Лежа рядом с мужем на диване перед телевизором — после ужина Игорь переместился на диван, я пристроилась рядышком, пользуясь тем, что Игорь был вроде в неплохом настроении, — я по ассоциации с делом Петухова вспомнила про Толика, про наши тайные интимные встречи, и, как всегда, испытала жгучий стыд перед мужем.
Ну что я могу поделать, если уже давно утратила к нему всякий интерес! По-человечески я к нему привязана, и, если бы можно было жить с ним, не исполняя супружеские обязанности, все было бы прекрасно, но ему-то этого мало. Он уже как-то во время очередного скандала кричал мне в запальчивости, что не выносит моих стиснутых зубов по ночам и вынужден заниматься онанизмом в ванной. В порыве раскаяния я прижалась к нему и вдруг ощутила запах холостяка, запах брошеного, нелюбимого мужчины, исходящий от моего щеголя-мужа, несмотря на то, что он каждый день менял рубашки и пользовался только французской туалетной водой.
— Когда едем на дачу: в пятницу вечером или в субботу? — поглаживая меня по плечу, спросил муж.
— Игорь, я в субботу дежурю по городу, — заныла я, предчувствуя его недовольство.
— Какая же ты сука, Швецова, — с силой оттолкнув меня, злобно выкрикнул Игорь. — Никакого у тебя материнского инстинкта, лишь бы шляться да развлекаться!
— Ничего себе развлечение! Я же работать еду, — попыталась оправдаться я, но процесс уже пошел.
Игорь вскочил и нервно захлопал себя по карманам в поисках зажигалки. Найдя ее, он ушел на лестницу курить, громко хлопнув дверью. Вот и поговорили… Вернувшись, он ни слова не говоря, расстелил постель и лег, отвернувшись к стене. Не стал даже смотреть «Новости». Ну и ладно, хоть таким путем, но сегодня обойдется без посягательств на мою половую неприкосновенность.
Я убавила звук и стала переключать телик с канала на канал в поисках чего-нибудь интересного, но везде говорили о дерзком убийстве главы бюро регистрации сделок с недвижимостью. Один популярный телеведущий, которого лично я бы наградила «Золотым нарциссом», поскольку человек перед телекамерой вел себя так, будто он перед зеркалом — и так повернется, и сяк, и причесочку поправит, и глянет кокетливо, — с придыханиями вещал такую чушь, что я ради смеха задержалась на этом канале.
— Это выстрел не в Бориса Хапланда! — патетически провозгласил «Золотой нарцисс», и вот это-то меня заинтересовало больше всего: а в кого же? — Это выстрел в начальника ГУВД Виталия Оковалко, это выстрел в наше государство, во всех, нас. — Дальше он понес такое, что я, невзирая на испорченное настроение, стала давиться хохотом. — Это убийство совершено для того, чтобы показать обществу, что власть в руках организованной преступности! Это плевок в лицо общественности, это вызов, сделанный с целью показать беспомощность правоохранительных органов. Место для убийства выбрано не случайно: Бориса Хапланда умышленно застрелили в центре города, на глазах у людей, чтобы продемонстрировать силу мафии!
Этого я уже вынести не смогла: «А где, по-вашему, — спрашивала я экран, — должны были застрелить Хапланда? У пивного ларька, куда Боря Хапланд выходил по вечерам посудачить с местными ханыгами? Или в очереди за хлебом?..» Да это была единственная возможность его убить, потому что дом он покидал только в сопровождении охраны, которая тщательно проверяла безопасность прохода по двору к машине. Двор этого знаменитого домика оборудован двумя постами, посторонний туда не войдет и не въедет, вокруг дома понатыканы телекамеры — в общем, дом высокой культуры быта.
Среди соседей Хапланда были только солидные люди — члены городского Законодательного собрания, заместитель начальника ГУВД, председатель коллегии адвокатов, — ив изобилии были представлены разнообразные преступные сообщества, лидерам которых давно приглянулся этот монументальный дом с высокими мавританскими арками. Поэтому, несмотря на охранные кордоны, на улице Бородина постоянно что-то случалось. То пальба из автомата среди бела дня по машине, которая оказывается ничьей, брошенной сбежавшими пассажирами; то подложенная к парадной дома коробка с тротилом; то взрыв ирландского бара, на который глядят окна мавританского дома…
С мыслями о плотности криминальных происшествий на квадратный метр улицы Бородина я уснула; и снились мне эротические сны.
Утром я успела удрать на работу без объяснений с мужем. В метро я уже стояла на ступеньке едущего вверх эскалатора, погруженная в мысли о том, сколько сроков по делам у меня в этом месяце, когда мне в спину уперлось что-то похожее на ствол пистолета. Грубый голос мне в ухо произнес:
— Всем стоять, уголовный розыск!
— Ну ты и придурок, Горчаков! — только и смогла вымолвить я. — Ты же знаешь, что у меня метрофобия, я смертельно боюсь эскалаторов! Я теперь до конца дня в себя не приду.
— Ну извини, Машка, я-то человек со здоровой психикой и не учитываю, что в нашей прокуратуре работают люди, страдающие бзиками, — ответил мой друг и коллега, женатый мужчинам средних лет с высшим образованием, отнимая от моей спины палец. — А кстати, отчего у тебя метрофобия?
— Оттого, что когда я была маленькой, на эскалаторе мне под ноги упал пьяный, разбил в кровь лицо, и я после этого долго мучилась кошмарами. А огда я уже работала в прокуратуре, я подверглась; нападению эскалаторного маньяка.
— Иди ты! — с интересом воскликнул Лешка. — Манюня, ну расскажи!
— Ну чего рассказывать… Возвращалась я около двенадцати ночи из ИВС, поднималась на эскалаторе, ну и стала, дура, искать монетку, чтобы позвонить домой, попросить встретить. Достала кошелек и начала в нем шарить. А потом подняла глаза и увидела, что эскалатор совершенно пустой, а ступеньках в десяти выше меня — какой-то хмырь в замызганном свитере с воротником до носа и в шляпе, как у Фредди Крюгера. И он, ни слова не говоря, вдруг поворачивается и, ласково на меня глядя, начинает ко мне спускаться. А я от него пячусь и смертельно; боюсь упасть. А он продолжает идти на меня. В общем, меня спасло только то, что эскалатор подъехал к самому верху, пока мы играли в гляделки. Там уж я так припустила, что была дома через полсекунды,без всяких встречаний. А ты усугубляешь мою душевную незаживающую травму.
Но на Лешку я сердиться не могла!
Вот бывает так: влюбиться я в него не влюбилась, и он в меня тоже, зато как-то с ходу мы подружились и жить друг без друга не можем. Мы с ним пришли работать в прокуратуру в один день, только я на пять минут раньше него; аттестовали нас в один день, дел нам давали поровну, дежурили мы вместе много раз… В общем, как говорит Лешка, к Маше даже жена не ревнует, а жены-то чувствуют, надо ревновать или нет. А вот моего мужа Лешка на дух не переносит.
Был как-то у Горчакова день рождения, и он заранее отпросил меня у мужа на этот вечер. А поскольку мне ехать было дальше всех, он сначала отвез жену из кафе домой, а потом поймал для меня такси и почему-то сел со мной в машину. А на мой недоуменный вопрос, зачем он со мной потащится в первом часу ночи, промолчал. Подвезя к дому, Лешка мне загадочно сказал: «Ну пока, ты иди, но на всякий случай я тут часик погуляю…» Я пожала плечами, мол, зачем, но Лешка, как всегда, оказался умнее меня: стоило мне войти в дом, как любящий муж, стоявший в прихожей, сначала заорал на меня как резаный — где это я так долго шлялась, а потом съездил мне по физиономии, а заодно сорвал с меня мое любимое янтарное ожерелье; самое обидное, что я не могла понять, какие ко мне претензии, ведь я заранее отпрашивалась на день рождения Лешки! (Как потом оказалось, муж ждал меня до двенадцати, как кучер тыквы в «Золушке», а в полночь чаша его терпения переполнилась.) Мы некоторое время метались по прихожей, а потом мне удалось выскочить на улицу, и я попала в объятия Лешки, терпеливо дожидавшегося, когда он сможет быть мне полезен.
Оказалось, что он лучше знал психологию моего мужа, чем я. До трех часов ночи он утешал меня на лавочке, утирал мне слезы, потом отвел домой, убедился, что меня не убьют из ревности, и отбыл. А я поклялась, что всегда буду это помнить.
Потом, в День прокуратуры, двадцать восьмого мая, бедный Лешка неожиданно напился, а я была единственным трезвым человеком в нашей прокурорской компании, потому что было море водки" только одна бутылка сухого вина, а я водку не пью; И когда мы вышли из конторы и двинулись в направлении метро, Лешку мне пришлось тащить на себе, он так и норовил прилечь на лавочку или под кустик. Я терпеливо вытаскивала его из-под кустиков (остальные наши девушки только хихикали надо мной) и наконец донесла его до метро. У входа на станцию Лешка поднял голову, встрепенулся — откуда только силы взялись! — и бодро сказал: «Ну, девушки, до метро я вас довел, теперь я спокоен», после чего нырнул за турникет, а я осталась стоять с открытым ртом от такой наглости. Но в этом весь Лешка.
