– Пошли. Балмасов ждет. Прямо по коридору, – сказал он, опять пропуская Аюшина вперед. – А теперь налево. И вверх по лестнице. Вот здесь. – Плаксин остановился у тяжелой дубовой двери, осмотрел Аюшина, смахнул серую пыль с плеч и открыл дверь. Они оказались в приемной. – Мы по вызову, – сказал Плаксин молодому лейтенанту.
– Проходите, я знаю.
Аюшин вошел и остановился, все еще маясь от неопределенности, – что-то его тревожило, что-то саднило в душе, но понять причину он не мог. То ли оплошность какую допустил, то ли не понял чего-то важного...
– Ну, как? – Балмасов поднялся из-за стола. – Все в порядке? Ну и ладушки. Рад был познакомиться. – Он протянул руку. – Если позволите, дам вам добрый совет – впредь ведите себя осмотрительнее.
– И бдительнее, – добавил Аюшин.
– Можно и так сказать, – охотно согласился Балмасов. Взяв Аюшина под локоть и не обращая внимания на Плаксина, он медленно прошел с ним по большому кабинету. – Вот еще что... Как говорится, услуга за услугу... Вы много ездите, встречаетесь с людьми, у вас много знакомых... Если станет известно о чем-либо представляющем для нас интерес... Надеюсь, вам не трудно будет позвонить... Запишите наши телефоны... Впрочем, я сам. – Он подошел к столу, взял клочок бумаги и, черкнув несколько цифр, протянул Аюшину.
– Всегда к вашим услугам. Договорились? – Балмасов протянул руку. И тому ничего не оставалось, как эту руку пожать. – Вот видите, как славно. – Балмасов явно испытывал облегчение, и в его улыбке, кроме усталости и бесконечной маеты, появилось удовлетворение. – Я знал, что мы найдем общий язык. Понадобится помощь – звоните. Авось поможем. Мало ли... У нас есть кое-какие возможности... И морального и материального плана... А?
– Да, конечно, я понимаю. – Аюшин опять почувствовал зыбкость. – Если мне станет известно о чем-либо действительно важном, представляющем реальную опасность...
– Не надо! – махнул рукой Балмасов, пресекая его попытки выбраться на твердую почву ясности. – Зачем вам брать на себя труд и решать – серьезная у вас информация или не очень... Да вы и не сможете ее оценить. Самая незначительная зацепочка, брошенное слово, какой-нибудь двусмысленный жест вдруг выводят на такое, на такое... Все проще, Юрий Николаевич! Позвоните, посоветуйтесь. Может быть, сами заглянете как-нибудь – всегда вам рад. Или пришлите письмецо, а то ведь звонить не всегда удобно... Ладушки?
– Ну что ж. – Аюшин почувствовал, что его ладонь опять погрузилась в теплые объятия балмасовских пальцев.
– До скорой встречи! – Улыбку Балмасова иначе как отеческой назвать было просто невозможно. – Капитан, доставьте Юрия Николаевича к редакции. Как говорится, где взял, туда и положи. А в его папке отметьте нашу договоренность. И пусть Юрий Николаевич распишется.
– Все будет сделано.
Весь день Аюшин не находил себе места, ходил по редакции из кабинета в кабинет, ушел с работы раньше времени. Его раздражала все та же неопределенность. Нельзя сказать, что он был до смерти перепуган, нет, он вполне владел собой, помнил все, что сказал, что услышал от этих людей. И, только проснувшись где-то перед рассветом, он негромко и внятно, как нечто давно для себя установленное, произнес слова, которые все поставили на место:
– Господи, да ведь меня завербовали...
И окончательно проснулся. Его обдало холодом. Сбросив ноги на пол, он сел, уставившись в сероватое окно. Припоминая снова весь разговор, Аюшин находил все больше оттенков, намеков, слов, которые подтверждали одно – он согласился доносить обо всем, что может заинтересовать Плаксина и Балмасова. Даже расплатиться пообещали, награду посулили...
– Да я же стукач! – простонал Аюшин и схватился руками за голову. – Ни фига себе, облапошили охламона, – добавил он на непонятном языке. Но легче не стало. Он теперь попросту стукач, причем самого низкого пошиба, стукач-общественник, который слушает, запоминает и доносит, доносит, доносит. Кто анекдот какой принес, кто про колбасу что-то сказал, про начальство, кто засмеялся некстати, а кто загрустил, кто с кем переспал, а кому не удалось... Причем как легко и бездумно он согласился со всем, что ему предложили! Балмасов и не надеялся на столь успешный торг, даже не предполагал, что он, Аюшин, окажется таким слабаком. Ловко они все разыграли. Только теперь Аюшин понял выражение лица Плаксина, которое так озадачило его в кабинете, – тот исполнял свою роль не в первый раз, она всегда ему удавалась, и он позволял себе даже халтурить, как актер, почесывающийся в глубине сцены, уверенный, что взгляды зрителей устремлены на главного героя.
Дальнейшая жизнь Аюшина потеряла для него всякую привлекательность. Он опасался телефонных звонков, боялся поднять трубку, чтобы не услышать Балмасова или Плаксина, охотно ездил в самые никудышные командировки, старался задержаться подольше, в то же время прекрасно понимая, что при желании с ним свяжутся за одну минуту. Бумажку с телефонами он спустил в унитаз, но, как выяснилось, мог этого и не делать – цифры, написанные фиолетовыми чернилами, навсегда, как татуировка, втравились в его память. Аюшин стал плохо писать, исчезла легкость – его очерки приобрели назидательность. Аюшин покидал самые соблазнительные компании, едва начинался интересный разговор, выходил из кабинета, стоило кому-нибудь начать рассказывать анекдот.
Но проходил день за днем, его никто не тревожил, и Аюшин постепенно забывал о своем посещении лилового дома. Его отпустило ощущение зависимости, и он написал несколько фельетонов, где его язвительность достигла почти прежнего уровня. Однако он понимал, что все так просто кончиться не может, и готовился к будущему разговору. И вот однажды, когда, потеряв всякую бдительность, он сидел откинувшись в кресле и сочинял название к совершенно безответственному фельетону, перед его глазами возникла покачивающаяся телефонная трубка.
– Тебя, – сказала юная авторша.
– Да! – беззаботно крикнул Аюшин. – Слушаю!
– Здравствуйте, Юрий Николаевич! Плаксин звонит.
– Рад вас слышать! – ответил Аюшин, чувствуя, как сердечко его дернулось в тесноте грудной клетки. – Как поживаете? Как ваши успехи?
– Спасибо, ничего. Забыли вы нас, Юрий Николаевич... нехорошо.
– Что вы, что вы! Забыть вас невозможно! Я помню о вас постоянно! Но вот беда – все нет повода встретиться!
– Вы бы заглянули, Юрий Николаевич... А повод найдется. – По тону Плаксина можно было догадаться, что тот в кабинете не один. Видимо, Балмасов сидел рядом. – Слухи до нас дошли, что с анекдотами вы завязали... Правильно, конечно, но жизнь стала скучнее, а?
– Почему же, есть анекдоты, сколько угодно...
– Юрий Николаевич, – раздался в трубке голос Балмасова, – надо встретиться. Завтра, например. Часа в три. Договорились?
– Боюсь, не смогу.
– Если я правильно понял, не сможете и послезавтра?
– Похоже на то.
– Рискуете, Юрий Николаевич...
– Что делать... Такова жизнь.
– Жаль, очень жаль, – отечески проговорил Балмасов и положил трубку.
Некоторое время Аюшин сидел неподвижно, подперев щеку и глядя в окно. Потом замедленно, вроде через силу, открыл тумбочку, достал бутылку красного вина, приготовленного на вечер, не торопясь открыл ее под остановившимися взглядами нескольких человек, налил полный стакан и все с той же замедленностью выпил.
– Ну ты даешь! – восхитилась юная авторша.
– Жизнь, – Аюшин развел руками, ощущая идущее изнутри спасительное легкомыслие. – А ты? Выпьешь?
– Я бы отказалась, но нет сил...
– Прошу. – Аюшин великодушно наполнил стакан.
На следующий день опять позвонил Плаксин.
– Юрий Николаевич? – обратился он. – Вы не передумали?
– Вы о чем?
– Понятно. Мне поручено передать вам кое-что... Не хотелось, чтобы вы восприняли это как угрозу... Все проще. Мы понадеялись на вас, а вы подвели... пообещали, но не сделали. Ну, да ладно. Хотите, я скажу, что ожидает вас в ближайшее время?
– Конечно!
– Вас выгонят из газеты.
– За что?
– Мотив может быть каким угодно, но выгонят ваши же товарищи за сотрудничество с нами. Стукачей нигде не любят, Юрий Николаевич.
– Неужели я вам так нужен?
– Да нет... Просто обидно. Мы не привыкли, чтобы с нами так обращались.
– Привыкайте.
– Боюсь, рановато.
– А по-моему, в самый раз. Но услуга за услугу... Я, так и быть, скажу, за что выгонят вас.
– Меня?!
– Да. Я напишу в ваши верха о том, как вы раскрыли мне все ваши цели, методы, приемы...
– А что вы об этом знаете, Юрий Николаевич! – рассмеялся Плаксин.
– А зачем мне все знать? Додумаю.
– Ну-ну!
Они встретились через три года, летом, на речном пляже. На берегу росли ивы, плескались выгоревшие флаги, в воде отражались тощие яхты. Аюшин фотографировал купальщиц, рядом на треноге висела пестрая витрина его продукции. Снимки поблекли на ярком солнце, но это никого не смущало, и веселые компании охотно соглашались позировать бойкому фотографу. А по асфальтовой дорожке мимо пляжных грибков в подкатанных штанах и майке Плаксин катил бочку с пивом. Притомившись, он остановился, сел на бочку и закурил. Тут его Аюшин и щелкнул, а на следующий день на этом же месте вручил снимок. Очень хорошая получилась фотография – солнечная, радостная, на лице у Плаксина наслаждение от первой затяжки, за его спиной девушки с невероятными улыбками, река, ивы, очередь к пивному ларьку... «На добрую и долгую память о совместной борьбе за всеобщую безопасность», – написал Аюшин на обороте.
