– Пентхаус, – объясняет Годдард. – Тихий, малонаселенный, с уютной общей комнатой, где можно сыграть в карты. Знаете, что сообщил наш информатор? Что Коэн лично давал добро на размещение здесь тех или иных заключенных. Представляете, как надо зарваться? А теперь посмотрите, что я для вас приготовил.
Они входят в общую «гостиную»: на столе разложены ломы, зубила, молотки, длинный шест с крюком на конце. На расстеленном одеяле – магнитофон, путаница проводов.
– Вот это организация, – присвистывает Джек.
– Эксли и Галлодет имеют в этих стенах серьезный вес, – объясняет Годдард. И добавляет: – Начнем с этого яруса. Если найдем пленку, сможем сразу и прослушать. Хотя найдем ли…
– Думаю, это вполне возможно. Голдман и Коэн вышли на свободу прошлой осенью. Нападение на них было совершено в июле, тогда же Дэви отшибли мозги. Если он и установил жучок, то забрать его с собой при выходе ему уже, скорее всего, не хватило ума.
– Что ж, приступим.
* * *
Годдард размечает участок канала теплотрассы от камеры Коэна до камеры Голдмана через две других, берет молоток и зубило и аккуратно долбит. Джек отламывает защитную пластину с теплопровода в камере Микки, шурует палкой с крюком. Ничего – одни пустые жестяные стенки. На Джека накатывает раздражение: было бы логично установить жучок именно здесь. Из теплопровода с шумом вырывается горячий воздух. Нет, думает Джек. Здесь холодно, и тепло подается большую часть времени. При таком шуме разговор на пленку не запишешь. Он внимательно осматривает стены и потолок, и взгляд его упирается в вентиляционное отверстие. Рядом с ним, у предохранительной пластины, – небрежно зашпаклеванный участок стены с мелкими дырочками. Джек лупит молотком, и наконец из разбитой стены вываливается маленький, заляпанный шпатлевкой микрофон. Провода от него уходят вглубь стены. Через пять секунд появляется Годдард: в руках он держит миниатюрный магнитофон в пластиковом чехле.
– Ровно на полпути между камерами. Звуки доносятся через вентиляцию – недурно придумано! Что ж, послушаем.
* * *
Вернувшись в общую комнату, Годдард включает свою машину, ставит пленку, извлеченную из магнитофона Дэви, нажимает на кнопки.
Сначала – ничего, кроме треска помех. Собачий визг. «Тихо, тихо, бубеле», – голос Микки Коэна.
– С ума сойти! – говорит Годдард. – Они ему разрешили держать в камере собаку. Такое возможно только в Америке!
Голос Коэна: «Сокровище мое, прекрати лизать свой шнитцель!» Снова собачий скулеж. Долгое молчание. Щелчок – запись прекращается.
– Микрофон активируется от звука голоса, – объясняет Годдард. – Я засек время: отключается автоматически через пять минут бездействия.
Джек, счищая с рукава побелку:
– Как же Голдман менял пленку?
– Очевидно, у него была какая-то палка с крюком, вроде той, что я принес. Интересно, сколько же времени пролежала в шахте эта штука? И ведь Голдман один не мог ее установить, кто-то ему помогал. Так, слышите? Щелчок.
Новый щелчок – микрофон включается. Незнакомый голос:
– Так на кого и сколько? Коэн:
– Поставь тысячу на Базилио. Базилио – настоящий боец, Робинсона он сделает как младенца. И еще, прежде чем уйдешь, загляни в больницу к бедному Дэви. Господи боже, что с ним сделали эти негодяи – превратили его в какой-то поганый овощ! Ну не жить мне на этом свете, если я из них самих не сделаю овощное пюре!
Дальше – сплошное неразборчивое бормотание, скулеж пса, ласковое воркование Микки.
Джек прикидывает время: уже после нападения. Бой Базилио с Робинсоном был в конце сентября. Микки поставил на них загодя, а к моменту самого матча уже вышел на свободу.
Щелчки, щелчки. Сорок шесть минут пустой болтовни: Микки играет в карты с другими заключенными – их минимум двое, воркует с собакой, спускает воду в туалете. Пленка уже подходит к концу: щелчок, щелчок, скулеж проклятого пса. Микки:
– Шесть лет и десять месяцев провести в этом доме скорби – и для чего, я спрашиваю? Для того, чтобы перед самым освобождением лишиться несравненных мозгов моего друга Дэви! Микки-младший, фейгеле [56], прекрати лизать свой путц [57]!
Другой голос:
– Суку хочет.
Коэн:
– Господи боже мой, откуда же я возьму суку своему бедному мальчику? Но, я тебе скажу, со своим шлонгом Микки-младший – настоящий виртуоз, прямо как Хейфец со скрипкой, а оснащен так, что и сам Джонни Стомпанато ему позавидует. Но как несправедливо устроен мир: мой мальчик страдает от одиночества, а вот у Джонни в суках недостатка нет, только на прошлой неделе я читал в колонке Хедды Хоппер [58], что он снова появлялся в свете с Ланой Тернер. Что он нашел в этой звездульке, я не понимаю, пизда у нее, что ли, соболями выстлана, что он уже десять лет за ней бегает?
Собеседник Микки хрипло хохочет. Коэн:
– Хватит ржать, шлимазл [59], прибереги силы для шоу Джека Бенни. Я тебе о серьезных вещах говорю. Знал бы ты, как мне сейчас не хватает Джонни! Кто-то убирает моих людей одного за другим, и я хочу знать, кто, черт побери, это делает, я хочу взять этих говнюков за яйца, хочу, чтобы те подонки, что проломили череп бедняге Дэви, перестали ходить по земле! А Джонни, чертов макаронник с большой салями, знай дрючит актрисулек и в ус себе не дует, как будто ему все равно, что творят какие-то мерзавцы с его старым другом и благодетелем.
Микки заходится кашлем. Его собеседник:
– А что Ли Вакс или Эйб Тайтелбаум? Поручи это им.
Коэн:
– Наперсник из тебя, дорогой мой, как из жареного поросенка – ужин в Шаббат. Сам не понимаю, как я терплю такого шмендрика [60], как ты, – должно быть, потому, что хорошо играешь в криббидж [61]. Нет, не могу я положиться ни на Эйба, ни на Ли. Эйб обленился, разжирел у себя на кошерных деликатесах, разучился работать руками. А с Ваксом проблема прямо противоположная: слишком уж он любит убивать, причем, увы, абсолютно кого ни попадя, а ведь в этом деле, как и в любом другом, важно знать меру! Нет, мне нужен Джонни. Ах, Джонни, Джонни, что ты нашел в этой Лане – ну неужели у нее в самом деле манда шелком подбита?
Конец пленки. Годдард, качая головой:
– Ну и краснобай этот Микки! Соболями выстлана, надо же!… Я только одного не понял: какое отношение все это имеет к «Ночной сове»?
– Сильно разочаруетесь, если я отвечу: «никакого»? – отвечает Джек.
На одной из стен его кабинета – огромная диаграмма: персонажи дела «Ночной совы» соединены горизонтальными линиями, вертикальные линии соединяют их с таблицей, разделенной на квадратики: каждый квадратик – факт из признаний Винсеннса. На полях Эд записывает свои мысли. В ушах у него еще звенят слова отца, сказанные по телефону несколько минут назад:
– Эдмунд, я собираюсь выставить свою кандидатуру на выборах губернатора. Скандал вокруг твоего имени может мне повредить, но об этом не думай. Хочу предупредить тебя о другом: я не хочу, чтобы в печати появлялось имя Атертона, особенно в связи с твоим расследованием, и не хочу, чтобы ты докучал Рэю Дитерлингу. Все вопросы, которые у тебя возникнут, задавай непосредственно мне, и я постараюсь помочь тебе всем, чем смогу.
И Эд согласился. После этого разговора он чувствует себя мальчишкой – гадким мальчишкой, когда вспоминает о Линн Брэкен. И еще: ему очень не нравится, что в его диаграмме так часто всплывает фамилия «Дитерлинг».
Эд просматривает схему. Линии змеятся, пересекаются, кружат голову.
Сид Хадженс – связь с порнухой, которую обнаружил Винсеннс в пятьдесят третьем. Порнуха – связь с Пирсом Пэтчеттом. Еще одна линия: Кристина Бергерон, ее сын Дэрил и Бобби Индж, натурщики, участвовавшие в порносъемках. Дать задание Фиску и Клекнеру – возобновить их поиски, попробовать заново опознать других натурщиков. Еще одна линия ведет в дальний угол схемы: порнуха/Хадженс – Атертон. Линия, которой на схеме нет: Атертон – бывший инспектор Престон Эксли.
Теоретическая связь: Пирс Пэтчетт – Дюк Каткарт. Линн Брэкен ее отрицает: ложь, Пэтчетт торговал порнографией, Каткарт пытался ею торговать, они не могли не знать друг друга. Но кто, черт побери, ее изготовлял? От Хадженса – горизонтальная линия к Пэтчетту и Брэкен: скандальный журналист пришел в ужас, узнав, что Джек разнюхивает подоплеку «Флер-де-Лис»; Линн сказала Джеку, что Хадженс и Пэтчетт затевали вместе какое-то дело, теперь это отрицает – снова ложь. Чтобы нанести на схему все вранье, собранное в этом деле, понадобится новый лист бумаги – и, скорее всего, не хватит места на стене.
Еще связи:
Дэви Голдман – Дин Ван Гельдер – Дюк Каткарт – Сьюзен Нэнси Леффертс. Пока ничего не ясно: надо дождаться отчета Джека Винсеннса и выяснить, что скрывает Бад Уайт. Возможные связи: Пэтчетт, братья Энгелклинги и их отец – химическое образование. Пэтчетт и доктор Терри Лаке – две связи: пластическая хирургия и наркотики. У Терри Лакса подпольная наркологическая клиника, о Пэтчетте известно, что он нюхает героин. В отчете Дадли Смита для Паркера говорится, что Пита и Бакса Энгелклингов перед смертью пытали с помощью каких-то химикатов – подробностей в отчете нет. Заключение: все сходится на Пэтчетте – его шлюхи, его порнография. Пэтчетт – ключ к человеку, который делал снимки с чернильной кровью, который убил Хадженса, к человеку, через которого позорное дело «Ночной совы» связано со славным делом Атертона – вечной гордостью его отца. Слишком много Дитерлинга.
