природы сновидений. Когда отдыхающий организм перестает требовать от мозга работы, а мозг перестает отделять мысли от впечатлений, он просто зачерпывает щедрой пригоршней клеточки с информацией о том, что мы видели, слышали и осмысливали сегодня, вчера, месяц или год назад, перемешивает наподобие цветных стекляшек в калейдоскопе и рассыпает перед нашими закрытыми глазами. Вот и все.
Я проснулась на кадре просторной парадной в историческом центре и уже поняла, что проснулась, хотя перед моими глазами еще стояла панорама этой просторной парадной, усеянной телами женщин. И около каждого тела стоял убийца, около каждой жертвы — свой. Тьфу, подумала я, нет, чтобы приснилось что-нибудь приятное, создающее настроение. Хотя вполне понятно, почему калейдоскоп выкинул мне именно этот набор впечатлений.
