В дежурку вопросительно заглянул высоченный молоденький парнишка.
— Виктор Зуев из штаба дружины, — шепнул Томину участковый. — Катерины Багровой, можно назвать, жених. Может, пригодится?
— Может, и пригодится.
Участковый сделал парню знак войти. Томин обернулся к дежурному:
— Вы директора помянули. Кого имели в виду?
— Семен Григорьича, конечно, — удивился тот, настолько это казалось ему общеизвестным.
— Фабулу в двух словах.
— Да это уж дела давно минувших дней…
— Э-э, не говори, старая любовь не ржавеет, — усмехнулся Иван Егорыч. — Загорский Семен Григорьевич был с Майей Петровной раньше еще знаком, до Еловска, — пояснил он Томину. — Приехал вскоре после нее, и все твердо считали, что вот-вот свадьба. Но Михаил пошел в атаку…
Виктор нервно вылез вперед:
— Простите, я не понимаю… Зачем этот странный разговор?.. Дескать, не ржавеет…
— Ты, Витя, погоди, тут серьезный вопрос, — остановили его и велели сесть. Опять завелся общий гомон:
— Зачем бы Семен Григорьевичу здесь оставаться?
— И то верно…
— Как Майя с Михаилом поженились, ему был прямой путь обратно в Ленинград.
— Не верил Семен Григорьевич, что они уживутся, ждал, пока Майя Петровна не выдержит. Вот что я думаю, — припечатал участковый.
Виктор положительно не был способен высказываться сидя. Снова вскочил:
— Почему вы ему приписываете что-то такое?.. Он всю душу отдал школе, возился с каждым, как с собственным! Я Семен Григорьевича глубоко уважаю и люблю…
— Вот чудак! — изумился дежурный. — В Еловске такого и человека нет, который бы Семен Григорьевича не уважал. Мы ведь о другом — мы о Багрове сейчас.
— А что о нем? Пьяница и скандалист, каких мало!
— Сплеча рубишь, молод еще! — оборвал лысоватый. — Ихняя вся порода такая. Дед до восьмидесяти лет за стол без рюмки не садился. Он до революции извозом промышлял — Савелий Багров, — так иной раз на большой дороге наскакивали по трое, а то и по четверо — голыми руками расшвыривал! Михаил Багров — лихих кровей! Вот откуда норов.
— Неужели вы не согласны, что он антиобщественный? — не сдавался потенциальный зять.
Лысоватый утратил свой пыл.
— Теперь уж, конечно, антиобщественный… Какой-то в нем надлом случился. Стал человек себя терять.
— Э, Павел Матвеич, — махнул рукой дежурный, — по-русски это называется просто: спился.
— Просто? Про Михаила-то Багрова — просто? Когда он что спроста делал, скажи? Мы что — сплетничать собрались? Или заметку в стенгазету сочиняем? Если станем примитивно судить — промахнемся так, что после не расхлебаем!..
Томин, вникая в их споры, мрачнел и мрачнел. Вспомнились слова Знаменского: «Роковые страсти-мордасти».
— Прошу внимания!
Не все услышали (о Томине слегка подзабыли), пришлось, повторить. Дождавшись тишины, он медленно и раздельно проговорил:
— Предлагается следующая задача: Багрова кто-то смертельно обидел, оскорбил, опозорил. Какова будет реакция?
— Да ведь нет этого ничего, товарищ майор! — испугался дежурный.
— Допустим, есть. Что сделает Багров?
Томин поочередно обводил взглядом присутствующих. Каждому явно становилось не по себе. Он обратился к лысоватому, как наименее предубежденному против Багрова:
— Ну? Как на духу?
Тот прокашлялся, сглотнул, произнес тихо:
— Может и убить.
— Ваше мнение? — к участковому.
— Может, — вздохнул тот.
Не было необходимости опрашивать остальных. Слово сказано.
— Давайте все успокоимся и серьезно подумаем. Я боюсь, что Багров чрезвычайно опасен. Когда я заговорил о его жене с Калищенко, у того в глазах заиграло злорадство. И… словно знает он о ней что-то нехорошее.
— Гаденыш! — шепнул дежурный.
— Представим себе, что Калищенко расписал Багрову, как его жена утешается с Загорским. Мог придумать правдоподобно. Он, по-моему, достаточно хитер.
— Калищенко? — воскликнул Виктор. — Это с почты? Да он же… Вот подлец! Он же к Майе Петровне подкатывался!.. Без мужа дескать, скучно, под локоток… А она ему… не знаю точно, кажется, по щекам… И тут — Семен Григорьич навстречу. Калищенку шуганул, а Майю Петровну до дому проводил…
— Катерина рассказала? — осведомился участковый.
— Ну да.
— А чего повздорили-то?
— Повздорили — помирятся, — нетерпеливо прервал Томин. — Главное для нас теперь — фактор времени. Конечно, Багров не на вертолете летит, но при его характере… пожалуй, завтра-послезавтра объявится. Оперативные соображения?
— Посты ГАИ надо известить, чтобы транспорт проверяли, — предложил дежурный.
— Принято. Дальше?
— Общественность проинформируем, — решительно (и, разумеется стоя) сказал Виктор, мысленно созывая штаб дружины.
— Нет, шума поменьше, спугнем. Молва у вас, наверное, быстрее телеграфа.
Все согласились.
— Еще и то скажу, — добавил участковый, — об Семене Григорьевиче надо подумать. Слух если прилипнет… Ославят их с Майей Петровной — потом не отмоешься.
— Слух — не смертельно, — отмахнулся Томин. — А вот предупредить Загорского надо. Где он живет?
— При школе и живет. — Дежурный набрал номер. — Семен Григорьевича попрошу… Куда?.. А вернется?.. Ясно. В Новинск он уехал по школьным делам. Дня на три.
— С Новинском потом свяжемся. Следующее. Где Багров на первое время может затаиться? Хоть несколько часов ему нужно с дороги отдышаться, осмотреться.
Все призадумались.
— Иван Егорыч, записывайте, — подтолкнул Томин.
— К отцу не сунется…
— Не-ет старик его в амбар запрет, да еще вожжами, пожалуй. К друзьям по бутылке.
— К Матвею может.
— К Матвею — да. К Андрею Зубатому тоже. Записывай обоих.
— Алабина запиши, Петра.
— Сомнительно.
— Зато городом не надо идти, с краю.
— Ладно, для верности. И Лопатиных уж тогда.
— А вдруг он прямо домой — и… что-нибудь Майе Петровне? — предположил Виктор.
— Белым днем не осмелится, а к ночи присматривать будем.
— Развод в восемь? — спросил Томин.
— В восемь. Гусев — замнач по оперативной части — вернется в шесть.
Томин глянул на часы. К семи надо быть в Москве. Принять душ, сменить рубашку — и к Паше: ведь сегодня знаменательная юбилейная суббота, на которую он обещал явиться хоть с того света.
* * *
Багров одолел свои двенадцать километров.
Облепленный снегом, зелено-бледный, почти неузнаваемый добрел до стоявшего на отшибе обнесенного плетнем дома. Осторожно заглянул в окно и постучал пальцем по стеклу. За дверью послышался голос: «Кто там?»
— Дед Василий, отвори.
Дверь приоткрылась, высунулась седая голова. Уставилась на пришельца с недоумением, пошевеливая бровями, стараясь сообразить, кто пожаловал.
— Да я же это, я… — просипел Багров.
— Мишка?! — ошеломленно вскрикнул дед. — Откудова тебя черт нанес?..
— Ш-ш… один ты?
— Кому у меня быть?
Уединенно жил старик, держал пасеку. Ходили к нему только за медом, который он предпочитал выменивать на продукты, чтобы не таскаться самому в город: ноги донимали. А последние дни визитеров не случилось, и некому было доложить деду Василию о городских новостях.
— Чего не пускаешь? — беспокойно заозирался Багров; тело его рвалось в тепло и укромность.
— Снег стряси.
Нежданный гость снял шапку, хлопнул о колено, криво надел и чуть как бы пошатнулся. Спиртным, однако, не пахло, дед Василий в свои без малого девяносто лет сохранил и безошибочное обоняние, и зоркость. Он взял веник, сам обмел Багрова от плеч до валенок.
— Теперь заходь.
И, запирая за ним, тоже внимательно осмотрел округу. Багров рухнул на табуретку у теплой печи, закрыл глаза. Дошел!
— Дошел, видать, до ручки, — пробурчал дед Василий. — Сымай тулуп, Михайло.
Тот кое-как расстегнулся, стащил полушубок, дед бросил его на лежанку сушиться. Шапку, дивясь дорогому меху, уважительно повесил на гвоздь. Потом оглядел небогатое свое стариковское хозяйство, достал растоптанные бахилы:
— Обутку смени.
— Не могу, потом. Картошкой пахнет… — запекшимися губами выговорил Багров.
— Картошка с голодухи — вред один. Меду тебе надо, мед силу даст. Спасибо, чайник горячий, — он старательно задернул занавеску на окне, к которому приставлен был стол.
Долго и жадно ел Багров хлеб с медом, запивал чаем. Оживал. Хозяин счел, что пора и поговорить.
— Сколь же ты не досидел, Михайло?
— По амнистии, дед.
— Ты это… не загибай! Думаешь, я по старости сдурел вконец?
— А не сдурел, так не спрашивай.
— А ежели мне интересно?
— Ишь ты, ему интересно! — язвительно скривился Багров.
— Дерзить не смей! А то вот тебе Бог — а вот порог! — Дед Василий распрямился; даже и теперь еще проступали в нем прежняя стать и размах.
