Ознакомительная версия.
Курсаков одобрил его действия и дальнейшие планы: расследование сдвинулось с места, появились перспективные фигуранты, и это радует. А потом заботливо поинтересовался, чего он такой смурной. Поколебавшись, Глеб все-таки решился поведать коллегам о своих эзотерических галлюцинациях. Мало ли что с ним может случиться после разговора с Дуней… Родственница самого Артюнянца, конечно, очаровывать его не станет, но вот насчет околдовывания такой уверенности нет. Если предупреждения Юлии справедливы и Дуня по части индиго и черной магии вуду окажется такой же докой, как Марфа, она может не ограничиться безобидными наваждениями из жизни мифологических персонажей в Юлином стиле, да и к Марфиным историческим фата-морганам способна добавить от себя еще столько вудизма, что неизвестно, как это подействует на психику обэкстрасенсоренного. А то, что Марфины наваждения имели реальную связь с действительностью и оккультную — с ноосферой, доказывают миражные картины бегства от царского гнева далекого пращура Глеба — княжеского сына Удала Панова в компании с князем Курбским и стремянным Василием Шибановым к ливонцам. В дальнейшем эмигрировавший Удал Панов стал родоначальником аристократической французской династии виконтов д'Ал де Ла Панини. Наследники титула виконтов по традиции всегда именовались Глебиусами — в старорусском произношении — Глобусами. И Глеб сам счел бы эти картины фантасмагорическим бредом, если бы в семейных преданиях Пановых не упоминался некий француз — аристократ, посетивший их семью в далекие двадцатые годы прошлого века. Престарелый виконт назвал дедушку Глеба наследником и продолжателем аристократического рода де Ла Пини, или Делапани, и просил именовать всех первенцев в семье Глобусами (тетушка, с которой беседовал виконт, была глуховата). Мама Глеба, кстати, урожденная Шибанова, имя «Глобус» отвергла, а компромиссное «Глебиус» согласилась признать условно, то есть по привычной для нее как учительницы формуле: три пишем, два в уме. Так с мужем и договорились. «Глеб» в свидетельство о рождении пишем, а «Глебиус» в уме. Теперь из Марфиных наваждений выяснилось, что Глеб никакой не Глобус и не де Ла Пини или Делапани, а виконт Глебиус д'Ал де Ла Панини, наследник и продолжатель древнего аристократического рода — с российской стороны князей Пановых, а с франко-итальянской — виконтов д'Ал де Ла Панини. И получить эти сведения Марфа могла только эзотерическим способом из ноосферы, потому что все Пановы, и Глеб в их числе, до сих пор свято хранили эту семейную тайну.
Курсаков и Горюнов слушали Глеба с усмешкой, хотя Курсаков в то же время неодобрительно покачивал головой: дескать, шутить и придуриваться сейчас негоже. Как-никак расследуем дело об убийстве человека, а не о краже бутылки водки из ларька… Но постепенно улыбки сползали с лиц пановских коллег и сменялись настороженностью и даже некоторым испугом, смешанным с сочувствием. Когда Глеб завершил свой рассказ, Курсаков ободряюще похлопал его по плечу и успокоил:
— Ничего страшного, со всяким может случиться. Работа у нас такая, нервная, напряженная. А ты, Глеб, вдобавок уже который год трудишься на пределе сил, без выходных, без всякого отдыха, а во время отпуска вкалываешь в бригаде шабашников. Пора тебе подумать о своем здоровье и завязывать с работой на износ. Бери настоящий отпуск, поезжай в санаторий — подлечишься, отдохнешь, и все наладится. В конце концов, лучше жить в общаге, но здоровым, чем блаженствовать в собственной комнате с мозгами набекрень.
— Да как же тут не спятить, когда тебя круглые сутки, без сна, без продыха заставляют вычерпывать криминальное море ведерком без дна, — защитил бывшего друга Горюнов. — Пока Панов бегает за одним бандюганом, два других душегуба, им ранее пойманные, уже вышли на волю с чистой совестью, преспокойно вернулись в мегаполис, где полиция за ними углядеть не может, если бы даже этого хотела, навербовали себе юных сподвижников и вместе с ними вовсю занимаются прежним ремеслом! Тут не только начнешь заговариваться, на стенку полезешь от злости!
— Вот только не надо умничать! — строго одернул Горюнова следователь. — Мы, работники правоохранительных органов, всего лишь маленькие шестеренки в огромной государственной машине. Как те же врачи или учителя… А разве шестеренка может указывать машине: «Ты не так меня крутишь»? Твое дело — исправно крутиться, а не рассуждать! Если тот же врач начнет разглагольствовать о недостатках системы здравоохранения, когда ему больных-то лечить? А мы даже не врачи, а санитары, медбратья. Врачи оттуда, — Курсаков указал пальцем на потолок, — нам командуют: «Вот тебе зеленка, иди и мажь, где приказано!» Мы идем и мажем! Мажем добросовестно! Там, куда нам указали…
— Ну да, — опять встрял Горюнов, — у больного гангрена начинается, а вы его зеленочкой расцвечиваете. Антибиотики-то и скальпели главврач запер в свой сейф, а сам укатил отдыхать в благоприобретенном особнячке на Канарах…
Курсаков уже раскрыл рот, чтобы дать отповедь зарвавшемуся критикану, но сказать ничего не успел. Новиков, который все это время то краснел, то бледнел, то пыхтел, наконец не выдержал, выскочил из-за стола и, размахивая руками, набросился на Панова.
— Я тебе говорил! Я тебя предупреждал! — тыкал он пальцем чуть ли Глебу не в нос. — Не подходи к Юльке ближе, чем на пятьдесят метров, а если она к тебе подойдет, беги от нее без оглядки! Это же кобра! Змея подколодная! Кто с ней свяжется, потом ног не унесет! Нервное расстройство — это тьфу! Это еще цветочки! И колдовством вуду, и шаманизмом это она подбила Марфу заниматься! Даже Никиту и Изяслава заманила на свои колдовские игрища! В прошлом году, аккурат на майские праздники, как стемнело, запалили костер и стали вслед за Юлькой скакать вокруг него, колотить в шаманские бубны и выкрикивать всякие кудеснические заклинания! А потом начался вообще ужас! По колдовскому обряду вуду нужно было отрезать голову петуху и окропить петушиной кровью вудистские идолы. Ну, Юлькин бзик известен! Человеку она голову с удовольствием отрежет, а петуху — никогда! Велела мне купить игрушечного резинового петуха в натуральную величину и наполнить его томатным соком. Дескать, вудистским божествам до лампочки, какой петух — резиновый или живой. А томатный сок в темноте от крови и подавно не отличишь! Только Никита уговорил Марфу, и Изяслав сдуру с ними согласился, сделать все по-серьезному, и втайне от Юльки купили живого петуха. Пока Юлька шастала вокруг костра, тарабанила заклинания и шаманила над резиновым контейнером с томатным соком, Марфа вытащила живого петуха из сумки, передала его Изяславу, тот поднял его над костром, Никита взмахнул ножом, и не успела Юлька и ахнуть, а петька уже без головы! Как Юлька заверещит, как она завизжит! Набросилась на Никиту, стала колотить его резиновым петухом, потом принялась лупить этим же петухом Изяслава, и Марфе за компанию досталось! И сама, и все вокруг в томатном соке! Петух с отрезанной головой скачет, хлопает крыльями, кровь у него из шеи бьет фонтаном! Никита с Изей от Юльки защищаются, а Уся с Русей подумали, что хозяйку обижают, взвыли и вцепились обидчикам в брюки, потом и Марфе юбку порвали! Юлька орет! Марфа визжит! Никита хохочет, как бешеный! Изяслав себя материт за то, что с Юлькой связался! Уся с Русей рычат и норовят переключиться с брюк и юбки на ноги Юлиных супостатов. Брут завывает утробным мявом, а Клеопатра — мявом загробным! Собаки в Юлькином приюте взбесились — воют, лаем заходятся, бросаются на ограду, вот-вот сетку прорвут — выскочат, тогда всем кранты! А уж когда Юлька сорвала резинового петьку с головы петушиных погубителей и выхватила из костра здоровенную головешку, даже Никита понял, что тут уж не до смеха, и все бросились от нее бежать, только дай бог ноги! Нелли Григорьевна как увидела их, залитых с головы до ног томатным соком, подумала, что это кровь, и грохнулась в обморок! А ведь Никита и правда был весь в петушиной крови. И где теперь Никита? А Марфа и Изяслав — почему они после похорон Никиты не остались ночевать в особняке, где у них есть собственные апартаменты, а сбежали в Москву? Братец и сестрица боятся ночевать с этой ведьмой в одном доме! Как Марфа старалась от нее отвязаться, а Юлька все равно настояла на своем и набилась в провожатые! И я уверен, она заставила-таки сестру сделать что-нибудь такое, что той делать нисколько не хотелось. А Изя-то как радовался, что Юлька прицепилась к Марфе и на время оставила его в покое. Только напрасно музыка играла, и рано клоун хохотал! Юлька и от него еще свое получит, пусть только Изя появится в поместье! А уж если эта вудистка кого приревнует — хана тому бедолаге, пропал человек ни за грош! Тут к ней одно время зачастил поклонник, очень милый мальчик, из хорошей семьи, студент. Влюбился в Юльку — это неудивительно: ведьмы частенько на вид красавицы. Парень страдает, а Юлька на него ноль внимания: у нее же одни собаки близко к сердцу. Влюбленный пострадал, пострадал напрасно, а потом понял, что к чему, и стал оказывать внимание Марфе: сорвал цветок с клумбы и ей преподнес. Юлька как зыркнет на студента своими глазищами! Ну, думаю, не сносить бедняге головы. Слава боту, пронесло — наверное, потому, что студент этот тоже гринписовец. За это Юлька его и пощадила: всего-то ногу ему поломали. Как только вышел парень из наших ворот, так сразу и попал под машину. Потом два месяца шкандыбал на костылях. Так со страху и ушкандыбал от Юльки подальше, аж за океан, в Америку. А ты говоришь про какие-то экстрасенсорики и индиги. Все объясняется куда проще: ведьма — она и есть ведьма!
Ознакомительная версия.
