А иногда хозяин служит даже передаточным звеном — ему оставляют товар для клиента, а клиент — деньги для пушера. Ну, естественно, получает за это свой процент.
И вот, выследив группу пушеров, мы их не замечаем — ну, заберем, доставим в управление и какой нам с этого толк? (иногда, конечно, производим аресты, чтоб начальство видело, какие мы старательные). Делаем по-другому. Приходим к хозяину, выкладываем фото, которые незаметно сделали, называем имена, даты, цифры, суммы, ссылаемся на показания арестованных наркоманов (иногда подлинные, чаще выдуманные) и смотрим на него невинными глазами.
И если он не дурак (а я что-то среди них ни одного дурака или непонятливого не встречал), то неожиданно проникается он к нам такой симпатией, что обязательно норовит сделать какой-нибудь подарок к Новому году, к национальному празднику, на рождество, пасху, день рождения (а дней рождения, как теперь выяснилось, у меня чуть не сотня в году).
Дарит золотые часы, золотой портсигар, малолитражку, ящики с шампанским, коньяком, виски, присылает на ночь бесплатно своих самых хорошеньких девочек, а коли уж совсем нет фантазии, то передает пакетики с деньгами.
Все зависит, конечно, от его возможностей, то есть от процента, который он получает от пушеров (и на чьи плечи, разумеется, переложит стоимость подарка). Тут уж, конечно, царит справедливость. Мы никого не грабим, мы все же честные люди и понимаем, что и у хозяев этих баров жизнь по нынешним временам не масленица.
(А потом: кто ж рубит сук, на котором сидит?) Так вот, как раз перед отъездом мы нащупали такое гнездо, такую аферу, такого кровососа — владельца сразу трех ночных баров, и так его прижали, что он поклялся всеми святыми подарить нам по квартире в лучшем доме на лучшем этаже с террасой и подземным гаражом.
Мы с другом прикинули — он еще дешево отделался. Ничего, годик подождем и снова заявимся с подойником… От нас не убежишь. Надо только смотреть в оба, чтобы другие не перехватили. Вы что ж думаете, мы одни такие в нашем отделе? Наивные люди! Да у нас каждый второй так же вот прикармливается!
Хотите я вам скажу, какое самое страшное несчастье для работников отдела по борьбе с контрабандой наркотиков?
Не знаете? Чтобы эта контрабанда прекратилась. Чтобы исчезли наркоманы.
Тогда нам придется жить на одно жалованье. А такой беды я и врагу не пожелаю.
Нет, основной жизненный принцип гласит: «Живи и жить давай другим!». А уж кто чем живет — воровством ли, контрабандой, это его дело…
Вот такие приятные философские мысли приходят мне в голову, пока я дремлю в своем кресле.
Ах, да! Та стюардессочка, что я приметил. Надо же начинать знакомство. А то, глядишь, скоро уже посадка в Москве, и там не заметишь, как до Токио долетел.
Встаю, иду туда-сюда. Она в конце самолета дремлет в кресле. Делать ей пока нечего. И вот удача — одна.
Сажусь рядом, спрашиваю:
— Скажите, скоро Москва?
Она спросонья сначала морщится, потом сразу надевает свою служебную улыбку. Бросает взгляд в окно, словно там километровые указатели расставлены. Глядит на часы.
— Через полчаса…
— И долго в Токио задержитесь? — спрашиваю.
— Как всегда, два дня, — отвечает.
— Потом обратно?
— Да.
— А отпуск-то у вас бывает?
— Конечно.
— Когда?
— Ну… когда попрошу, — она внимательно смотрит на меня, она уже поняла.
— На лыжах катаетесь?
— Конечно, — теперь она говорит уже другим тоном, — заключается коммерческая сделка.
— У меня в горах домик, — вру я, не моргая, — вот вернусь и съезжу недельки на две.
— Если б на недельку, — говорит она озабоченно, не замечая, что опережает события.
— Можно и на недельку, а то, знаете, так тоскливо одному в горах.
— Еще бы, я понимаю, — сочувствует она, — а поблизости какой-нибудь городок, кино?..
— Все есть, все — и кино, и дискотеки, и рестораны…
— Чудесно! — радуется.
(Ничего, уж когда дома встретимся, то придется тебе примириться с моей холостяцкой квартирой, тогда поздно будет спрашивать, где домик в горах).
— Как вас разыскать, когда вернемся? — спрашиваю.
Она дает мне номер телефона и безразличным тоном замечает:
— А то в Токио наскучаюсь…
Ну, уж это кукиш: в Токио пусть меня развлекают мои японские коллеги.
— Жаль, — говорю, — что у меня там свободной минуты не будет, но зато уж в горном домике…
Тут, к счастью, приходит другая стюардесса (тоже между прочим ничего), и я, перемигнувшись со своей будущей подружкой, удаляюсь на место.
Пассажирам надоело сидеть, они то и дело встают, подходят к знакомым, идут в уборную, откуда возвращаются, распространяя вокруг запах одеколона. Слышны смех, излишне громкие крики (кое-кто нанес серьезный ущерб запасу спиртных напитков в баре). Из салона первого класса выходит один из моих подопечных — тот, что с переломанным носом, и не спеша направляется в хвост самолета в туалет. (С чего бы это? В первом классе есть свой). По пути внимательно разглядывает пассажиров. На мгновенье наши взгляды встречаются. Я весь съеживаюсь, дрожь проходит по спине. Ну и взгляд! Да, не хотел бы я встретиться с этим типом на ринге, тем более в темном переулке. Да вообще где-нибудь. Как хорошо, что мы летим в самолете, из которого не выйдешь на ходу. А если б я должен был следить за ним на улицах города пешим порядком или в машине, даже в поезде? За таким последишь! Они тебя в одну минуту засекут, и тогда уж за мою жизнь я не дал бы и полгроша.
Он также не спеша возвращается на свое место. Ну и спинища! Сколько он может весить? Небось, под сотню. Интересно, схватись мы, справился бы я с ним с моими дзю-до, каратэ и саваттой? Наверняка нет. Он бы одним этим своим взглядом меня парализовал. Удав! Нет, в таких случаях лучше вспомнить, как я когда-то бегал стометровку…
На световом табло загораются обычные предупредительные надписи: «Застегните ремни…» и раздается бархатный голос стюардессы: «…через несколько минут мы совершим посадку в московском аэропорту Шереметьево. Стоянка один час».
Смотрю в окно. Мы еще довольно высоко. Внизу обычные пестрые квадраты полей, зеленые пятна лесов, синие ленточки рек, посылающие порой в глаза яркие вспышки — погода солнечная. Становятся видны серые нити дорог, они все шире, уже можно разглядеть букашки-машины. Появляются селения, фермы (или у них не фермы, а как это? — колхозы).
Мы уже совсем низко. Под нами протянулся широкий канал или река, озера, заводи. Плывут во всех направлениях большие белые корабли, несутся катера на подводных крыльях, а вот целая флотилия парусников, наверное, какие-нибудь гонки яхт. Жутко интенсивное движение, прямо как на главных улицах большого города! Не канал, а Бродвей.
Какие-то белые башенки, словно маяки.
Потом поворачиваем в сторону — леса, леса, городки — наверное, окраины Москвы или спутники.
Ага, вот и аэропорт. Куда хватает глаз — выстроились белые лайнеры с красными флажками на хвостах. Да и самолетов других авиакомпаний хватает.
Мы тяжело садимся, подпрыгиваем, снова шлепаемся, снова подпрыгиваем, наконец, стукаемся еще раз так, что в самолете все звенит и трещит. Пассажиры ворчат. Они правы — нашему пилоту не самолеты, а самосвалы водить. Шляпа!
Словно хромая, мы катим по бесконечному пути к зданию аэропорта. Честное слово, будто поезд постукивает на стыках. Ну и пилот!
Наконец, останавливаемся.
Начинается долгая обычная процедура. Замолкают двигатели, открываются двери, подкатывают трапы, входят пограничники в зеленых фуражках, таможенники в серых, какая-то женщина в белом халате — наверное, врач или санитарные власти.
Потом, еще оглушенные полетом, спускаемся по трапу.
У правого колеса (ростом с меня) толпятся механики, летчики, еще какой-то народ, что-то разглядывают, качают головами, спорят, машут руками.
Мы садимся в желтые автобусы и мимо круглой, похожей на большой стеклянный гриб штуки катим к длинному серому зданию аэропорта.
Одного автобуса не хватает, подгоняют другой, но я врываюсь в первый, поскольку мои подопечные находятся в нем.
Впрочем, куда они денутся? Останутся в Москве? Сомневаюсь. Здесь, по моим сведениям, наркотиками особо не расторгуешься, русские ребята серьезные, и с ними шутки плохи.
Нас приводят в транзитный зал. Все очень мило. Можно выпить, полистать всякие журналы, посмотреть телевизор. Ходят их стюардессы — тоже между прочим аппетитные. И совсем не все блондинки, и уж совсем не все толстые. Почему мне говорили?..
Бросаю взгляд на моих подопечных. И настораживаюсь. Они чем-то явно обеспокоены. Сгрудились вокруг советской стюардессы постарше, видимо, о чем-то ее расспрашивают, советуются.
Я уже собрался было подойти прислушаться, как мой сосед, какой-то толстенький веселый человек спрашивает меня:
