– Мой опыт никого не волнует. Это раньше судимые в авторитете были, а сейчас молодёжь резвая, борзая, никого не признаёт. Ничего обещать не могу.
– Я не прошу обещаний. Мы же интеллигентные люди, мать вашу. Я прошу только попробовать.
– Хорошо, я постараюсь, но только из уважения к вам. Как вам позвонить?
Я продиктовал номер, который Шварц записал на пачке «Аэрофлота».
– Как скоро вы мне позвоните?
– Не знаю, Кирилл Андреевич. Я не бюро добрых услуг. Может, и вовсе не позвоню.
– Хорошо, жду звонка.
Я поднялся, сунул руки в карманы и, не попрощавшись со Шварцем, пошёл к метро. Только этого не хватало – мафиозные разборки. Тут может и жареным запахнуть. Заказные убийства каждый день. Вон, в Москве уже настоящая война идёт. Надо завязывать с самодеятельностью. Отдать гайку в Главк, и пускай ковыряются. Ладно, подожду немного, если Шварц не позвонит, так и сделаю.
***
Вернувшись в отделение, я позвонил в адресное бюро и уточнил данные Климова. Сторожевого листка на него не стояло, стало быть, не в розыске, то есть о его пропаже в милицию действительно не заявили. Самое смешное, что прописан он был в какой-то общаге. Ну, это и понятно. Такие люди в нормальной прописке не нуждаются – они-то всегда найдут, где пожить.
Зашёл Мухомор.
– Кирилл, у тебя материал по шапке просрочен. Отказывать думаешь?
– А как его отказать? Шапочка, знаете, сколько стоит?
– Кончай дурака валять. От того, что мы «глухарь» возбудим, шапка не найдётся. А так: как бесхозную, отказать можно. Давай садись и печатай. И про долги не забудь.
Мухомор вышел, «Садись, печатай». Ну, орёл. Таким тоном сказано, будто у меня тут пять машинок стоит. Пасты, и той нет.
Я вообще печатать не люблю, особенно отказники. Их лучше писать от руки и очень корявым почерком. Прокурор помучается, а потом плюнет и подписывает материал. Во, Женька Филиппов отказники левой рукой пишет, как Штирлиц. Наловчился.
Я достал материал из сейфа, почитал, не нашёл никаких лазеек для отказа и вернул его на прежнее место. Сезонная преступность. Зимой воруют шубы из раздевалок и гардеробов, летом – колёса с машин, велосипеды. Причём в таких количествах, что успеваешь только заявления принимать, на какое-то там раскрытие и времени не остаётся. И народ какой-то наивный. Вещи без присмотра бросают, домой кого ни попадя водят, деньгами сверкают. Ну и пускай кругом воровство и грабежи, меня это не касается. Э, нет, товарищ, а когда ты в милицию прибегаешь, то по-другому рассуждать начинаешь. Я бы статью в кодексе ввёл: сам виноват – сам и ищи. А то он проворонит, а ты хоть тресни, хоть из-под земли, да обидчика достань и добро верни. А не вернёшь – жалобы идут: плохо работаете, мол, даром хлеб едите, жируете тут на государственной шее.
Помню, мадам одна поселила мужичка, он у неё полгода жил. Даже пожениться собирались. А потом приходит она как-то раз домой, а жениха нет, и полквартиры вынесено. Она туда-сюда, потом – в милицию. А там выясняется, что кроме того, что он – Саша из Донецка, она про него больше – ничего и не знает. Здорово. Саша, видать, парень с головой – полгода мозги пудрить и ничего про себя не рассказать. Женька тогда дамочке намекнул, что, прежде чем в кровать ложиться, надо паспорт спрашивать на всякий случай. Та – в крик: это не ваше дело, он меня любил, может, и не он вовсе меня обокрал. Потом на Литейный побежала, накатала жалобу, которая, правда, так к нам назад и не вернулась. Сашу этого месяцев через пять на другой краже тормознули. Так оказалось, что он одновременно нескольких баб – ой! – женщин охмурял. По поточному методу трудился. Даже блокнотик имел, чтобы не перепутать имена и кому что говорить. Это, наверно, любовью и называется.
Жалобы, конечно, небольшая беда, но нервотрепки из-за них хватает, особенно когда ты ни в чём не виноват. Да и времени много на отписки уходит.
Писать бумаги для меня было пыткой, не говоря уже об этих отписках.
Я встал из-за стола и начал приседать, чтобы чуть согреться. Зараза, надо сюда на пару дней начальника жилкон-торы посадить, чтобы отопление, паразит, наладил.
Я набрал номер телефона Максимова. Надо было поговорить с матерью. С ней, наверно, уже говорили ребята с Литейного, но я знал всё-таки немного больше и хотел кое-что уточнить. И потом, если при жизни человека родственники о нём не очень-то любят распространяться, то чтобы найти убийцу – скажут всё.
Самый главный вопрос, на который я хотел бы найти ответ – каким образом мастера резни по телу узнали, что Максимов в больнице. Может, и к матери под видом ментов приходили?
– Алло, – раздался тихий женский голос.
– Простите, я не знаю ваше имя-отчество, это Ларин из милиции. Я был у вас дома.
– Ирина Борисовна. Что вам опять надо?
– Я хочу подъехать поговорить, вы будете дома?
– Я не хочу вас видеть. Зачем вы пришли тогда? Зачем я сказала, что Серёжа в больнице? Вы же обещали никому не говорить. Ведь никто, кроме вас, не знал! Как вам не стыдно звонить после такого!
– Подождите. Вы точно никому не говорили?
– Нет! – голос перешёл в плач. – Нет!
В трубке раздались короткие гудки.
«Чёрт, действительно неудобно получилось», – подумал я.
Я перезвонил в больницу и спросил у заведующего отделением, не сообщали ли они куда-либо, что Максимов находится в больнице. Ответ был таким, как я и ожидал. Разумеется, нет. Такой же ответ я получил и в регистратуре. Чертовщина какая-то. Ведь даже если бы кто и узнал, что Сергей влетел в дурдом, то скорей всего бросился бы в районную больницу, а не на Пряжку. Может, кто видел, как его увозили? В любом случае надо поговорить с матерью Максимова. Что-то тут не так.
Я застегнул тулупчик и вышел на улицу. Завтра день, потом дежурство, и вот уже и выходные. Недели летят незаметно.
На метро я добрался до знакомого мне дома, вошёл в подъезд, постоял немного у дверей и, набравшись духа, позвонил. Да, лучше уж отказники писать, чем объяснять абсолютно уверенному в твоей виновности человеку, что ты тут совершенно ни при чём.
– Кто там?
– Ларин. Дверь открылась.
– Вы всё-таки пришли? Зачем? Мне и без вас тошно.
– Я ненадолго. Мне крайне необходимо поговорить с вами.
– Вы уже поговорили. Кого теперь убьют? Меня?
– Поверьте, я не имею к смерти вашего сына ни малейшего отношения. Вы успокойтесь, эмоции – плохая опора. Неужели бы у меня хватило наглости заявиться сюда, если б я в чём-то был виноват?
Ирина Борисовна немного помолчала, потом, вздохнув, произнесла:
– Ладно, проходите, всё равно ничего не исправишь.
Я зашёл в коридор и сел на стул в прихожей.
– Ирина Борисовна, вы не знаете, почему его убили? Не удивляйтесь вопросу. Тем более, что вам его уже наверняка задавали,
– Не знаю.
– И всё-таки вспомните последние недели. Может, в поведении сына было что-нибудь необычное? Мать задумалась.
– Да нет, вроде. Весёлый какой-то был, я говорю ему один раз: «Что ты веселишься? Еле концы с концами сводим, устроился бы на нормальную работу, денег бы побольше получал, а то сторожем в какой-то бане». А он в ответ: «Ничего, мать, скоро разбогатеем». Разбогател.
– Девушки у него не было?
– С его характером-то? Никого не слушался. Девушки максимум пару дней с ним гуляли, а потом убегали.
– Что так?
– Да я ж говорю, никого ни во что не ставил. Это с детства у него. Будет по-моему, и всё тут.
– Вы не припомните, когда он в больницу попал, его никто не спрашивал, ну, кроме того-парня, что на серебристой иномарке приезжал?
– Кажется, с работы звонили, женский голос, но я ответила, что его нет дома.
– А что спрашивали?
– Да почему он на работу не вышел. Я ответила, что не знаю.
– Понятно, это, наверно, заведующая была.
– Да, ещё парень какой-то звонил, я тоже сказала, что его нет.
– Когда звонок был, вспомните поточнее?
– В субботу вечером, кажется.
– Интересно. Вы точно никому не рассказывали, где сын, кроме меня? Соседям, подругам?
– Точно нет.
– Когда его машина забирала, посторонних на улице или во дворе не было?
– Я не помню.
– Жаль. Вы говорите, он жил только на одну зарплату?
– Уверена. Мы хоть и не в ладах были, но кошелёк общий имели. А если б у него лишние деньги появились, я бы сразу заметила.
– Хорошо. Сын когда-нибудь при вас оружие доставал? Разобрать, почистить?
– Нет, не помню.
– Ну ладно, извините за беспокойство. Поверьте, я никому не говорил, что Сергей на Пряжке.
– Но чудес не бывает.
– Согласен. Поэтому вспомните получше, без суеты. Если что, перезвоните, телефон мой есть.
Я поднялся, попрощался и, надев шапку, вышел на улицу. До конца рабочего дня оставалось полчаса, поэтому возвращаться в отделение не имело смысла. Правда, Мухомор завтра прицепится, куда я нырнул. У него вообще какая-то странная политика – чтобы все всегда под рукой находились. Можно бездельничать, кроссворды решать, но всегда быть на месте. И это при нашей-то работе, где, не бегая, ничего не узнаешь. Можно подумать, я Шерлок Холмс или Ниро Вульф, которые, сидя в кресле, преступников вычисляли. Но мне до них далеко, поэтому приходится бегать, а тебя тут же по рукам вяжут. Я бы на месте начальника всех оперов из отделения на территорию гнал, а в стулья гвоздей понавтыкал бы, чтобы не засиживались.
