мастерскую художник Леонид Шмайлис.
– А почему ваш знакомый Леонид не пользуется общими мастерскими? – спросил Гуров. – Я слышал, власти сдают их художникам почти бесплатно…
– По той же причине, по которой и Григорий Алексеевич ими не пользовался, – ответила Настя. – Там слишком шумно, бесцеремонные коллеги мешают. А Леонид, как и Григорий Алексеевич, любит уединение.
– Он тоже пишет картины, на которых всякие очереди, семейные скандалы и все такое прочее?
– Нет, нет, что вы! Лёня работает совсем в другом направлении. По большей части он портретист, хотя пишет и пейзажи, и жанровые картины. Да вы сами увидите.
– Надеюсь, что увижу… – пробурчал Лев, не объяснив, что он имел в виду. А думал он вот о чем. В его практике встречалось несколько случаев, когда свидетели преступления внезапно исчезали. А потом их находили где-нибудь в яме в лесу – разумеется, мертвых. Или вообще не находили. Поэтому у него имелись мрачные предположения о судьбе бизнесмена Козлова, искусствоведа Сорокина и художника Шмайлиса заодно. Однако делиться ими с Настей Марьяновой он не хотел. Тем более – при таксисте. Поэтому и замолчал.
Настя не пыталась возобновить разговор. Она, как журналист, тоже умела хранить секреты и знала, что при посторонних лучше помалкивать.
К Шмайлису пришлось ехать долго – он жил на самой окраине города, возле городского лесопарка. А мастерская художника, куда их довезла машина, вообще находилась в самом лесопарке. Поэтому, когда они вышли из такси, то сразу оказались среди золотого и багряного великолепия осеннего леса.
– Да, теперь я понимаю, почему ваш Лёня Шмайлис устроил себе мастерскую именно здесь, – оглядевшись, произнес Гуров. – И понимаю, что этот художник не должен писать подвалы, заводы и драки бомжей. Находясь в таком месте, хочется создавать что-то прекрасное…
– Вот Лёня и создает, – сказала Настя. – Вот его мастерская. Ага, я вижу, в окнах свет горит. Значит, хозяин дома.
Она подошла, потянула за ручку двери. Однако дверь оказалась закрыта.
– Странно, – покачала она головой. – Обычно Лёня не запирается.
– Как я понял, художники вообще редко запирают двери, – заметил Гуров. – Вот Артюхов тоже работал с открытой дверью… Но после его смерти что-то, видимо, изменилось.
Настя постучала, ей отозвался глуховатый мужской голос, который спросил:
– Кто там?
– Это я, Настя Марьянова!
Дверь открылась. Гуров увидел высокого сутулого человека лет сорока, в очках с толстыми стеклами. Видимо, это и был Леня Шмайлис. При виде незнакомца, стоящего за спиной Насти, глаза художника удивленно расширились, но девушка опередила его законный вопрос:
– Это мой хороший знакомый, его зовут Лев Иванович. Он приехал из Москвы, как раз в связи с убийством Григория Алексеевича.
– Хорошо, заходите, – после некоторой задержки пригласил Шмайлис. – Я, правда, сегодня не ждал гостей… Но раз пришли… – И он отступил от двери, пропуская прибывших.
Проходя через прихожую, Гуров окинул профессиональным цепким взглядом вешалку, стойку для обуви и сделал свои выводы. Когда они вошли в мастерскую, он заговорил первый:
– Давайте я представлюсь до конца, так будет правильно. Меня зовут Лев Иванович Гуров, я – полковник полиции. И приехал специально из Москвы, чтобы расследовать убийство художника Григория Артюхова. А если потребуется, то и другие преступления. Так что не буду разыгрывать перед вами комедию и делать вид, будто проник в вашу мастерскую, чтобы любоваться картинами. Нет, не любоваться, хотя посмотреть на них не отказался бы. Но в основном я приехал, чтобы побеседовать с господином Сорокиным, который здесь скрывается. И не говорите, что его здесь нет – я видел на вешалке пальто, а под вешалкой – ботинки. И они явно не вашего размера. – Он бросил быстрый взгляд на здоровенные ноги Шмайлиса. Хозяин мастерской, как видно, носил обувь сорок четвертого или сорок пятого размера.
От слов гостя художник явно растерялся и не знал, что сказать. На выручку пришла Настя:
– Ладно, Лёнь, ничего не поделаешь, надо позвать Бориса. – И, не дожидаясь, пока хозяин сам на это решится, громко позвала: – Борис Игоревич, выходите! Лев Иванович приехал, чтобы нас всех защитить. Его не надо бояться.
При этих словах открылась дверь в другую комнату (видимо, она служила художнику кухней), и в мастерскую вошел Борис Сорокин. Это был человек совсем другой комплекции, чем Шмайлис, – низенький, полный, но при этом подвижный, как ртуть. Однако была одна черта, объединяющая его с хозяином мастерской – такие же роговые очки с толстыми стеклами.
– Я, конечно, польщен, что ко мне проявляют такое внимание, – произнес он, пожимая плечами. – Приехали из самой Москвы… Но я не понимаю, в чем причина…
– Перестаньте, Борис Игоревич, – сказал Гуров. – Все вы прекрасно понимаете. Настя же все сказала. Меня прислали, чтобы я расследовал убийство вашего друга Григория Артюхова. А если при этом вскроются и другие преступления, например, совершенные сотрудниками правоохранительных органов, то их тоже буду расследовать.
– Их тоже? – оживился Сорокин. – Это хорошо… очень хорошо! Это меняет дело! Но что вам требуется от меня?
– Сейчас я все объясню, – ответил Лев. – Но, может быть, мы вначале все присядем? Или даже так: может, вначале Леонид… простите, не знаю вашего отчества…
– Маркович, – представился Шмайлис.
– Вот, может, Леонид Маркович даст мне посмотреть свои картины? А то ведь это верх невежливости – прийти к художнику и не проявить никакого интереса к его работам.
При этих словах Шмайлис слегка улыбнулся. Было заметно, что он польщен.
– Конечно, смотрите, – сказал он. – Вот здесь то, что я писал в последнее время, здесь старые полотна…
– Я посмотрю и то, и другое, – сказал Гуров и двинулся вдоль стен мастерской. Шмайлис присоединился к нему. Настя и Борис Сорокин присели к столу, между ними затеялся тихий разговор. До Гурова долетали реплики: «Вы чего это надумали прятаться?» – «Но как же вы не понимаете? Ведь я тоже видел…»
Впрочем, сыщик не особенно вслушивался – он смотрел на картины. Да, Настя была права – Леонид Шмайлис писал совсем не так, как Григорий Артюхов. Это была яркая, сочная живопись. Хотя на
