Старинг отвел скульптора в его номер, а комиссар сообщил Ван Хохфелдту, как продвинулось следствие за то время, пока он был в отъезде с Рулофсом. Вместе со Старингом вернулся и Дейкема. Двумя пальцами он нес, раскачивая, старый молоток. Молча положил его на стол перед Ван Хаутемом и показал на головку молотка: от долгого употребления она расплющилась и по углам появились заусенцы. В одной из трещинок между ними комиссар даже без лупы увидел тонкий белокурый волос; он вопросительно взглянул на Дейкему.
— Лежал среди инструментов в ящике под столом. Может быть, на рукоятке сохранились отпечатки пальцев.
Четверо мужчин задумчиво смотрели на орудие преступления. Тот, кто, совершив свое дело и уходя в подвал, положил молоток в ящик с инструментами, явно хорошо знал, где лежат такие вещи. Если, конечно, молоток принадлежал пансиону.
— Значит, все‑таки кто‑то из своих, — вполголоса заметил Старинг. — Я начинаю думать, что швейцарка не столь уж невиновна в покушении на Терборга, как вы меня только что уверяли, менеер Ван Хаутем. Разве что гостей на сеанс пришло больше, чем мы заметили…
Он не закончил свою мысль, потому что дверь гостиной, где они сидели, распахнулась и вбежавший полицейский дико уставился на Ван Хаутема.
— Что там, Бертус? Пожар? — хладнокровно осведомился комиссар.
— Я видел привидение, — медленно произнес капрал. — Это так же верно, как то, что я стою здесь! С зеленым лицом и желтыми глазами.
Флегматичный Дейкема налил стакан минеральной воды и подал перепуганному капралу:
— На вот, выпей…
— Возьми себя в руки, Бертус! — Ван Хаутем говорил не грубо, но достаточно строго, чтобы призвать своего подчиненного к порядку. — Мы делом занимаемся, а не в бирюльки играем! Что именно ты видел?
— Я обходил коридоры бельэтажа, комиссар. В доме все спокойно, и я ничего не опасался. Но когда я шел мимо окна напротив лестницы, мне показалось, что за тюлевыми шторами что‑то шевелится. Я откинул штору… — Взволнованный голос вдруг прервался, но вскоре капрал быстро продолжил: — Помереть мне на этом месте, комиссар, если вру, но через стекло на меня в упор смотрело страшное лицо. Зеленоватое… Со злобными желтыми глазами…
— И что же это было?
Бертус с упреком взглянул на начальника.
— Я побежал сюда, — оправдывался он. — Каждый так бы поступил…
Ван Хаутем выскочил из комнаты и моментально оказался у лестницы. Остальные последовали за ним. Он взлетел наверх, перепрыгивая через две ступеньки, сжав кулаки, по спине его пробегала необъяснимая дрожь. Комиссар был человек здравомыслящий, но после всего, что ему довелось испытать в этом доме, мысль об Отто неотвязно преследовала его… Этот дом находится на пересечении магнитных потоков… блуждающий дух человека, который скончался в 1822 году… порой мы видим его, он стоит в коридоре у двери в подвал и к чему‑то прислушивается… Так вот он каков. Комиссар стиснул зубы и одним прыжком очутился у окна. Незримая рука откинула штору, и Ван Хаутем невольно отшатнулся, наткнувшись на Ван Хохфелдта, который стоял за ним.
— Боже мой! — Практикант тоже порядочно испугался.
— Выключить свет! — прошипел комиссар сквозь зубы.
Оказавшись в темноте, он вытер со лба несколько капелек пота и наклонил лицо к самому окну. Совершенно жуткая физиономия в упор уставилась на него из‑за стекла. По низкому лбу, фосфоресцирующему зеленоватым сиянием, до самых висков тянулись черные полосы бровей, в узеньких щелках глаз мерцал желтоватый свет. Землистое лицо перекошено гримасой ужаса, а из синеватых губ, оттянутых книзу, высовывался кончик мокрого языка. Яйцеобразная голова туго повязана белым платком, стянутым под костлявым выступающим подбородком. Существо было закутано в серый саван, свисавший широкими складками. Жуткое лицо не было неподвижным. В призрачном зеленоватом свете черты его медленно колебались и подрагивали, в них словно пульсировала своя, неведомая жизнь.
— Включить свет, — приказал Ван Хаутем.
Щелкнул выключатель, и комиссар, отвернувшись от окна, с загадочной улыбкой взглянул на кучку полицейских. Кивком подозвал их поближе и молча указал на тонкий белый провод: прикрепленный к откинутой шторе, он тянулся направо вдоль стены и исчезал в замочной скважине двери в комнату Рулофса. Напряженные лица сразу расслабились. Ван Хаутем приложил палец к губам.
Одним прыжком он был у двери пятого номера. Толкнул ее. Дверь распахнулась. Скульптор в пижаме стоял у стола и опрокидывал на сон грядущий последний стаканчик. Он удивленно, но без недовольства и явно без испуга взглянул на Ван Хаутема.
— Ба, комиссар! — приветствовал он. — Опять допрос?
Комиссар уже раздвигал тяжелую красную портьеру на окне слева у самой двери. Двойные рамы с трудом, но поддались его усилиям. Яркий свет из комнаты упал на плоскую крышу кухни и мигом сорвал покров тайны с необычайного явления у коридорного окна. Ван Хаутем вылез на крышу и осторожно втащил в комнату грубо сколоченную треногу с укрепленным на ней бюстом, вылепленным из влажной глины. Затем он поставил страшилище под лампу. Рулофс со стаканом в руке подошел к нему и любовным взглядом окинул свое детище, воплощение чудовищности и безобразия.
— Неплохая штучка, — заметил он самодовольно. — Отто redivivus![18] Предназначался для того, чтобы после сеанса немного развеселить общество, собравшееся у Фидлера. Но это ваше паршивое расследование испортило мне всю музыку.
— Для этого вы и поставили его к окну? — Ван Хаутем и не помышлял рассказывать этому насмешнику, какой успех имело его произведение.
— Разумеется. Было бы грешно оставлять его здесь, в комнате, когда по коридорам шныряют полицейские ищейки. Ведь это вы виноваты, что представление в коридоре провалилось, не так ли? Долг платежом красен!
Комиссар вспомнил свою молодость и с трудом сохранял серьезность.
— Ну, пошутили, и хватит, — сказал он нарочито строго. — Прошу больше нам не мешать. Сейчас же ложитесь спать и не забудьте, что в соседней комнате раненый, которому нужен покой. Понятно?
— Да, папочка! — отвечал невозмутимый художник. — Спокойной ночи.
Выйдя в коридор, комиссар принялся отчитывать Бертуса за глупое поведение в истории с глиняной куклой, обмазанной фосфором.
— Сначала рассмотри как следует, а потом уж действуй — вот как должен всегда поступать настоящий полицейский…
Он вдруг осекся, потому что колокольчик у входной двери резко, протяжно задребезжал. Все одновременно обернулись: полицейский из патрульной службы (попав в распоряжение комиссара, он подумал, что в такую собачью погоду лучше занять пост внутри дома, чем на улице) открыл наружную дверь. Несколько больших шагов — и Ван Хаутем оказался на верхней площадке лестницы, ведущей в ярко освещенный мраморный вестибюль. В дверь, шаркая ногами, входил высокий человек в плаще. Полусогнутые руки он поднял вверх. Лица почти не было видно из‑под мятой шляпы, надвинутой глубоко на глаза. За спиной мужчины виднелись размытые дождем очертания такси и около дверцы шофер — неподвижным взглядом лунатика он следил за фигурой, уходившей в ярко освещенный подъезд.
Комиссар — после всех неожиданностей, случившихся этой ночью в доме, притом за каких‑то два‑три часа, он уже ничему не удивлялся — начал медленно спускаться по темно‑красному лестничному ковру. Его не оставляло ощущение, будто он участвует в неком опереточном спектакле. Сильные лампы хрустальной люстры высвечивали мельчайшие детали лепных украшений вестибюля и отражались в блестящем полированном мраморе балюстрад. Позднего посетителя подтолкнули на середину большого ковра, капрал‑портье осторожно закрыл дверью темноту улицы и любопытного таксиста и застыл навытяжку. За все это время никто не проронил ни слова, но вот из‑за спины человека в плаще — он стоял, опустив голову, и молча смотрел себе под ноги — появилась стройная молодая женщина. Из‑под черного берета виднелись белокурые волосы, а одета она была в темно‑синее пальто, на котором — Ван Хаутем с первого взгляда заметил — недоставало одной большой круглой пуговицы. В правой руке, обтянутой перчаткой, она держала тяжелый многозарядный пистолет с коротким стволом. Оружие, несомненно, служило для того, чтобы подталкивать вперед молчаливого человека в плаще. Совершенно хладнокровно она приставила дуло пистолета к плащу — явно не желая рисковать: вдруг сбежит! — и подняла светлые голубые глаза на коренастого человека в черном, стоявшего посреди лестницы.
— Полиция? — спросила она самоуверенно.
Ван Хаутем назвал свое имя и должность. Неизвестный в свою очередь взглянул на комиссара, и тот без труда признал в нем оригинал портрета, который не так давно изъял из третьего номера. Не оборачиваясь, комиссар подал знак Старингу взять Фрюкберга под стражу и обыскать его. Фройляйн Мигль — это, конечно же, была она — небрежно сунула пистолет в карман пальто и поднялась по лестнице к Ван Хаутему. Не спеша она достала из сумки карточку, завернутую в целлофан, и подала ее комиссару. Это было удостоверение, из которого следовало, что фройляйн Труди Мигль является сотрудником частного сыскного бюро Людвига Целлера в Берне.
