– Шура, это я. Чего, разбудил? – Генка виновато смотрел на помятое лицо журналиста.
– Я уже просыпался.
– Ну, все равно извини… Ты счастлив оттого, что ты Александр Тихомиров, а? Шурик потер ладонью глаза.
– Ген, ты чего? Метлой перемахал?
– Хе-хе… Сальвадор Дали, просыпаясь по утрам, говорил: «Я счастлив оттого, что я Сальвадор Дали. Что бы мне сегодня гениального сделать?» Так я спрашиваю, ты счастлив оттого, что ты Александр Тихомиров?
– Ах, ты в этом смысле. Нет, Ген, не счастлив. И гениального сегодня ничего делать не собираюсь. Разве что побриться. Чего хотел-то?
– А я как раз собираюсь. И идея гениальная есть.
Генка вытащил из брезентовой штормовки, заменяющей ему почти весь гардероб, зеленую бутылку с этикеткой новоблудского портвейна и ласково погладил.
– Подфартило… А один не могу. Составишь коллектив?
Планов на вечер у Шурика не было, завтра он собирался проведать родителей, поэтому отошел от двери, пропуская Генку в комнату.
– Заходи, с закусью только беда.
– У меня есть, – Генка бросил на стол два кубика «Галины Бланки» (НЕ РЕКЛАМА!), – вприкуску схаваем.
От Генки несло целым букетом ароматов – хлоркой, запахом половых тряпок и даже средством для мытья посуды «Фейри». (НЕ РЕКЛАМА!) Шурик приоткрыл форточку.
– Почему лицом грустный? – спросил Генка, разливая мутно-розовый портвейн по стаканам.
– Козлов много, – Шурик присел на тахту.
– Не будь козлов, не было бы и волков. Экологическое равновесие называется. Давай за него и выпьем.
– Мне от этого не легче, – Шурик поднял стакан, – всю ночь пахал и за это же свои деньги максать должен.
Портвейн оказался не портвейном, а химическим составом, по вкусу напоминавшим подсоленный раствор марганцовки. Генка отломил кусочек «Галины Бланки» и с наслаждением разжевал. Шурик не стал.
– Подумаешь, ночь… Иногда полжизни отдать не жалко…
– А ты, когда просыпаешься, счастлив тем, что ты Генка?
– Ну, я, конечно, не Сальвадор Дали, но стать бы гением не отказался. Или хотя бы… Чтоб каждая бычара на рынке об меня ноги не вытирала.
Генка со злобой посмотрел на окно. Вероятно, сегодня с ним обошлись не совсем вежливо, примерно как и с Шуриком.
– А что касается счастья… Пока мне всего хватает. Вполне.
Он извлек из бездонных недр штормовки короткий окурок.
– Это только кажется, – Шурик взял стакан и допил марганцовку.
Василий Егорович Коваль, прочитав документы, собранные юристом редакции, остался вполне доволен. Теперь эта сволочь, подавшая на газету в суд, может подтереться своим стомиллионным иском. Честь и достоинство, видишь ли, уронили. Не путай ресторанную вазу с унитазом, и честь стоять будет. Подумаешь, президент компании. Сейчас этих президентов что ворон на свалке. Обидели беднягу, хулиганом назвали…
Коваль бросил папку с документами на дальний край стола и погрузился в материал об инициативах городской администрации. Задумки были хороши, особенно первая. В честь двухсотлетия великого русского поэта Пушкина планировалось возвести монумент на одной из ново-блудских площадей, таким образом отдав дань уважения всемирно признанному гению. Инициатором выступал один из вице-мэров города, отвечающий за финансовые вопросы. Автор статьи с яростью доказывал, что город не может оставаться в стороне, когда все прогрессивное человечество собирается отметить столь славный юбилей. «Мы говорим о духовном возрождении, но при этом забываем, что сейчас мальчишка с томиком Пушкина в руках дороже сотни мудрецов, кричащих, что шансы нации упали до нуля!..» Деньги на памятник предлагалось выделить из казны, и за этим процессом городской финансист поклялся проследить лично.
Коваль исправил пару орфографических ошибок и подписал текст в печать. К чтению следующей заметки он приступить не успел: в дверь заглянула секретарша, предварительно постучав три раза. Это означало, что к Василию Егоровичу пожаловали гости, не имеющие отношения к штату газеты.
– К вам, – коротко доложила Анечка. Батискафа раздражала такая форма доклада. Разумеется, ко мне! Не к карпу же!
– Кто? – так же коротко спросил он, хотя уже знал, кто стоит за дверью.
Час назад ему звонили и назначили встречу.
– Двое. Они говорят, что договаривались.
– Хорошо, пусть пройдут.
Коваль не ошибся, в кабинет зашли именно те, кого он ждал. Василий Егорович поспешно вышел из-за стола, растянув челюсть в сердечной улыбке и протягивая гостям обе руки.
– Очень рад. Кофе, чай? Коньячок? Вошедшие сухо поздоровались и уселись в кресла для почетных гостей. Карп осторожно поднялся с грунта и затаился в водорослях, как снайпер в засаде. Коваль запер дверь на ключ и вернулся на свое место.
– Слушаю, Владимир Сергеевич, – услужливо, словно официант к клиенту, обратился он к сидящему слева от него мужчине.
– Это я хотел бы послушать, уважаемый господин редактор, – тот, кого звали Владимиром Сергеевичем, раскрыл дипломат и достал свернутый номер «Вестника», – что это такое?
Палец уперся в статью «Эх, ухнем!». Батискафыч поправил очки, вглядываясь в текст. Материал вышел накануне за подписью Макса Кутузкина, криминального репортера «Вестника», и был посвящен весьма популярной в народе водке «Дубинушка». Полгода назад в городе открылась новая производственная линия, и этот прекрасный напиток появился на прилавках магазинов и ларьков, причем появление сопровождалось грандиозной рекламной кампанией, не прекращающейся до сегодняшнего дня. Василий Егорович отлично помнил ролик, чуть ли не ежечасно крутившийся по местному ти-ви. Сюжет ролика был основан на популярных пушкинских мотивах, то есть на патриотизме и любви к национальным святыням. Злобный Фарлаф пронзает мечом мирно спящего под ночной луной Руслана и похищает прекрасную Людмилу. Черные силы торжествуют. Но неожиданно на фоне луны появляется мудрое лицо старца, говорящего: «Пока не наступила ночь, Руслану я смогу помочь». В следующих кадрах старец подносит дымчатую бутылку к святому источнику. Наполнив ее, он возвращается к мертвому Руслану, окропляет его раны и несколько капель вливает покойному в рот. Руслан оживает. «Что это было, отец?» Старец подносит к глазам героя бутылку и торжественно произносит:
«Дубинушка. Счастливый конец. Сделано в России». Спасенный Руслан гордо скачет в Киев, вместо меча сжимая в руке бутылку. Стоп-кадр. Надпись поперек экрана: «Дела давно минувших дней – преданья старины глубокой. Александр Сергеевич Пушкин. Двести лет со дня рождения». Несмотря на то что телереклама алкоголя была запрещена, ролик крутили, ведь прежде всего он пропагандировал национальную идею.
Разливалась «Дубинушка» в бутылки, по форме напоминающие Спасскую башню Кремля. Красочная этикетка с репродукцией репинских «Бурлаков» гарантировала, что водка изготовлена по старинным русским рецептам, на основе воды из святого источника и чистейшего зернового спирта. Название в чем-то соответствовало содержанию, после первого стакана голове наносился тяжелый удар, не хуже, чем дубинкой. Водка имела бешеный успех в городе, мало того – несколько европейских стран выразили готовность закупать ее по довольно приличным ценам.
Собственно, все это Макс в статье и описал. В преамбуле. А затем он поведал изумленному читателю, что водичку для модного и дорогого напитка берут вовсе не из святого источника, и никакой линии по его производству не существует в помине. Бодяжит «Дубину», как обзывали ее алкаши, в пустующем цеху прядильно-ниточного комбината бригада специально обученных деятелей, разбавляя грузинский спирт водой из ржавых канализационных труб. Этикетки смастрячены на устаревшем компьютере, а бутылки по дешевке закупаются в Молдавии. Все остальное сделала ее величество реклама. В заметке не говорилось, кто и на чьи деньги устроил такой впечатляющий промоушн, но пара намеков на городские власти имелась. Публикация снабжалась фотографией цеха, окруженного колючей проволокой и охраняемого людьми с автоматами и собаками злобных пород.
Василий Егорович дал добро на публикацию, предварительно выяснив у Макса, сможет ли тот доказать истинность своих слов в суде. Макс утвердительно кивнул, заверив, что располагает неопровержимыми доказательствами и в любую секунду готов их представить. Каких-либо знакомых имен и фамилий в заметке не мелькало, и Батискафыч поставил визу. Газета, в конце концов, обязана раскрывать народу глаза на негативные проявления.
– Так что это? – повторил вопрос Владимир Сергеевич тоном, от которого у Коваля похолодели ноги.
– Я плохо вижу отсюда, разрешите… – редактор протянул руку за газетой. – Спасибо. «Эх, ухнем!», Максим Кутузкин… Хм. Автор наш, но текста я что-то не припоминаю. Минуточку…
Шеф «Вестника» был дипломатом и по возможности уклонялся от прямого ответа. Он пробежал глазами хорошо знакомый текст и поднял голову.
