- Вот видишь, аж до двух пятнадцати. Настоящий полковник!
- Сплюнь.
- Да нечего плевать, Москва утвердила. Мне Соколов звонил.
- Чего это он тебе звонил? - Арнаутов запрокинул голову, чтобы поглядеть Кожуриной в лицо.
Продолжая гладить его по волосам, она усмехнулась:
- Ревнуешь? Я сама его просила узнать. Сказала, жених волнуется, проверь, как там дела. Так что вертите дырки в погонах, полковник Арнаутов!
- Подожду до понедельника, так будет вернее. Что же они так тянули?
- Московские игры.
- У нас и своих игр хватает. Думаешь, никто не зарится на мое кресло? Копают, сволочи! У каждого свой интерес.
Кожурина грустно и как-то немного ожесточенно посмотрела на его затылок:
- Это жизнь, Коля. У меня, вон, тоже свой интерес. Только ты его игнорируешь.
- Не начинай, - поморщился Арнаутов.
- Вот когда твой Пашка приведет в вашу мужскую берлогу невесту, тогда взвоешь и сам ко мне прибежишь и попросишься.
- Я никогда никуда не прошусь! Сочту нужным - поженимся.
Кожурина на мгновение замерла, а потом, оттолкнув Арнаутова, вскочила с кровати. На ходу накидывая халат поверх черного пеньюара, выбежала в коридор и заперлась в ванной.
Арнаутов тихо выругался. Как все хорошо было, ведь редко какой выходной удается провести вместе - так нет, надо было ей все испортить. Как будто не знает, как он реагирует на подобные разговоры. Нет, баба - она и есть баба. Даже если провела всю жизнь на следственной работе.
Арнаутов встал с кровати, подтянул трусы. Выходя в коридор, покосился на синюю прокурорскую форму Кожуриной, висящую на плечиках, прицепленных к дверце шкафа.
Чего теперь, извиняться? Он бы, может, и извинился, если б умел. Да беда в том, что признавать ошибки он давно разучился. Во всяком случае, разучился признавать их публично. Неспроста ведь не только коллеги, но даже Танька называет его «железным дровосеком», который прет вперед, не замечая оставленных сзади руин.
Арнаутов стукнул кулаком в дверь ванной комнаты:
- Таня! Тань, ну ты чего?
- Ничего, - донесся из-за двери голос, заглушаемый шумом воды.
- Ты же знаешь, я не люблю, когда на меня давят. Что нам, так, что ли, плохо? Давай без истерик, ладно?
- Где ты видишь истерику? Я душ принимаю.
Из комнаты донесся сигнал сотового телефона. Арнаутов с облегчением отошел от двери ванной, разворошил груду одежды на кресле, взял выпавший из кармана пиджака аппарат и ответил на вызов:
- Слушаю!
- Николай Иваныч? Здрасьте, это Губин.
Костя Губин работал в охране Моцарта.
Арнаутов вербанул его еще год назад, но навар пока был слабый.
- И где ты пропадал, твою мать?
- Не было ничего интересного, а лишний раз высовываться…
- Ладно, давай без лирики. Есть чего?
- Есть. Надо бы встретиться. Лучше сейчас.
- Где?
Пока Арнаутов в комнате обсуждал место встречи, Кожурина стояла перед зеркалом в ванной и смотрела на свое отражение. Морщинки вокруг глаз и в уголках рта, огрубевшая кожа на скулах, седые волосы, которые не берет самая стойкая краска. Хорошо, что их пока мало, но что будет через год, через три, через пять? При такой работе, это уж точно, она не станет выглядеть лучше. И при такой личной жизни…
Может, ну его к черту, этого Арнаутова? Сколько она его ждет? И будет ждать еще столько же, радуясь, если он хотя бы раз в неделю переночует и раз в месяц куда-нибудь пригласит. Его все устраивает! А когда перестанет устраивать, он забудет дорогу к ней в дом и скажет, что занят на службе. Господи, как надоело!
Ополоснув лицо прохладной водой, Кожурина вышла из ванной.
Арнаутов, уже одетый в рубашку и брюки со свисающими подтяжками, стоял посреди комнаты и прилаживал наплечную кобуру с пистолетом Макарова.
- Сбегаешь? На кофе время есть?
- Ну зачем я тебе такой нужен? Я ведь живу на работе!
Арнаутов попытался обнять, но Кожурина ловко вывернулась и, затягивая пояс халата, вышла из комнаты в коридор. Не останавливаясь, бросила через плечо:
- Ты не женщина, ты не поймешь. Ну, так кофе на тебя варить?
- Вари. Только быстро.
Арнаутов закрепил кобуру, перекинул через плечи подтяжки. Взял с кресла пиджак. И сказал, будто впервые за все время их отношений оправдываясь:
- Стукач один отзвонился. У него информация важная, надо встретиться.
* * *
Когда Шилов пришел на работу, в отделе еще никого не было.
Сев за свой стол в кабинете, который он делил со Скрябиным и Соловьевым, Роман включил чайник и стал дозваниваться до Воркуты. Повезло: соединиться со знакомым опером из местного розыска удалось быстро.
- Игорь, привет, это Шилов из Питера. Ну, как там северное сияние? Как крестничек наш, Бизон? Дали двенадцать? Ну вот видишь, значит, не зря ловили! Слушай, извини что домой и в выходной, но дело срочное. Тут два ваших архаровца засветились. Пиши… - Раскрыв полученные от Моцарта паспорта, Роман принялся диктовать: - Селиванов Дмитрий Иванович, восемьдесят второго года рождения, проживает: Воркута, улица Шахтерской Славы, дом шесть, квартира тринадцать… Записал? И Краснов Михаил Николаевич, того же года, проживает там же, но квартира двадцать. Родственники, знакомые, бабы… Позвонишь? Да вчера еще было надо! Спасибо, жду…
Роман еще продолжал говорить, когда пришел Станислав Скрябин. Повесил куртку на вешалку около двери, молча протянул руку для пожатия и сел за маленький приставной столик перед письменным столом Шилова. Ожидая конца разговора, заварил себе растворимый кофе. Это был ежедневный утренний ритуал, который никогда не нарушался. Даже если в карманах был совсем голяк, на банку кофе деньги как-нибудь находились. Впрочем, с тех пор как Ромка возглавил отдел, такие мелкие, но необходимые в работе вещи, как сигареты и кофе, перестали быть головной болью, возрастающей по мере того, как отдалялся день выдачи зарплаты.
Как только Шилов положил трубку, Скрябин сказал:
- Спасибо тебе за выходные! От Светки - особая благодарность.
- Что, совсем дома плохо?
- Война до победного конца, и конец уже близко. Только Светка этого не понимает. Что случилось-то?
- Банду брать будем.
- А-а-а, банду! А я думал, может, случилось чего! - Скрябин отхлебнул кофе и закурил сигарету.
Вошел Соловьев:
- Привет! - В отличие от раздраженного Стаса, Серега словно лучился радостью оттого, что его в выходной день вызвали на работу.
С мрачным видом подождав, пока Соловьев займет место за приставным столиком напротив него, Скрябин спросил:
- Ну, и что ты уселся? Не хочешь спросить, почему нас выдернули из дома?
- А чего спрашивать? Наверное, банду брать будем, - хитро глядя на Шилова, ответил Серега, и все, даже Станислав, засмеялись.
В кабинет заглянул Василевский:
- Начальник! Борька, Дима и Джексон у меня в кабинете сидят. Сапог внизу в машине дрыхнет.
- Спасибо, Леня, сейчас подойдем, - окончание фразы Шилова прервал звонок телефона.
Глядя на коллег, Шилов сказал:
- Спорим, сейчас нам сдадутся киллеры? - и включил «громкую связь».
В кабинете зазвучал безжизненный, как у робота, голос:
- Я хотел бы сообщить о готовящемся заказном убийстве. Буду ждать вас у бассейна СКА через час.
* * *
К бассейну приехали на двух машинах. Встали прямо напротив главного входа. Шилов, Скрябин и Соловьев сидели в «Альфа-ромео», остальные - в синей «девятке» с гражданскими номерами.
- Ничего, что мы так явно стоим? - оглядываясь по сторонам, спросил с заднего сиденья Станислав.
- А от кого шухериться? - весело отозвался Серега. - Я почему-то думаю, они не убегут.
- Как они нас узнают-то?
- Внутренний голос подскажет. Даже пинка даст, если замешкаются.
- Вот, кстати, и он, - Шилов указал на вышедшего из-за угла бассейна высокого мужчину в расстегнутом черном плаще.
- Кто? - не понял Скрябин.
- Внутренний голос. Он же Вова Хрипунов, начальник охраны Геры Моцарта.
Увидев машины с ментами, Хрипунов повернул назад.
Проводив его взглядом, Серега спросил:
- Слушай, а почему Дробышев - Моцарт?
- У него родители в филармонии играли, и сам он до десяти лет в музыкальную школу ходил, - объяснил Шилов. - А потом ему во дворе скрипку сломали, и он боксом увлекся. Вон, идут!
От того угла, у которого вертелся Хрипунов, к машинам приближались двое парней в джинсах и кожаных куртках. Тот, что был ниже ростом, держался за живот и прикрывал нижнюю часть лица воротником куртки.
- Не хреново они его обработали, - напряженно протянул Скрябин.
- Пошли встречать, - Шилов открыл дверь.
Когда парни приблизились, стало заметно, что и второму сильно досталось. Все его лицо покрывали синяки и глубокие ссадины, на щетинистом подбородке запеклись сгустки крови. В глазах была покорность судьбе. Безошибочно определив в Шилове старшего, он сказал тусклым голосом:
