— Но если это станет известным...
— Об этом никто никогда не узнает. Итак, вы согласны?
И для того, чтобы устранить все сомнения, он поспешил вручить ему портрет национального героя Булгомии, изображенного на купюре крупного достоинства.
— Я сейчас же пойду купить себе воротничок, и галстук.
— Нет, сначала вы отправитесь ко мне и получите содержание речи.
Адвокат пообедал у Пабло, после обеда Пабло ознакомил его с содержанием речи и переговорил с ним относительно некоторых деталей процесса. Затем он предложил адвокату пополнить его гардероб некоторыми своими вещами.
— Но завтра в суд вы явитесь именно в таком виде, в котором вы сейчас.
— Таким грязным?
— Еще грязнее.
— Но ради чего, в таком случае, вы снабдили меня воротничками и галстуками.
— Вы их наденете к другим процессам. А на мой процесс явитесь в таком виде.
* * *
Издатель, — он тоже был привлечен к ответственности, — поручил ведение своего дела известному адвокату, одному из тех светил, у которых имеется проездной билет по всем железным дорогам, изрядный запас цитат из Ницше,- которые могут поговорить о детерминизме и ежеминутно грозят скинуть с себя тогу.
Но за несколько дней до слушания дела издатель слег, он заболел. Если бы состояние его здоровья зависело от пожеланий издаваемых им авторов, то он слег бы значительно, лет на десять, раньше.
Поэтому на скамье подсудимых в назначенный день оказался только Пабло Амбард, явившийся в суд вместе со своим защитником Привато Каналем, который, прежде чем войти в зал суда, предусмотрительно затушил свою сигару и спрятал ее в карман.
Пабло был в легком сером костюме с чуть заметной синей полоской. Шелковое белье — незапятнанной белизны. Зал заседаний набит до отказа. Налицо была «вся Какао-чинча».
Журналисты, адвокаты, дамы живо обсуждали процесс, ожидая, когда закончится рассмотрение рядовых дел и приступят к слушанию дела модного автора.
Наконец-то наступила очередь Пабло Амбарда.
Председательствующий накануне лег спать в четыре часа утра и теперь походил в своем торжественном одеянии на сонную рыбу. Столь же торжественен был и прокурор, муж Кончиты.
Другая пара судей, — один из них, помоложе, был негром, а второй — пожилым человеком с бородой, окрашенной никотином в желтый цвет, — хранила молчание, оставаясь равнодушной к происходящему.
— Подсудимый, у вас имеется защитник?
За Пабло ответил Привато Каналь:
— Я его защитник.
Другие адвокаты переглянулись и обменялись шутливыми замечаниями:
— Этот адвокат отправляет свои сорочки для стирки в Англию!
— Но зато какой у него дар слова!
— За отсутствием другой пищи он глотает слова!
Прокурор отложил в сторону газету, а председатель надулся. Дело начиналось слушанием.
— Ваше имя, подсудимый?
— Пабло Амбард.
— Сколько лет?.. Где родились?.. Судились ли ранее?
— Присужден к пятидесяти песо штрафа за то, что назвал одного критика скотиной. Впрочем, он и был скотиной.
— Вам известно, в чем вас обвиняют?
— Приблизительно.
— В таком случае я оглашу пункты обвинения.
После оглашения обвинения судья осведомился:
— Что вы можете сказать в свое оправдание?
— Ничего. Я полагаю, что мне незачем оправдываться.
— Но ведь вы привлечены к ответственности. Вы стоите перед лицом суда.
— Не я пришел в суд, а меня позвали в суд.
— Кабальеро, ваши шутки неуместны.
— В том, что я шучу, вы могли бы меня упрекнуть, если бы я вздумал оправдываться.
— Поберегите ваши остроты до более удобного случая.
— Я и берегу их.
— Итак, вам нечего сказать в свое оправдание?
— Я могу лишь сказать, что в настоящее время работаю над юмористическим романом, и мне кажется, что тишина и покой тюрьмы пойдут только на пользу моей работе. Поэтому я ни слова не скажу в свое оправдание. Для меня между теми, кто находится в тюрьме, и теми, кто на свободе, хотя им и надлежало бы находиться за решеткой, не существуется никакой разницы.
Председатель улыбнулся.
— Так, значит, вы полагаете, что ваш роман — высоконравственная книга?
— Спрашивать художника, нравственна или безнравственна его книга, почти так же нелепо, как спрашивать судью, эстетично или нет подделывать банкноты,
— Что вас побудило написать эту книгу? Жажда творчества или жажда денег?
— Жажда творчества.
— Ну разумеется, — иронически пробормотал прокурор.
— Жажда творчества. Но так как искусство, как и целый ряд других очень достойных сфер деятельности, будь то наука, медицина, юриспруденция, также является предметом купли-продажи, а у меня не имеется ни домов, ни плантаций, то в порядке вещей то, что я вынужден продавать написанные мною книги. Впрочем, продаются все книги, даже жития святых.
Адвокат встает и заявляет ходатайство о производстве экспертизы и приглашении экспертов. Прокурор возражает. Суд удаляется на совещание.
Проходит полчаса. Пабло беседует со своим защитником и обменивается улыбками с присутствующими в зале суда дамами.
Колокольчик возвещает о возвращении суда в зал заседаний. Судьи занимают свои места, и председательствующий оглашает решение о том, что в случае, если по ходу дела выяснится необходимость привлечения экспертов, то таковые будут вызваны.
Допрос продолжается.
— Итак, вы руководствовались творческими побуждениями?
— Да.
— А моральных побуждений у вас не было?
— Нет. Геометрическая теорема также не преследует никаких моралистических целей, почему же, в таком случае, моралистическими тенденциями обязательно должен обладать роман?
Достаточно, если он не будет аморальным, — заметил прокурор.
Председатель суда и судья, сидевший слева, продолжают торжественно восседать, второй судья беспокойно ерзает, — он вспомнил, что в двенадцать часов у него важное деловое свидание с биржевым маклером. Судья собирался дать ему поручение продать пятьдесят акций большой экспортной фирмы, которой предстоял судебный процесс и решение по делу которой должен был вынести этот же судья.
Рядом с адвокатами сидели журналисты, исписывавшие свои блокноты. В их числе были сотрудники «Утренней лжи», «Субботнего шантажа» и большого иллюстрированного еженедельника «Судебная ошибка».
С улицы доносился грохот проезжающих автомобилей и голоса разносчиков. На стене висел плакат: «Закон равен для всех. Курить воспрещается. Чаевые отменены».
На противоположной стене шли исправно показывавшие время часы, но часов они не отбивали. Механизм боя испортили намеренно, чтобы нельзя было говорить, что пробил час правосудия.
Без пяти двенадцать. Один из судей заерзал и подал председательствующему условный знак, побудивший последнего прервать заседание и перенести его на три часа дня.
Зал опустел, и только одинокая муха продолжала биться у окна.
* * *
Возвратившись домой, прокурор не застал Кончиты. Кончита пошла к дому Пабло и ожидала его появления, чтобы узнать от него об исходе дела.
— Пока ничего определенного сказать нельзя, —- сказал Пабло, поздоровавшись с нею.
— Но как вы защищались? — спросила Кончита.
— Я не защищался и не стану защищаться, — ответил Пабло.
— Суд настроен враждебно?
— Я не могу понять их настроения, но вне зависимости от него они свое дело сделают.
— А что мой муж?
— Пока он позволил себе лишь пару сомнительных выпадов по моему адресу. Речь свою он произнесет после обеда.
— А что говорят эксперты?
— Их не допрашивали. Да и нечего их допрашивать. Я их не вызывал, они сами навязались.
— Так, значит, мой муж сегодня произнесет свою обвинительную речь?! Как вы считаете, для вас имело бы какое-то значение, если бы я узнала у него основные доводы, и сообщила их вам?
— Возможно, что это несколько облегчило бы мое положение, хотя я не питаю никаких особых надежд на неожиданный поворот дела.
— В котором часу возобновится судебное заседание?
— В три часа.
— Мой муж уйдет из дома в половине третьего. Подождите дома, — я позвоню вам и сообщу все, что мне удалось выяснить.
И она поспешила домой.
* * *
— Как закончился процесс писателя Амбарда? — спросила Кончита у мужа.
— Он еще не закончился, — ответил прокурор.
— А ты уже произнес свою речь?
— Нет. Они услышат меня сегодня после обеда. Я еще никогда не поддерживал обвинение с такой убежденностью.
— И его осудят?
— В этом нет никаких сомнений.
— А что ты собираешься сказать в обвинительной речи?
— Во-первых, я не допущу производства экспертизы. Эти эксперты вечно начинают приводить отрывки непристойного содержания из произведений других авторов и тем самым создают настроение, которое только облегчает положение обвиняемого. Моя мысль очень проста: Пабло Амбард — разрушитель общественных устоев, он сеет скептицизм, поносит семейную жизнь, издевается над материнством и не верит в верность, высмеивает ревность, описывает бесстыдных женщин и утверждает, что все женщины подвластны соблазну. Я буду говорить в защиту женщин и буду требовать его осуждения во имя оправдания женщин. Я буду доказывать, что не все женщины продажны и порочны, и закончу свою речь следующим образом: «Нет, господа судьи, порочное дыхание Парижа еще не заразило нашу страну! Наши женщины не похожи на женщин Европы, в наших домах аромат эвкалипта смешивается с ароматом чистоты. Господа судьи, ваши жены верны вам, моя жена мне не изменяет, женщины, озаряющие наш жизненный путь, не продажны! Если вы в этом зале оправдаете Пабло Амбарда, оскорбляющего всех женщин, то тем самым вы одобрите его взгляды на семью и на все, что вошло в наши традиции! Нет, мы не таковы, и наши жены не похожи на европейских женщин».
