— Уберите от меня сраных волков. Сраные волки… — Он снова начал всхлипывать, и Тана поняла, что его рассудок помутился не только от горя и алкоголя. Подтолкнула его к трактору. Вывеска над баром все еще пульсировала в ночном небе красно-синим, окрашивая снег яркими тонами. Раскрыв дверь кабины, она положила ладонь Удаву на макушку.
— Пригнись, чтоб не удариться. Забирайся.
Здесь он был в безопасности.
— Макс, иди сюда. Все хорошо, дружище? — Склонившись, она почесала ему живот, он подпрыгнул и лизнул ее в лицо. Судя по всему, он был в полном порядке. Она прошептала: — Спасибо. Но в следующий раз лучше сиди в грузовике, а то у меня будут большие проблемы. Хорошо? Вот умница, иди сюда. — Она подхватила собаку на руки, подсадила в багажник, где радостно повизгивал Тойон. Крепко закрыла дверь.
В «Красном лосе» вновь заиграла музыка. В небе мягко разгоралось северное сияние, танцевало над верхушками черных елей. Свет фонарей разрезал темноту.
Тану внезапно затрясло, голова закружилась. Ухватившись обеими руками за холодный край багажника, прижавшись к ладоням лбом, она какое-то время стояла так, ожидая, пока восстановится дыхание и способность ориентироваться в пространстве.
— Все нормально?
Она подпрыгнула. Всмотрелась в источник звука. О’Халлоран! Он стоял возле салуна, в свете фонаря. Разглядывал ее. Сжимал в руке ружье. Маяк неясно высвечивал очертания его лица. На этот раз он не улыбался. Он был очень спокоен.
— Все нормально? — снова спросил он.
— Нормально. — Злясь, что он видит ее в минуту слабости, она развернулась, пошла к водительскому сиденью. Он сбежал вниз по лестнице, лед трещал под тяжелыми ботинками. Она схватилась за ручку двери, но он с силой сжал запястье Таны. Она замерла, тупо глядя на его руку.
Ветер развевал ее волосы, и она поняла, что низко стянутый у самой шеи аккуратный пучок распустился.
— У тебя кровь, — сказал он так мягко, что ее это поразило. — Посмотри на меня.
Она неохотно подчинилась. Чуть поколебавшись, он сжал ее лицо ладонями, повернул к свету.
— Надо наложить шов… или пять.
Она чувствовала его тепло, горячее дыхание, холодную грубость ладоней. Запах мыла. Проведя мозолистым пальцем по ее щеке, он оставил кровавую дорожку. Казалось, он приблизился к Тане, хотя не сдвинулся с места ни на шаг.
— Все хорошо.
— Все очень хорошо, констебль Ларссон.
— Отойди, — велела она и тут же покачнулась. Голова кружилась. Тана схватилась за дверь, молясь, чтобы он убирался к черту. Принесла его нелегкая — смотреть, какая она одинокая, слабая. Видеть ее такую.
— Я видел, он ударил тебя в живот. И руку ты поранила.
Она глубоко вдохнула, потом медленно, старательно выдохнула, надеясь прийти в себя, собраться с силами. Но ее тут же пронзил внезапный первобытный страх. Новый страх. Ее ребенок. Все ли в порядке с ребенком? От волнения заблестели глаза.
Он коснулся ее локтя. Все ее тело напряглось, как пружина, сердце заколотилось с лихорадочной скоростью.
— Не трогай меня, — сказала она. — Уходи.
— Сядь на пассажирское место, — скомандовал он. — Я поведу машину.
— И не мечтай.
Но он по-прежнему не отпускал ее локоть.
— Садись давай.
— Вам нужно уйти, сэр. Это полицейская машина. Гражданское лицо не может ею управлять.
— Так говорит слуга закона, — сказал он тихо, — суровая, сильная женщина-полицейский, которая справится в одиночку со всем Диким Западом. А теперь я кое-что скажу, констебль. Правила здесь не работают. Ясно?
На нее накатила новая волна головокружения. Она вновь схватилась за край кабины, ее тошнило, тошнило как последнюю собаку. Опустив голову, ждала, когда отпустит.
Его рука коснулась ее плеча.
— Садись. Отвезу тебя к доктору.
— В городе нет доктора.
— Это я так. Фигура речи. В больницу. К медсестре.
— Мне нужно отвезти Удава в камеру. Его надо осмотреть. Ты не имеешь права водить эту машину. Ты не…
— Тогда отвезем его в камеру и вызовем медсестру для вас обоих.
Она закрыла глаза. Господи, помоги. Мне нужно это сделать — нужно показаться медсестре. Нужно сказать кому-то, что я беременна.
Ветер играл прядями волос, повисших вдоль лица. В глазах мутилось. Легкий бриз показался ей касанием бабушкиной руки. Старая женщина из индейцев помогала отцу воспитывать Тану, когда ее наконец забрали у матери.
Ты не можешь все делать в одиночку, Тана, дитя мое. Научись просить о помощи. Позволь людям помогать тебе. Каждому из нас нужно племя. Без племени человек слаб…
Позволить гражданскому лицу управлять полицейской машиной? Она окажется по уши в дерьме. Да она и так по уши в дерьме. Вот-вот отключится. Сахар в крови понижен. Нужно что-то сладкое. Хотя бы просто еда. Она съела совсем чуть-чуть рагу. И так долго не спала…
Ее колени подкосились. О’Халлоран успел ее подхватить.
— Давай.
Взял ее за руку, помог дойти до пассажирского места и сесть в машину. Ее пленник на заднем сиденье уснул и шумно храпел. О’Халлоран закрыл пассажирскую дверь. Окно было приоткрыто, и свежий воздух радовал. Повернувшись спиной к грузовику, сжав в руке ружье, он какое-то время не двигался с места. Как будто боролся с чем-то в своей душе — грубый одинокий северный ковбой, залитый мерцающим красно-синим светом. Потом она услышала:
— Мать твою!
Он повернулся, влез на водительское место, захлопнул дверь. Какое-то время сидел молча, потом отключил мигалку так уверенно, будто делал это каждый день, завел мотор.
Откинув голову и закрыв глаза, Тана старалась справиться с головокружением. Неспособность контролировать свое тело пугала ее. Заставляла ощущать свою ранимость.
— Значит, на самолете возить копов ты не хочешь, а на машине — запросто? — пробормотала она.
О’Халлоран не ответил.
Тана осознала, что в последний раз она позволяла себе слабость только с Джимом. Лишь ему позволила о себе заботиться, лишь ему доверилась, чувствуя, что он будет заботиться о ней. Уважать. Любить. И он любил ее. И вот чем это кончилось.
В голове стучало.
— Согрешила, согрешила! Селена… согрешила!
Она распахнула глаза, обернулась. Удав бормотал во сне. Слюна стекала из уголка рта. Глаза выкатились, а потом, как показалось Тане, втянулись обратно. Веки закрылись. Взволнованная, она посмотрела на О’Халлорана.
— Что с ним такое? Не знаешь?
— Грибы.
— Грибы?
— Вызывают галлюцинации. Особенно если мешать с алкоголем.
— Ими ты тоже торгуешь?
Он хмуро взглянул на нее.
— Местные жители собирают их по осени. Сушат, варят чай. Традиция Твин-Риверса. — Они проезжали мимо крошечной церкви, облезлого, обитого досками белого здания с крошечным деревянным куполом и крестом — подарка католических миссионеров, однажды попытавшихся спасти греховных обитателей этих мест. О’Халлоран повернул руль, повел грузовик по так называемой главной улице. Летом это была широкая полоска серой замерзшей грязи пополам с камнями. Сейчас — белая, скованная льдом. По краям торчали обитые досками здания, портативная библиотека, хижины, больница, главный магазин Твин-Риверса, столовая. В окнах горел желтый свет, карнизы венчала радуга рождественских огней. Поблизости топталась кучка подростков, курили, огоньки в темноте мерцали оранжевым.
— Схлопочут у меня, — сказала она мягко, наблюдая за детьми; шипованные шины грузовика скрипели по заснеженной дороге.
— Ты бы полегче с этим, Тана. Тебя это может сломать, — ответил он так же тихо.
От удивления, что О’Халлоран назвал ее по имени, она повернулась к нему. Его профиль был резким, грубым. Сильные руки сжимали руль.
— Как сломало других, — добавил он.
ГЛАВА 13
С помощью Бабаха Тана кое-как протащила Джейми по лестнице. Удав был крепким парнем, тяжесть его веса давила на плечи. Тана и Бабах доволокли его до полицейского участка, втолкнули в маленький коридор, где располагались две камеры. Собаки шли следом, стуча когтями по деревянному полу.
