вязаным покрывалом, и вышитыми подушками. За шторой обнаружилась камера с объективом на штативе, через которую хорошо просматривался фронтон соседского дома и угол двора с псарней.
– Я увлекалась птицами, – объяснила хозяйка. – Поэтому мы и переехали сюда двадцать три года назад. Из-за розового скворца и дубоноса. Но так уж вышло, что приходится вести совсем другие наблюдения… И делать фотографии.
– Понимаю. – Мелла кивнула, чувствуя, как ее захлестывает волна неизъяснимого теплого чувства к детективам-любителям. «Милые, дорогие мои сыщики, – подумала она, – что бы мы без вас делали?»
* * *
Четверть часа спустя Ребекка и Анна-Мария возвращались от услужливой пары с пачкой фотографий. Теперь у них были четкие снимки двух женщин, проживающих в соседском доме, и обоих громил. Франц Меки тоже, похоже, попал в объектив. На одном из снимков сидел в инвалидном кресле маленький сморщенный старичок, в кепке с рекламным логотипом и с пледом на коленях.
– Отлично, – восхитилась Мелла и еще раз пролистала стопку.
Она все еще ожидала услышать от Ребекки что-то вроде похвалы, потому что именно в качестве благодарности за хорошую работу Анны-Марии Меллы пожилая пара впустила их к себе в дом и дала все эти фотографии. Но Ребекка, похоже, замечала только недостатки. Анна-Мария снова почувствовала, что обиделась.
– Тебе действительно совсем не обязательно приглашать меня на девичник или что ты там задумала, – сказала она и тут же пожалела. Лучше бы придумала хороший предлог для отказа, когда Ребекка заговорила об этом в следующий раз.
– Но я действительно хочу, чтобы ты пришла, – возразила Ребекка, безэмоционально, хотя и твердо.
Больше они об этом не говорили.
«Ни малейшего шанса пережить все это, не поставив на себе клеймо», – подумала Мелла. Ей хотелось громко стонать, стоило только представить вечер в компании Ребекки и ее подруг-адвокатов. Что надеть? Уже одно платье на этот случай обойдется в целое состояние.
Мысли Ребекки уже утекли в другом направлении. Улле Пеккари знает, кто эти русские, в этом нет ни малейшего сомнения. Он звонил туда в тот вечер, когда был убит его брат. И она не отстанет от него, пока не узнает, о чем был этот разговор.
* * *
Кристер Эрикссон шел по коридору спа-салона в халате и с корзинкой под мышкой, куда положил свой мобильник и другие ценные вещи. Он пропустил звуковую медитацию и теперь хотел немного вздремнуть в своей комнате перед ужином.
Но сон подвел его и на этот раз, как плохая страховка. В отчаянии Кристер отправил Ребекке эсэмэску: «С меня довольно, теперь я это вижу. Чувствую себя дезертиром. Зато какие мягкие ноги после рыбьего педикюра! Рыбки выгрызают даже самые застарелые мозоли. Как думаешь, стоит пробовать суши в этом заведении?»
* * *
Рагнхильд Пеккари лежала на кровати и думала о мужчинах и любви.
«Что такое любовь? Страх одиночества? Инстинкт размножения? Второй шанс с новой семьей? Раз уж я не смогла уберечь брата от смерти, попытаю счастья с другим мужчиной. Отец не мог любить меня, но я найду мужчину с холодным сердцем и постараюсь соответствовать».
Любовь – Рагнхильд давно решила, что эта глупость не для нее. Она видела коллег-женщин, которые обслуживали мужчин, брали на себя и детей, и уборку дома, и отношения внутри семьи, и родителей, своих и мужа. И эти женщины в лучшем случае оставались в глазах мужчин пустым местом. В худшем – подвергались унижениям, даже избиениям. И терпели. Упорно не желали учиться менять свечи зажигания или летние шины на зимние. Убеждали себя, что одним им не справиться. Так им было проще.
Сколько их поступило в отделение «Скорой» – упавших с лестницы, поскользнувшихся на полу в ванной или вывалившихся из кровати? Ужас в глаза и печать на губах – никто не должен узнать, как оно было на самом деле.
Не сразу Рагнхильд осознала, что и сама запрограммирована на то, чтобы разрушить собственную жизнь при помощи мужчины.
После того как они переехали в Кируну, мать изменилась. Все, что она умела, оказалось вдруг бесполезным. На острове мать была властной хозяйкой, которая могла ухаживать за животными и забивать их, консервировать мясо и ягоды, печь, сбивать масло, метать сено в стога, чесать шерсть, прясть, вязать, ткать и лечить травами. В Кируне все это сразу оказалось ненужным. Отец зарабатывал, а еду покупали в «Консуме». Доктор прописывал лекарства от всех болезней, одежду покупали в бутике. Мама стала домохозяйкой, убирала квартиру да стирала гардины каждую весну и осень. Она сразу стала меньше, будто ссохлась.
Однажды вечером, когда Рагнхильд было четырнадцать, она лежала в своей комнате и слушала разговор родителей на кухне. Мама мыла посуду. Отец рассказывал о работе в ремонтной мастерской, листая номер «Норрлендскан». Рагнхильд собиралась выскользнуть из квартиры, как только родители лягут, – она уже привыкла гулять по ночам, водилась с парнями, приохотилась к алкоголю. Вирпи крепко спала на кровати рядом.
Рагнхильд запомнила, как отец рассказывал про людей, которые следуют за рабочими по пятам с карандашом и бумагами, прижатыми к мазонитовой дощечке.
– Они следят, сколько времени тебе требуется, чтобы достать отвертку. Подсчитывают, сколько шагов ты делаешь, разговариваешь ли с приятелями по работе или планируешь с ними рыбалку на выходные. Ты заходишь в туалет, и они сторожат тебя снаружи с секундомером в руке. Подсчитывают, сколько раз ты сходил на перекур и как долго собирал детали. А потом вычтут из зарплаты, если ты использовал рабочее время не по назначению. К черту эту арифметику, – ругался папа. – Это раскалывает коллектив и оправдывает халтуру. Делай как придется, лишь бы быстро… А тут еще Хенри. Он разорил хутор и продавал лес, чтобы было на что жить… Не гожусь я для городской жизни, – сделал он вывод.
– Но ты сам этого хотел, – возразила мама.
Рагнхильд давно перестала оплакивать их дом на острове. Все, чего ей хотелось, – зависать с парнями на улице и пить. Она до сих пор ездила на Палосаари с мамой, чтобы убираться в доме Хенри, потому что не могла отказать ей. Но краем глаза уже высматривала свою собственную беду…
Рагнхильд вырвала себя из мира воспоминаний и поднялась с постели. Она чувствовала слабость в ногах. Семь
