Но это его не устраивало. Надо было срочно что-то предпринимать. И он решился: бежать! Бежать из этой, оказавшейся такой негостеприимной страны!
— Надзиратель, дело есть! — гаркнул он во всю глотку.
Буквально через несколько секунд лязгнул металлический запор, и в приоткрытую дверь заглянул надзиратель.
— Мягди Акиндинович! — примирительным тоном сказал он. — Вы таким рыком распугаете всех сокамерников!
— А вы отрежьте мне одно яйцо, и я буду говорить фальцетом.
В камере раздался такой гогот, что стены задрожали от восторженного рева десятков здоровых мужских глоток.
Надзиратель не нашелся, что ответить. Он предпочитал не портить отношения с таким могущественным авторитетом, как Джевеликян.
А Мягди между тем поманил его к себе и что-то зашептал на ухо. Затем протянул ему несколько стодолларовых купюр, которые мгновенно исчезли в кармане куртки надзирателя.
— Будет сделано, Мягди Акиндинович, — уверил он.
И закрыл тяжелую металлическую дверь на замок.
Буланова, конечно, видела, как задержали Ускова: следила в щелочку двери кабинета напротив. И как только милиция увела Ускова, сразу бросилась вниз, в библиотеку.
— Ну и стерва я, Зинок! — прямо с порога выпалила она.
— А что, собственно, случилось? — спросила подруга и протяжно зевнула. Она сегодня встала очень рано, чтобы постирать белье, и потому не выспалась. — Не дала своему мэру?
— И мэру, и пэру, и всем не дала. А честного и порядочного парня подставила.
— Ускова?! — вмиг оживилась и проснулась Зина. — Ну и что с ним?
Джульетта на миг закрыла глаза руками, так что Зина подумала, что она вот-вот заплачет. Но журналистка и не думала реветь. Она лишь потерла виски, чтобы не болела голова, и ответила:
— Уступила Петракову и заманила Ускова. А тут его поджидала милиция с прокурором. Или — наоборот, прокурор с милицией, что, собственно, все равно.
— Да, — согласилась Зина. — Поступила ты подло, этого у тебя не отнять. Но все же ты — личность. И следователь Усков — личность. А интересны только личности.
— Это почему я — личность?
— Потому что можешь поступать неординарно. Потому что принимаешь спонтанные решения. Да, в конце концов ты — человек продвинутый.
— Сука я, вот кто, — как-то отрешенно и горестно поведала Джульетта. — Продала человека ни за что.
— Вот именно — ни за что. Ты же не получила за него свои тридцать сребреников?
— Я их даже не просила.
— Вот! — просияла Зина. — То есть действовала исключительно из любви к искусству. Значит, не все потеряно.
Джульетта насторожилась:
— Что ты имеешь в виду?
— Что положение можно исправить. Тогда и терзаться перестанешь.
— А как?! Что я могу теперь сделать? Броситься в ноги к Петракову и молить его, чтобы он его отпустил?
— Зачем к Петракову? Надо позвонить в Москву, в Генпрокуратуру. Предупредить их, что Усков попал в беду. И они его выручат.
Буланова замахала руками:
— Что ты? Мне неудобно! Вообще каша какая-то получится: сначала подставила, а потом бросилась выручать.
Библиотекарша решительно подошла к подруге:
— Тогда давай это сделаю я. Есть телефоны начальства Ускова?
Джульетта судорожно начала рыться в записной книжке. Наконец нашла нужную страницу и продиктовала номер.
Уже через несколько минут Зина дозвонилась начальнику Следственного управления Генеральной прокуратуры. Виктор Васильевич внимательно выслушал и спросил:
— А кого мне благодарить за это сообщение?
И Зина, не колеблясь, ответила:
— Журналистку Буланову. Усков ее знает.
— Спасибо, — сказал Виктор Васильевич и начал немедленно действовать.
Как только мэр получил информацию о том, что Усков задержан и находится на допросе в городской прокуратуре, он сразу решил сделать звонок в Москву.
Сам набрал нужный номер по телефону правительственной связи и стал ждать ответа. Ему не удалось сразу попасть на премьера: тот проводил одно из своих бесчисленных заседаний. Ему предложили перезвонить через несколько часов.
Но уж очень радостной была новость, и потому Петраков рискнул:
— Передайте, пожалуйста, Николаю Николаевичу, что его просьба выполнена. Какая? Он знает. Скажите, что звонил мэр Петраков. Этого достаточно. Спасибо.
Вячеслав Иванович положил трубку. Но столь радостная весть так жгла и теснила грудь, что поделиться с ней хотелось немедленно. И он набрал еще один московский номер.
На этот раз абонент оказался на месте.
— Слушаю, — бесконечно усталым голосом сказал Титовко.
— Привет! Что так мрачен? Посмотри, какая погода на улице: прелесть! Золотая осень и тому подобное. Знаю, знаю. Потому и звоню, — бодрым, радостным тоном тараторил мэр. — Так вот, докладываю: снайпер обезврежен. Представь себе! Сидит сейчас, голубчик, у меня в прокуратуре и отвечает на вопросы. Не беспокойся: уж отсюда я его не выпущу! Я создам ему все условия!
Затем мэру пришлось долго держать трубку возле уха, не произнося ни слова. Потому что оживший Титовко давал целый ряд указаний. Наконец он выговорился, а Петраков еще раз заверил:
— Он будет сидеть в тюрьме долго-долго. И на законных основаниях. Главное — туда попасть. А потом пусть отмывается и доказывает, что не верблюд.
На этой мажорной ноте они и закончили разговор.
После разговора с премьер-министром, такого неудачного и резкого, Генеральный прокурор решил действовать. Вскоре на его вызов в кабинет пришел начальник Следственного управления. Но вид у того был растерянный. Александр Михайлович не стал интересоваться причинами, а сразу спросил:
— Вы принесли мне, как обещали, обоснования необходимости взятия под стражу мэра города Петракова?
— Да, принес. Вот они.
— Хорошо. Я посмотрю.
И Александр Михайлович отложил бумаги в сторону.
— Нет, — попросил начальник управления. — Решение надо принять незамедлительно!
— Почему?
— Потому… В общем…
— Что с вами, Виктор Васильевич? Вы потеряли дар речи? Смелее!
Начальник управления откашлялся и наконец четко и внятно произнес:
— Усков арестован. Мне только что позвонили об этом из того города.
— Так. Час от часу не легче. За что?
— Этого я не знаю.
— Но он же должен быть здесь. И ждать моего указания. Выходит, он самовольно поехал туда?
Виктор Васильевич потупился, затем резко выпрямился в кресле и высказал свои предположения:
— Я думаю, его подставили. Заманили предложениями каких-то новых доказательств. А причину ареста найти можно всегда.
Генеральный прокурор встал из-за стола и нервно прошелся по кабинету. Это уже было из ряда вон выходящим происшествием. В одну кучу смешались неповиновение работника и его незаконный арест. В том, что следователя задержали по надуманной причине, Александр Михайлович не сомневался. Более того, в его голове уже выстраивалась концепция мер, принимаемых противной стороной для нейтрализации возбужденного Генеральной прокуратурой уголовного дела.
Он прекрасно понимал, что Титовко, Джевеликян, Петраков могли, конечно, самостоятельно предпринимать некоторые меры против Ускова. Но главный противник был сейчас гораздо выше. И только из такого высокого руководящего кресла могла последовать команда пойти на крайние меры.
Значит, надо действовать. Немедленно!
— Вы лично, Виктор Васильевич, считаете достаточными доказательства вины Петракова, чтобы задержать его?
— Считаю, — твердо ответил начальник Следственного управления.
— В таком случае я подписываю постановление на его арест.
Он достал из сейфа бланк постановления, сделал соответствующую запись. Затем протянул ордер Виктору Васильевичу:
— Освобождением Ускова и арестом Петракова поручаю заняться лично вам. Что необходимо в помощь, будет вам предоставлено немедленно. Можете действовать от моего имени. И постоянно держите меня в курсе.
Виктор Васильевич молча поднялся и направился к выходу из кабинета.
— Да, и еще вот что, — задержал его Генеральный прокурор. — Чтобы больше никакой самодеятельности! Я имею в виду Ускова. Как только приедете в Москву, вместе с ним сразу ко мне.
Ранним утром Джевеликяна по вызову следователя повезли на допрос в Генеральную прокуратуру. Мягди спокойно сидел в «автозаке» и ждал условленного момента.
И вот он наступил. Настолько неожиданно, что даже он сам вздрогнул от внезапных автоматных очередей.
На одной из самых тихих и малолюдных улочек Москвы «автозак» остановился возле перегородившего путь «КамАЗа». Тут же из грузовой машины раздались автоматные очереди, а «автозак» окружили вооруженные люди. Из «КамАЗа» раздался усиленный мегафоном призыв:
