представления.
— То же самое говорили власти немецких городов, которые находились недалеко от нацистских концлагерей. И знаете что? Они врали.
Население города не превышало трехсот двадцати пяти человек, правда, летом оно чуть увеличивалось. Кото-Серрано хоть и располагался вблизи туристического маршрута по белым городкам Сьерры-де-Кадис, сам к их числу не относился. Живописностью он не отличался, и туристы в него не заезжали. Жили здесь только за счет сельского хозяйства, помощи местных властей и фабрики консервированных оливок.
— Мы не правительство Мадрида, а я — не Мануэла Кармена… Мэр такого города, как наш, не получает ни жалованья, ни денег на представительские расходы, ничего. Если я еду на какое-нибудь собрание в Кадис или Севилью, то бензин оплачиваю сам.
— Зачем тогда вы этим занимаетесь?
— Затем, что есть люди, которые хотят помочь другим жить лучше, как бы это вас ни удивляло. Когда я приехал в этот городок, мне стало ясно, что я должен хоть что-то сделать для его жителей.
Они вышли на маленькую арену, где проходили бои и стояла восьмиугольная клетка. На беловатой почве еще виднелись следы крови.
— Здесь устраивали бои между подростками до смерти одного из участников.
— Клянусь вам, я не знал… Я сообщил бы в полицию, что-нибудь предпринял бы. Какая дикость!
Мэр не отрицал, что замечал кое-какие странности: например, что порой через город проезжало много дорогих машин, которые возвращались в тот же вечер или на следующее утро.
— То есть вы что-то подозревали, но вам не пришло в голову поинтересоваться, что именно происходило в поместье?
— Если полиция этим не интересовалась, то при чем здесь я? Какого черта, я всего лишь мэр городка, где производят консервированные оливки.
Тем же утром два местных полицейских были отстранены от службы до выяснения обстоятельств. Предположение, что они не знали, что творится в поместье, выглядело неправдоподобным, к тому же уровень их жизни не соответствовал официальным доходам.
— Они утверждают, что выиграли в лотерею, поэтому у них такие роскошные машины. Мы это проверим, — сообщил Сарате и Буэндиа лейтенант полиции.
Операцию в Травесере не афишировали: информация о «Пурпурной Сети» не должна была попасть в СМИ, по крайней мере, до тех пор, пока на свободе оставался хоть кто-то из подозреваемых.
— Я думал, здесь публичный дом, — оправдывался мэр. — И что в машинах приезжали девицы и их богатенькие клиенты. Мне и в голову не приходило, что здесь убивают детей. Я понимал, что выгляжу дурачком, не задавая лишних вопросов, но я и представить себе не мог такого ада.
Мэр предоставил все документы, касавшиеся поместья Травесера. Как и следовало ожидать, оно принадлежало фирме, зарегистрированной в одном из офшоров. Было очевидно, что между этой подставной компанией и настоящим владельцем тянется цепочка посредников, так что добраться до последнего было почти невозможно.
Все это время несколько групп экспертов исследовали каждый сантиметр поместья. Наготове стояли экскаваторы. Полиция считала, что если здесь убивали подростков, то тела могли зарыть где-то неподалеку.
— Поместье занимает тысячу восемьдесят семь гектаров, почти в десять раз больше, чем парк Ретиро. — Буэндиа был настроен скептически. — На его обследование уйдет несколько месяцев… Знаете, что нужно сделать? Поговорить со старожилами. Узнать, кто был хозяином поместья раньше и всякое такое. Может, кто-то видел покупателя, когда тот приехал в город в первый раз.
В Кото-Серрано было два бара; тот, что посолиднее, находился на городской площади. Главная новость дня — приезд полиции в поместье Травесера — никак не изменила здешний распорядок. Четыре человека, младшему из которых было под семьдесят пять, играли в домино и пили анисовую настойку. Сотрудники ОКА дождались, пока они доиграют партию. Начал Буэндиа, как никто умевший общаться с пожилыми:
— Вы ведь местные, правда?
— Все, ну то бишь все, кроме этого.
Старик, к которому относилось это замечание, некий Матиас, начал защищаться, как будто его пытались покрыть несмываемым позором:
— Я приехал сюда, когда мне было одиннадцать, а сейчас мне восемьдесят восемь, и я такой же местный, как любой из вас.
— Вы знаете, что вчера случилось в Травесере?
— Говорят, там проводили бои, как в былые времена.
Сарате и Буэндиа изумленно переглянулись — им ответил Матиас. Хотя одет он был как все, в шерстяные брюки и клетчатую рубашку, его вещи выглядели подороже и поновее.
— Когда это — в былые времена?
— После войны, в сороковые годы. В этом самом поместье до смерти дрались — пока один не убьет другого.
Остальные старики закивали: было ясно, что для них это не новость.
— Мэр нам ничего об этом не рассказывал, — удивился Буэндиа.
— Да что этот вообще может знать! Он сам здесь без году неделя. Эулохио не из нашего города, я не знаю, почему его выбрали мэром.
— Потому что он сам себя выдвинул, а больше никто и не хотел, — засмеялся другой.
Буэндиа вернул беседу в нужное русло, и старики начали рассказывать историю боев. Вернее, рассказывал Матиас, а остальные только уточняли и дополняли.
— Поместье принадлежало одному богатею из Хереса — мы называли его Маркизиком. Начало войны застало его в Хересе, и он записался в армию Франко.
— А его жена и двое детей застряли в Мадриде. Она, говорят, была красавицей, и Маркизик по ней с ума сходил. Из кожи вон лез, чтобы вытащить ее оттуда.
— И надо было ему это сделать. Когда националисты взяли Мадрид, у нее оказалось на два ребенка больше. Прижила их с каким-то ополченцем… И тогда Маркизик рехнулся.
— Жену и ополченца он убил.
